ельно и  немного,  но  в  абсолютном  исчислении,
слава богу, не так уж и мало - сотни тысяч их и миллионы. Однако же именно
эта обычность, эта абсолютная неброскость, эта спокойная и даже  достойная
(или - самодовольная?) обыкновенность делали совершенно  уж  непонятной  и
загадочной явную его причастность к смертоносным событиям.
     Я составил таблицу. Мне хотелось  свести  воедино  все  наиважнейшее,
все, казавшееся мне тогда наиважнейшим, я был уверен,  что  закономерность
есть и что, найдя эту закономерность, я пойму  об  этом  человеке  ВСЕ,  и
тогда начнется новая эпоха - для меня, для него, для мира... Мне  пришлось
повозиться, прежде чем я нашел  ответы  на  простейшие  вопросы:  была  ли
жертва знакома с Красногоровым? Если да, - то насколько близко? Если  нет,
- то какова мера связи между ними?  Жертва  -  она  вредила  Красногорову?
Каким-то образом мешала ему? Была ему опасна? А если нет, то, может  быть,
внушала    ему    почему-то    отвращение,    неприязнь,     идиосинкразию
какую-нибудь?... Я поднял заново все дела из моей папки, нашел  всех,  кто
оставался живым, переговорил с ними,  изучил  Красногоровский  роман  так,
словно это был не роман, а отчет  о  следственных  действиях  (в  каком-то
смысле это так и было), собрал агентурные сведения о САМОМ  (пять  человек
разрабатывали эту линию, это был пик моей  популярности  у  начальства,  я
получал разрешение на все, что мне было нужно: параллельно шла  разработка
замечательного паранормалика по кличке Вовкулак  -  он  и  в  самом  деле,
похоже, был вовкулака-оборотень, и начальство возлагало  на  него  большие
надежды,  и  на  меня  тоже  -  ведь  отловили  его  в   одном   из   МОИХ
спецпансионатов). К началу 73-го таблица моя выглядела примерно так.


     Николай Остапович Гугнюк, следователь НКВД.
     Степень знакомства: незнаком.
     Отношения: никаких.
     Связь: осенью 1941-го вел  дело  Амалии  Михайловны  Берман,  соседки
Красногорова по лестничной площадке, вхожей в их дом.
     Вредоносность: намеревался эту Берман пустить  в  расход,  после  его
гибели ее почему-то (почему? - вот вопрос!) отпустили, и она спасла  жизнь
маленького Славы Красногорова.


     Иван Захарович Габуния, военный хирург, полковник. Знаком, друг дома.
Был нелюбим по причинам самого общего характера  -  дети,  оставшиеся  без
отца, как правило, не любят потенциального отчима. Желал будущему  пасынку
исключительно и только добра.


     Константин Ильич Шерстнев, физик.
     Знакомы - в том смысле, что виделись и общались.  Хотел  Красногорову
добра, но: во-первых, Красногоров, разумеется,  этого  знать  не  знал,  а
наблюдал как раз обратное - человека, который всячески хочет его  ущучить;
а во-вторых - субъективно Шерстнев хотел добра, а объективно? Если  учесть
вероятные последствия:  пожизненное  (фактически)  заточение  в  секретном
ящике, несвободу, лейкемию, наконец?..


     Сергей Юрьевич Каляксин, проректор Четвертого медицинского.
     Никаких прямых связей между ними  установить  не  удалось.  Только  -
косвенные, через Виктора Киконина, друга  Красногорова.  Этот  Каляксин  -
самое, пожалуй, слабое звено в общей цепи фактов.  (Я  ведь  через  одного
человека знаком с Берией, через одного -  с  президентом  Фордом  и  всего
через двух - с дедушкой Лениным. Ты знаешь эту забавную игру под названием
"Тесен мир". Ты и сам знаком с товарищем Сталиным всего  лишь  через  двух
человек - через меня и моего  первого  начальника).  И  все-таки,  хоть  и
слабая, но связь есть. А ведь могло бы и не быть никакой!


     Александр Калитин, журналист.
     Близкий и любимый друг.  Отношения  -  не  теплые  даже,  а  горячие.
Правда, Калитин стучал на своего любимого и близкого, но Красногоров никак
не мог этого знать, да и стук был вполне невинный, не порождающий ни  мер,
ни санкций.


     Николай Аристархович Каманин, писатель.
     Если и были знакомы, то  поверхностно:  пришел,  принес  роман,  ждал
решения мэтра, не  дождался.  Каманин  желал  Красногорову  только  добра.
Красногоров любил и ценил Каманина как человека. Никаких  других  сведений
(даже о шапочном знакомстве!) собрать не удалось.


