иди  в  дом
твой!" Каждому да воздастся по вере его!
   Никто опомниться не успел, и  никто  не  успел  даже  удивиться,  как
колени  женщины  подломились,  она  закинула  страшное   лицо   свое   с
помертвевшими вдруг глазами и повалилась на ковер -  мягко  и  бесшумно,
как умеют падать опытные эпилептики. Или алкоголики, утратившие  наконец
чувство равновесия.
 
*** 
 
   - Может быть, все-таки закуришь? - спросил Тенгиз осторожно.
   - Нет. Воздержусь. Я думаю, он сейчас придет.
   Роберт старался говорить по возможности  спокойно.  Перед  глазами  у
него была Татьяна Олеговна - как она падает навзничь, закинув к  потолку
мертвое свое лицо... и бегущие к ней со всех сторон развевающиеся  белые
халаты... и тревожные какие-то звонки  все  еще  дребезжали  в  ушах,  и
нечленораздельный гомон многих голосов, и визгливые  невнятные  приказы:
"тара-ра-зепам,  струйно!",  и  страшный  голос   страхагента-владельца:
"Идиот косматый! Мозги  в  голову  удавили?  Кветин  безгвамотный!.."  И
поверх всего этого - сухой непреклонный голос сэнсея: "Идите в машину. Я
прошу вас - в машину!"... - голос командора, а у самого  ноги  тряслись,
старческие тощие ноги в узких брюках в полоску...
   - Совсем плохо? - спросил Тенгиз сочувственно.
   - Да уж хорошего мало, - пробормотал Роберт.
   - Если бы точно знать, что с человеком  происходит  после  смерти,  -
сказал глубокомысленно Тенгиз, - ни за что жить бы не стал.
   - С человеком после смерти  ничего  не  происходит.  Все,  что  потом
происходит, происходит уже с трупом.
   - Потому вот и скрипим помаленьку, - сказал Тенгиз.
   - Не философствуй. Не умеешь.
   - И не собираюсь. Просто отвлекаю тебя от мрачных мыслей.
   - Самым лучшим способом.
   - Естественно. Как отвлечься от  неприятных  мыслей?  Вспомнить,  что
смертен.  И  сразу  все  встает  на  свои  места.  Масштаб   появляется,
понимаешь?
   - Понимаю. Только: "Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не
хочется его пить..." Вон он, кажется, идет. Заводись.
   - Давно. Печка же работает...
   Роберт его не слушал. На обширное крыльцо  вышел  и  сразу  же  зябко
обхватил себя руками сэнсей, и он был не один. Страхагент-владелец вышел
вместе с ним, и они остановились на самой верхней  ступеньке,  продолжая
разговор. У обоих была неважная артикуляция,  и  поначалу  Роберт  сумел
прочитать по губам только странную фразу владельца: "Во все тяжкие,  что
ли? Я тебе что обещал?". Тут он отвернулся, и Роберт перестал видеть его
рот, а сэнсей сказал с возмущением: "А почему я должен вам  верить?  Что
вы такого сделали, что я вам должен верить?".  Владелец  ответил  что-то
невидимое, повернулся в профиль, сделался похож на ворона, и тут  Роберт
вспомнил, как  сэнсей  называл  его  давеча:  Лахесис.  Он  называл  его
Лахесис. "Она умирает, - сказал сэнсей.  -  Я  вас  тысячу  раз  просил:
сделайте что-нибудь". - "Ничего сделать нельзя. Она уже умерла. Смирись.
Все, что можно сделать - вернуть ей разум. На несколько дней".  -  "Хоть
на час. Я попрощаться хочу". - "Да не хочешь ты этого. Признайся...".  -
"Вы просто кусок ржавого железа, - сказал сэнсей. - Я вас  ненавижу".  -
"Принимаю. Это твое право. Ударь меня, если  хочешь".  -  "Это  было  бы
противоестественно". -  "Ничего,  не  страшно.  Все,  что  происходит  -
естественно..." Сэнсей ничего на это не ответил, и некоторое  время  они
молчали, глядя друг на друга в упор, глаза в глаза.  Сейчас  сэнсей  ему
врежет по мордам, подумал Роберт с мстительным  удовлетворением.  И  тут
Тенгиз спросил шепотом:
   - Кто это такое? - У него даже лицо осунулось.
   - Лахесис, - сказал Роберт, криво усмехнувшись.
   - Кто?
   - Лахесис. Мойра. Мужеска пола мойра. Клото  -  прядет  нить  судьбы;
Лахесис  -  проводит  человека  через  превратности;  Атропос   -   нить
перерезает.
   Тенгиз все смотрел и смотрел неподвижными глазами.
   - А ты не врешь? - спросил он почти жалобно.
   - Не знаю, - сказал Роберт честно.
   - Врешь, блин. Мойры ведь - женщины, разве нет?
   - Это в Древней Греции они были женщины. А у нас в России -  мужчины.
Как видишь.
   - Страшное какое, - сказал Тенгиз.
   - Все такие будем, - сказал Роберт. - Подожди, не мешай.
   Старики снова заговорили, и теперь стало совсем уж непонятно,  о  чем
