. придется вам быть
повнимательнее.  Я  читал  где-то:  эволюция  уничтожает  породившие  ее
причины...
   - Я тоже это читал, - сказал Вадим медленно. - И тоже - где-то...
   Телефонный звонок вдруг раздался неожиданно, так  что  оба  почему-то
вздрогнули, и Вадим вновь (мимоходом) отметил про себя,  что  гость  его
только выглядит вальяжно, а на самом деле напряжен и словно бы ждет  все
время какой-то неприятности. Он взял трубку.
   - Слушаю.
   - Это Андрей, - сказал Страхоборец. - Он у тебя?
   - Д-да... А кто, собственно?
   - Где сидите? В гостиной?
   - Ну.
   - Или на кухне?
   - Нет, в гостиной. А что?
   - Ничего. На всякий случай, - непонятно объяснил Страхоборец.  -  Ты,
главное, не дрейфь, - добавил он. - Продержись еще минут пять, мы сейчас
будем.
   - Кто это - "вы"? - спросил Вадим,  но  Страхоборец  уже  дал  отбой.
Вадим повесил трубку и, пожав плечами, сказал гостю:
   - Странный звонок какой-то. Ребята, видимо, сейчас зайдут...
   Он сказал это в знак извинения, но гость понял его совсем  по-другому
и сразу же засобирался.
   -  Ну,  разумеется,  разумеется...  -  заспешил  он.  -  Извините,  я
засиделся у вас,  а  ведь  всего-то  и  хотел,  что  выразить  вам  свое
восхищение... И кстати, вот... - он полез за пазуху, что-то там ухватил,
но зацепился, покраснел от неловкости, потом все-таки вытащил и  положил
на  середину  стола  обандероленную  пачку  долларов.  -   Не   сочтите,
пожалуйста, за... - Тут лицо его вдруг исказилось  необычайно  -  словно
его прижгли огнем или он увидел отвратительное привидение. - Что это?! -
почти закричал он, судорожно вскочив и загораживаясь стулом.
   Вадим  оглянулся  и   тоже   вскочил.   Из   спальни,   распространяя
объявившийся вдруг из ничего неприятный хрустящий шелест, плыло к ним по
воздуху  что-то  черно-полосатое,  большое,  какая-то   воздухоплавающая
медуза, размером, как показалось Вадиму,  с  ладонь,  -  свисали  пучком
неподвижные,   как    бы    парализованные    щупальца-лапки,    длинное
черно-полосатое  тело  беспричинно  содрогалось,  и  вертолетным  винтом
крутилось  над  все  этим  прозрачное  шелестящее  мерцание.  Это   была
гигантская оса. Тигровый шершень. Прошлым  летом  гнездо  их  объявилось
вдруг над балконом, и пришлось вести настоящую войну с этими  чудовищами
в палец длиной - бесстрашными и опасными, словно летающий аспид.
   - ЁК-КЭЛЭМЭНЭ!.. - прошептал Вадим, невольно  отступая.  Шершень  уже
плыл над столом, он направлялся прямо к Хану  Автандиловичу,  он  словно
целился собою в него - медленный,  страшный,  неотвратимый,  и  Вадим  в
отчаянии ударил  по  нему  рукой,  не  успев  ни  подумать  о  возможных
последствиях, ни испугаться по-настоящему.
   Он - попал (ощущение в руке было такое, словно  он  ударил  по  пучку
сухих  листьев).  Шершень  упал  на  стол,  прямо  на  пачку   денег   и
распластался на ней, растопырив полосатые лапы, все так же  подергиваясь
длинным полосатым брюхом и  бессильно  дрожа  перепончатыми  желтоватыми
крылышками. Он был чудовищно, неестественно огромен - со  средний  палец
длиною. Вадим никогда не видел таких и даже не думал, что такие бывают.
   - Спасибо, - сказал Хан, еле шевеля онемевшими  губами  и  сейчас  же
добавил с отчаянием в голосе:
   - Еще один! Гос-споди...