     Был еще неизвестный и неустановленный "людоед" из романа - фигура  то
ли выдуманная, то ли, может быть, вполне реальная, однако же сраженная, на
самом деле, никакой не мистической силою, а самым прозаическим осколком.


     И был сам роман:  странное  неосознанное  признание  паранормалика  в
своей паранормальности.


     Никаких закономерностей не усматривалось. Среди  жертв  были  близкие
знакомые, но и люди, которых он, скорее всего, и в глаза-то не  видел,  не
мог даже видеть в принципе! Кого-то из них он любил, а кого-то  -  терпеть
не мог. Кто-то из них действовал во вред ему, а  кто-то,  напротив,  -  на
пользу... Да и знал ли он об этой их деятельности? Вряд ли, ох,  вряд  ли,
но если даже и знал  (тоже  каким-то  вполне  таинственным  способом),  то
почему косил их всех подряд, не вдаваясь в подробности? И  главное:  КОСИЛ
ли?
     Я более не задавался вопросом: КАК? КОСИЛ ли их он, вот  в  чем  была
проблема, были они его мишенью или умирали просто потому, что он БЫЛ, ЖИЛ,
ДЫШАЛ, ЕЛ, СПАЛ, ЛЮБИЛ - как тысячи и тысячи из нас ежегодно  умирают  без
вины и смысла, только потому, что существуют  на  свете  вибрионы,  кокки,
бациллы, вирусы - живут, дышат, едят, спят,  размножаются,  не  подозревая
даже о нашем существовании, ничего не зная  о  нас,  даже  не  умея  этого
знать... Как не задумываясь и не зная, топчем мы на лесной тропинке или на
городском  асфальте  муравьев  и  букашек,  как  небрежным  и   бесцельным
движением в долю секунды уничтожаем, может быть, целые микромиры.
     Информации, которой я располагал, мне не хватало. И я  не  знал,  где
еще искать недостающее. То, что мне было нужно,  неизвестно  было  никому.
Даже ему самому, может быть. Скорее всего. Почти наверняка.
     Это  омерзительное  "почти",  все  эти  ненавистные  "скорее  всего",
"наверное", "надо полагать" - угнетали меня и убивали. Я должен был ЗНАТЬ,
а не "полагать". Все решалось для меня в эти месяцы. ДА или НЕТ. Только ДА
или НЕТ, и никаких "почти".
     В отчаянии я ломал голову над экспериментом, который дал бы  ясный  и
однозначный ответ на все вопросы. (Кажется, это  называется  ЭКСПЕРИМЕНТУМ
КРУСИС). Уже тогда догадывался  я,  что  такой  эксперимент  невозможен  в
принципе, но он был слишком  нужен  мне,  чтобы  прислушиваться  к  стонам
измученной моей интуиции.
     Сейчас мне стыдно вспоминать об этом времени. Труднее всего  простить
себе две вещи из прошлого: трусость и глупость. Однако, я  пишу  здесь  об
этом, потому как полагаю важным, чтобы ты знал об этих  моих  глупостях  -
вдруг тебе самому придет на ум ставить подобные же эксперименты.
     Сначала я организовал обыкновенный  гоп-стоп.  Задача:  проучить,  то
есть ни в коем случае не убивать, не калечить, но впилить гаду так,  чтобы
обоср...ся. Идиот. На что я рассчитывал? Чего,  собственно,  хотел?  Чтобы
Серегу и Сашку в одно прекрасное утро  нашли  в  подворотне  с  лопнувшими
мозгами? И Серега этот и Сашка - положим,  мразь,  подонки,  не  жалко  ни
чуть-чуть, но - ведь сразу же масса дополнительных проблем, масса  отчетов
и объяснительных, новое и новое вранье по инстанциям, и - для чего?  Чтобы
я мог сказать, наконец, с уверенностью: "Да,  это  -  ОН"?  Кому  сказать,
кретин? Я никому ничего не собирался говорить. Себе, может быть?  Но  я  и
так знал, что это - он...  Затея  идиотская,  совершенно  бессмысленная  и