речь. "Вы напрасно меня испытываете, - говорил сэнсей. - Я все равно  не
буду работать с вашей протеже". - "Это почему же?" - "Сто  раз  объяснял
вам: я не работаю с женским полом". - "Обрати внимание: я бы мог сказать
тебе то же самое. Слово в слово..." - "Вы просто кусок ржавого железа, -
повторил сэнсей онемевшими губами. - Я вас ненавижу". -  "Спасибо.  Это,
конечно, честь для меня. Но меня ненавидели люди и покруче...".
   Красно-черное лицо его светилось самодовольством, а  на  лице  сэнсея
была не только ненависть, на лице еще был страх...Какого  черта?  Сэнсей
никогда никого и ничего не боялся. Что еще за протеже? И вдруг он понял:
"Злобная Девчонка". Вот о ком они сейчас говорят. Опять.  В  третий  раз
уже. "А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как  всегда.  Ее
рука над цветком изгибалась, и  из  лейки  лилась  вновь  вода..."  Этот
чернолицый дьявол хочет запустить в мир "всеизлечающее зло", а сэнсей не
хочет. Сэнсей боится. Просто боится, и все. А  сволочь  черномордая  его
шантажирует...   Он    смотрел,    как    старики    раскланиваются    -
старомодно-вежливо, с достоинством, дьявольски прилично. Он увидел слова
Лахесиса: "Я по-прежнему  жду  ответа".  И  слова  сэнсея:  "Я  вам  уже
ответил. Не смейте меня мучить..." Или что-то в этом роде: губы у сэнсея
снова сделались  словно  замерзшие,  онемели.  Он  выскочил  из  машины,
подхватил сэнсея еще на ступеньках, довел до машины, помог забраться  на
заднее сиденье. "Ничего, ничего, - приговаривал сэнсей невнятно. - Все в
порядке. Я могу... Вполне..." Роберт пристегнул его ремнем, сел рядом  с
Тенгизом, пристегнулся сам. "Поехали", - сказал  он  Тенгизу,  и  Тенгиз
аккуратно и мягко развернул машину. (Лахесис все еще стоял  у  подъезда,
страшное лицо его чернело на фоне снежных подушек,  прилипших  к  стенам
здания, он держал руку в лениво расслабленном приветствии,  как  товарищ
Сталин на Мавзолее)...Кому нужны эти ваши мировые проблемы,  раздраженно
думал Роберт, адресуясь к страхагенту-владельцу-Лахесису. Оставьте мир в
покое и займитесь собственными персональными делами.  И  всем  сразу  же
станет легче... Он понимал, что сэнсей ни за что не согласился бы с этим
простым рассуждением. Сэнсею ведь тоже не давал покоя этот мир,  слишком
неудачно скроенный, чтобы в  нем  просто  жить,  не  пытаясь  переменить
выкройку. Но сэнсею я верю. А Лахесису нет...Да провались  ты  пропадом,
неприятный старик, подумал Роберт. Я вообще не верю тем, кто  претендует
проводить меня через превратности судьбы. Оставьте меня с  моей  судьбой
наедине, и мы с ней как-нибудь да разберемся... В конце концов,  я  тоже
согласен, чтобы мной управляли, но при условии, что я  этого  управления
не замечаю... Он понимал, что хорохорится. Ни  черта  не  годен  был  он
разбираться один на один со своей судьбой. И  никто  из  нас  не  годен,
подумал он. Даже Тенгиз-психократор. Сэнсей как-то сказал с  горечью  (в
ответ на какой-то дурацкий упрек): "А я сейчас все плохо делаю.  Я  даже
сплю плохо". Это и про нас про  всех  тоже.  И  особенно  плохо  все  мы
распоряжаемся своею судьбой. Да мы ею вообще не  распоряжаемся.  Совсем.
Дилетанты. Никакошенького профессионализма... Тут  он  отвлекся,  потому
что сэнсей вдруг заговорил, и голос у него был резкий и незнакомый:
   - Когда у нас мальчик назначен? - спросил он.
   - Завтра, - сказал Роберт. - В десять утра.
   - Я помню, что в десять утра. А нельзя - сегодня? Сейчас?
   - М-м, не знаю.
   - Нет времени, Роберт. Времени - нет.  Позвоните.  Устройте.  Соврите
что-нибудь. Чтобы через пару часов. Лучше - через час.  Мы  будем  через
час дома, Тенгиз?
   - Через два, - сказал Тенгиз коротко.
   -  Отлично.  Пусть  будет  через  два.  Соврите,   что-нибудь,   если
понадобится.
   - Хорошо, - сказал Роберт и достал мобильник. - Я попытаюсь.
   - Соврите что-нибудь, - повторил сэнсей в третий раз. - Скажите,  что
обнаружились новые важные обстоятельства.
   - Я совру, - пообещал  Роберт,  набирая  номер.  -  Не  беспокойтесь,
сэнсей.
   - Времени совершенно нет, - сказал сэнсей с каким-то даже  отчаянием.
Он откинулся на сиденье, положил руки на  колени,  но  сейчас  же  снова
сгорбился, почти повиснув на ремнях. -  Совершенно,  -  повторил  он.  -
Совершенно нет времени.
 
   3.10.2002