   Из спальни с  хрустящим  гудением  плыл  второй  -  еще  больше,  еще
страшнее, еще опаснее на вид. Но этот тянул с явным трудом, как подбитый
бомбардировщик, еле ползущий к родному аэродрому, не было,  конечно,  за
ним хвоста маслянистого дыма, но была  эта  механическая  натуга,  почти
немощь, неуверенность какая-то, словно летел  он  вслепую,  не  понимая,
куда летит и зачем. "Вертолеты - это души подбитых танков",  -  вспомнил
почему-то Вадим ни с того, ни с сего. Этот гигантский, вялый, полудохлый
бомбовоз  тоже  казался  чьей-то  душой  -  душой  какого-то  подземного
ядовитого чудовища,  -  и  тоже  вовсе  не  бессмертной,  а  наоборот  -
подыхающей на лету. Он  еле  дотянул  до  стола  и  упал  неподалеку  от
первого, сантиметрах в двадцати от него, но в отличие от первого он даже
не шевелился - припавши к скатерти, лежал неподвижно и бессильно, словно
раздавленный.
   Хан Автандилович был уже в прихожей. Панически суетясь руками и  всем
телом, он судорожно напяливал на себя куртку, промахиваясь мимо рукавов,
болезненно серый, с проступившей вдруг многодневной угольной щетиной,  -
губы его все время шевелились, он бормотал что-то неразборчивое,  что-то
про  "второй  раз  уже..."  и  "...это  все  неслучайно...  это   кто-то
грозит..." (Или "шалит"?) Вадим помог ему натянуть куртку,  отряхнул  от
капель и подал берет, он ничего не понимал, ситуация представлялась  ему
почти  фантасмагорической,  ничего  непонятно  было  с  этими  чертовыми
шершнями, пробудившимися вдруг посреди зимы (и где они до сих пор  были?
под кроватью? за диваном? в платяном шкафу?), и особенно непонятна  была
эта паника, этот ужас, почти  неприличный,  который  терзал  сейчас  его
печального гостя. Никакой печали  в  нем  уже  не  оставалось.  Никакого
достоинства.  Одна  только  необъяснимая  патологическая  паника...  Тут
грянул звонок в дверь, и сейчас же кто-то ударил в  эту  дверь  кулаком.
Послышались вдруг возбужденные и неприятно  громкие  голоса  -  три  или
четыре голоса, мужские, вроде бы незнакомые.
   - Господи! -  воскликнул  Хан  Автандилович.  -  Да  они  там  сейчас
перебьют друг друга!
   Он распахнул входную  дверь,  и  на  лестничной  площадке,  в  вечном
тамошнем  вонючем  сумраке,  освещенные  только  люстрой  из   прихожей,
обнаружились   знакомые   лица:   Андрей-Страхоборец   (высокомерный   и
презрительный,  изрыгающий  краткие   ругательства),   Юра-Полиграф   (с
продовольственным пакетом в обнимку, румяный и даже красный, как яблоко,
и тоже изрыгающий) и давешний Семен (со своим серым ежиком, начинающимся
от бровей, и - черт побери! - с самым настоящим пистолетом наголо).  Все
они одновременно орали друг на друга,  и  ни  слова  разумного  было  не
разобрать, кроме абсолютно черного мата.
   Хан Автандилович преобразился - мгновенно и неузнаваемо. Не теряя  ни
одной секунды, он рванулся встать между ними, раскинув руки крестом.
   -  Стоп-стоп-стоп!  -  закричал  он  голосом  властным  и  неожиданно
громким. - Отставить! Шпаги в ножны,  господа,  шпаги  в  ножны!  Семен,
убери ствол. Немедленно! Алеша! (Это - к  кому-то  невидимому,  к  тому,
видимо, кто стоял пролетом  ниже  и  тоже,  надо  полагать,  со  стволом
наголо.) Алексей, успокойся! Ничего страшного не происходит. Никто ни на
кого  не  собирается  нападать,  не  правда  ли,  господа?  (Это  уже  -
Страхоборцу, по-прежнему очень громко, но самым доброжелательным тоном и
с самым доброжелательным выражением лица).