безнадежная. Она не могла дать никакого решающего результата,  и  никакого
результата она и не дала  -  только  удлинила  список  уныло  однообразных
вопросов да список косвенных доказательств паранормальности, которых и без
того хватало с избытком.
     Агенты никак не могли выйти на контакт. Объект был словно  заговорен.
Либо вдруг, буквально ниоткуда, сваливались в зону  контакта  нежданные  и
даже невозможные  свидетели  (например:  комиссия  исполкома  по  проверке
работы только что закупленной шведской дерьмососной машины  -  три  черные
"волги", толпа сытых молодчиков с "малборо" в зубах и  мигающий  тридцатью
лампочками заграничный агрегат со всеми своими кишками и насосами).  Либо,
наоборот, все вполне тихо-мирно, но объект в точке рандеву не  появляется:
неожиданное совещание, внезапная командировка в Гатчину, а один раз даже -
небольшая автомобильная авария!.. Это длилось две недели. Мне все уже было
ясно, я совсем намеревался уже дать отбой, как вдруг получил  доклад:  все
ОК, жертв и разрушений нет, процедура завершена благополучно. Сашка  сияет
в ожидании премиальных, потирает костлявые свои ручонки  профессионального
садиста, Серега сыто жмурится, довольный, словно тигр,  задравший  наконец
своего дрессировщика, а я сижу тут же, как  бы  случайно  присутствую  при
ихнем докладе, будто дерьмом накормленный, и ничего не понимаю...
     А через два часа мне сообщают из ВНИИТЭКа,  что  объект  -  в  полном
порядке, прибыл на работу без опоздания и  в  настоящий  момент  завершает
свое сообщение на семинаре, цел и невредим...  Эти  два  жлоба  отметелили
н_е _т_о_г_о_:  я потом специально  ходил  в  больницу  смотреть  и  видел
пострадавшего - и в самом деле  похож,  во  всяком  случае  издали.  Жлобы
вместо премиальных получили по  одному  выговорешнику  каждый,  а  я  свое
задание - отменил. С легким сердцем. Но не успокоился на  этом.  Очень  уж
мне, настырному  идиоту,  хотелось  вызвать  "разрыв  мозга"  так  сказать
искусственным путем. Ведь это же была ранняя молодость моего открытия.
     Я получил разрешение на УКОЛ. Разумеется, настоящий боевой  укол  мне
бы вряд ли разрешили, но такой был мне и не нужен. Мне нужен  был  хороший
профессионал, который  получит  обычное  задание  "уколоть  и  исчезнуть".
Профессионал выполнит приказ,  уверенный  в  том,  что  совершает  штатную
ликвидацию. Начальство будет  знать,  что  в  шприце  -  почти  безвредный
коктейль спецмедикаментов. А я узнаю, может быть,  как  реагирует  Рок  на
угрозу жизни.
     Я ничего не узнал. УКОЛ прошел штатно. Из ВНИИТЭКа  мне  после  обеда
доложили, что объект жалуется на тошноту, глаза у него сделались  красные,
ладони - тоже и чешутся. Все - в соответствии  с  прогнозом  и  анамнезом.
Организм отреагировал, Рок  -  нет.  Я  остался  при  своих  -  при  своей
лихорадочной  глупости,  при  своем  бессилии,  при   неумении   своем   и
неспособности что-либо доказать.
     Разумеется, каждый раз начиная эксперимент, я в каком-то  смысле  шел
ва-банк. В случае УДАЧИ мне пришлось  бы  громоздить  горы  вранья,  чтобы
вывести себя и ЕГО из зоны начальственного внимания. Я был, впрочем, готов
к этому. Однозначный результат решал бы все проблемы раз и навсегда - я бы
просто ушел от них к НЕМУ и  сделался  бы  недостижим.  Так  мне  казалось
тогда. И это, в общем, было правильно. Хотя определенные нюансы безусловно
присутствовали и придавали ситуации специфический акцент..."


     Здесь в рукописи имела место ступенька. Она  не  бросалась  в  глаза,
более того, она была незаметна и старательно, хотя и  неумело,  заглажена.
Страница двадцать шестая благополучно  заканчивалась,  а  потом  следовали
страницы  (общим   числом   -   одиннадцать),   нумерация   которых   была
ликвидирована старым  добрым  школьным  способом,  каким,  бывало,  голову
Минина из учебника истории СССР переставляли на место  головы  гаттерии  в
учебнике зоологии (и наоборот). Далее страницы снова шли подряд, и особого
труда не составляло сосчитать, что всего из текста вынуто с неизвестной  и
не совсем понятной целью восемь страниц - с двадцать седьмой  по  тридцать
четвертую включительно.
     Вряд ли это сделал автор записок. Скорее уж -  Красногорский-младший.
Что-то не показалось ему на этих страницах. Что-то такое там было, чего не
захотелось ему доводить до сведения героя записок...
     Установить  это  "что-то"  представлялось  пока  невозможным.  Да   и
следовало ли этим заниматься?



                                    4

     "...Мировая Линия, как я ее себе представляю, есть последовательность
событий в жизни каждого человека, протянутая ОТ и ДО. Проследить ее, а тем
более - предсказать, разумеется, в  принципе  невозможно,  как  невозможно
даже просто перечислить все, скажем, допустимые позиции шахматной  партии.
Однако  принципиальная  эта   невозможность   вовсе   не   отрицает   само
СУЩЕСТВОВАНИЕ Линии. Линия - есть, независимо  от  нашей  способности  или
неспособности ее прочертить, она существует реально, она протянута ОТ и ДО
и, так сказать, овеществляется по мере хода времени.
     Можно представить ее в виде некоего туннеля в тумане - ты  движешься,
и он открывается перед тобою с каждым твоим шагом, а  то,  что  тобою  уже
пройдено, вновь затягивает мгла. Но у туннеля есть стенки,  поэтому  может
быть правильнее представлять себе Линию, как поток ветра  в  чистом  поле,
или напряженную струю воды в стоячей воде, и человек в этом потоке, словно
большой жук, увлекаемый шквалом и ничего об этом шквале не знающий, или  -
рыба в этой прозрачной бесцветной струе, тоже  ничего  об  этой  струе  не
ведающая... Но шквал этот и справа, и слева от жука, и ниже, и  выше  его,
может быть, валит кого-то с ног, и срывает  крыши,  и  закручивает  хоботы
смерчей - жук ничего не знает об этом, знать не может и не хочет, он  знай
себе гудит по своим делам ("...На нем  мундир  сапфирный,  а  сам  любовью
тает, и к розе он летит - зум-зум, зум-зум...")
     Все это, повторяю, можно было себе представить, но я не  желал  этого
делать. Человек - не жук. Человек способен управлять своей судьбой, и свою
Мировую Линию он в значительной мере протягивает ОТ  и  ДО  сам,  напрягая
волю и совершая поступки, которые полагает верными. А раз так, то первый и
главный вопрос: что это за человек?
     Главное  качество  его,  на  мой  взгляд:   наивность.   Простодушие,
переходящее временами  в  сущий  инфантилизм.  Верность  неким  принципам,
сформулированным и усвоенным в незапамятные времена. Абсолютная негибкость
поведения, если речь идет о сопротивлении наглой силе, и при этом  -  чуть
ли  не  угодливая  податливость  в  ответ  на   слабость,   беспомощность,
неумелость. Полное неприятие "закона джунглей" - в удивительном  сочетании
с немедленной готовностью воспринять этот закон, если его тебе  навязывают
силой. На силу ответ - сила, на слабость ответ - мягкость.  Он  -  рыцарь,
вот он кто. В самом безнадежно-романтическом, вальтер-скоттовском  и  даже
дон-кихотском смысле этого  подзабытого  слова.  И  как  всякий  рыцарь  -
бессилен перед ловкой слабостью и расчетливой ловкостью.
     Я не предвидел с ним особенных проблем.
     Проблема, еще и  еще  раз  повторяю  это,  была  в  другом.  Проблема
возникала и гляделась совершенно непреодолимой в случае, если  он  -  лишь
подопечный Рока, "роководимый", как он сам называл героя своего романа,  -
тот самый ничего не ведающий жук, которого несет на себе  невидимый  и  не
осязаемый им шквал, сокрушающий все по сторонам и на пути.
     Но у меня больше не было ни времени, ни желания выжидать  и  собирать
еще какие-то свидетельства, косвенные улики  и  лукавые  факты.  В  начале
74-го погибла его жена, погибла страшно, гораздо страшнее, чем  это  можно
было представить себе, даже находясь на моем  месте  -  на  месте  заранее
осведомленного и, казалось бы, ко всякому готового наблюдателя.  Сейчас  я
не хочу подробностей. Достаточно сказать, что случай никаких  сомнений  не
вызывал, хотя вышел я на него по чистой  случайности:  мне  доложили,  что
жена объекта скоропостижно скончалась, я - чисто механически, ни на что не
рассчитывая и ничего не ожидая, - направил запрос, и вдруг получил  ответ,
от которого волосы встали у меня дыбом. А ведь он так  любил  ее,  он,  по
моим сведениям, чуть с ума не съехал после ее смерти,  и  при  этом  -  не
зная, разумеется, никаких деталей!
     Считаю обязанным признаться тебе: страшная мысль меня поразила,  и  я
кинулся поднимать документы по поводу смерти его матери.  Слава  богу,  я,
видимо, ошибся: ничего там не обнаружилось по моей части, хотя, если  быть
совершенно объективным, ИСЧЕРПЫВАЮЩИХ сведений получить  мне  все-таки  не
удалось - времени прошло уже порядочно,  свидетели  ничего  особенного  не
запомнили,  архивы  же  больницы  оказались  в  отвратительном  состоянии:
капремонт старого корпуса, последствия прорыва канализации,  полная  смена
начальствующего состава, и тэ дэ, и тэ пэ...


     (Я  перечитал  сейчас   последние   абзацы   и   почувствовал   вдруг
необходимость в  следующем  комментарии.  На  самом  деле,  ни  ужаса,  ни
отвращения, ни нравственной брезгливости  по  поводу  своих  разысканий  в
семейных делах этого человека я тогда не испытывал. Сейчас -  да.  Сейчас,
когда я пишу "слава богу, я, видимо, ошибся",  я  действительно  испытываю
некоторое  облегчение  от  того,  что  омерзительная   гипотеза   моя   не
подтвердилась. Но это - сейчас. Сейчас этот человек -  уже  не  чужой  для
меня. Это - мой покровитель. Благодетель... Друг. Хозяин. Тогда же он  был
лишь  объектом  исследования  и,  что  еще  важнее,  объектом   возможного
использования. А кроме того, он казался  мне  чудовищем,  монстром,  я  не
видел в нем человека, я видел в нем прежде всего  и  только  средство  для
достижения моих целей. И все исследования, с ним связанные, я вел, хотя  и
азартно, но с холодным сердцем, профессионально расчетливо и без эмоций  -
без всяких там "ах!", "слава богу!", "Какой ужас!..")


     Я уже писал выше о  Мировых  Линиях.  Мировая  Линия  этого  человека
проходила через точку (область, зону, гипер-объем), -  которые  оставались
мне недоступны и невнятны.
     Рок не хотел,  чтобы  он  становился  атомным  физиком  и  сгорел  от
лейкемии  в  каком-нибудь  далеко  запрятанном   и   никому   не   ведомом
Арзамасе-номер-н.
     Рок не хотел,  чтобы  стал  он  писателем,  уважаемым  членом  Союза,
инженер-конструктором душ наших и наших умов. (Почему, собственно? Что тут
плохого для него, для Рока, для нас?)
     Рок, естественно, не хотел преждевременной его смерти от чего  бы  то
ни было...
     Рок не хотел (почему-то), чтобы у  него  в  пятнадцать  лет  появился
отчим. (Это уже просто чушь какая-то...)
     Но чего Рок - ХОТЕЛ? Сама постановка вопроса  казалась  мне  нелепой.
Чего хочет гравитационное поле? Чтобы Пизанская башня повалилась, наконец,
и разлетелась на тысячу кусков?..


     Я добился разрешения поработать вместе с  Костей  Полещуком  по  делу
одного болтливого диссидента. Имя его тебе ничего сегодня не скажет, да  и
нет нужды. Он был другом моего клиента, и клиент, таким образом,  оказался
в сфере внимания нашей организации - хотя и совсем другого ее Управления.
     Вовсе необязательно было мне входить в первый контакт  с  ним  именно
таким вот, несколько  экзотическим  способом:  в  качестве  допрашивающего
следователя, - но однако же и пренебрегать такой возможностью было бы тоже
глупо. Он оказался передо мною - как на ладони, во всей  своей  красе,  во
всем блеске своей ограниченности, высокомерной  глупости  своей  и  своего
неописуемого гордого инфантилизма. Он был  напуган  и  беззащитен.  Я  мог
рассматривать его хоть в лупу - он ничего бы не заметил и не  насторожился
бы ничуть. Я был для него - невидим. Я как бы не существовал.  Я  был  для
него - дьявол, вводящий во искушение, и не более того.  Я,  как  личность,
как отдельный человек, интересовал его не более, чем  какой-нибудь  пьяный
жлоб, привязавшийся к нему в переполненном трамвае. Надо  было  как-то  от
меня отделаться, увернуться как-то, но не ударивши при этом в грязь лицом.
Только об этом он и  думал:  как  сохранить  драгоценное  лицо  свое,  как
выстоять и, упаси господь, не заделаться стукачом.
     (Даже, наверное, не