   - Святая и истинная правда, - тотчас  же  прекратив  изрыгать  черную
брань,   откликнулся   Страхоборец   -   прекрасный,    благородный    и
величественный, как сам король Артур в  натуральную  величину.  Или  сэр
Найджел.  Или  лорд  Гленарван.  Смотреть   на   него   сделалось   одно
удовольствие, если бы не дрожь в коленках при  мысли,  что  застывший  в
классической боевой позе Семен (а равно и невидимый отсюда Алеша) сейчас
откроет беглый огонь  из  своего  огромного  никелированного  пистолета,
который он и не думал "убирать в ножны".
   - По крайней мере, МЫ... - Страхоборец сделал такой мощный акцент  на
этом "мы", что даже дал маленького петуха, но тут же поправился:
   - Мы отнюдь не собираемся нападать. Но мы намерены защищать! И  самым
решительным образом.
   - Кого и от  кого?  -  осведомился  Хан  Автандилович,  делая  шаг  в
сторону, чтобы рукой  опустить  все-таки  к  полу  никелированный  ствол
непреклонного Семена.
   -  Вы  прекрасно  знаете  кого  и  от  кого,  -  объявил  Страхоборец
высокомерно. - Не притворяйтесь! Всем же все известно. Вы лучше  скажите
мне, пожалуйста, ведь вы сегодня весь день встречаетесь  с  мелкими,  но
омерзительными неприятностями, сударь? Не так ли?
   - Так, - сказал Хан Автандилович, помедлив лишь самую малость.
   - Я надеюсь, у вас хватило сообразительности понять, что  это  отнюдь
не случайные совпадения?
   - Так это - ва-аша работа... - протянул Хан Автандилович с  некоторым
даже удовлетворением.
   - Представьте себе, да.
   - Господи, но зачем!?
   - Мы хотим, чтобы вы оставили в покое нашего друга.
   - Вы имеете в виду Вадима Даниловича? Но у меня нет  к  нему  никаких
претензий! Мы с ним в прекрасных отношениях. И я глубоко уважаю  и  ценю
его...
   -  Это  что-то  новенькое,  -  процедил  сквозь  зубы  Страхоборец  и
вопрошающе посмотрел на Юрку-Полиграфа.
   Юрка-Полиграф (трезвый как стеклышко и напряженный, как перед большой
дракой)  уже  нацелился  на  Хана  Автандиловича,  словно   пойнтер   на
вальдшнепа. Он перехватил взгляд  Страхоборца  и  кивнул,  -  коротко  и
отчетливо, - будто гербовую печать поставил на заверенный текст. И тогда
Страхоборец поглядел уже  на  Вадима,  недоуменно  поджавши  губы  самым
комическим образом.
   - Мать вашу наперекося, - сказал ему Вадим пересохшей глоткой.  Голос
у него наконец прорезался. - Защитнички хреновы...
   На этом разборка (она же стрелка, она же, если уж на то пошло, терка)
благополучно закончилась,  и  высокие  разбирающиеся  стороны  разошлись
вроде бы довольные собой и вполне вроде бы удовлетворенные.  По  крайней
мере,  внешне  все  это  выглядело   именно   так.   Хан   Автандилович,
раскланявшись со всеми остающимися, проследовал в сопровождении Семена и
Алеши вниз (к своему "Мерседесу"), а  навстречу  им,  демонстративно  не
спеша, с чувством большого достоинства поднялись: Вельзевул, имевший вид
насмешливо-победительный,  и  Матвей   -   легкомысленно   крутящий   на
указательном  пальце  цепочку  с  автомобильными  ключами  и  никого  не
желающий   видеть   в   упор.   Тут   уж   обошлось    без    каких-либо
поклонов-реверансов,   хотя   и    вполне    на    уровне    упрощенного
дипломатического протокола (то есть прохладно, но без  взаимных  грозных
выпадов, окриков и обнажения стволов).
   А потом вся компания  дедов  с  грохотом,  с  шарканьем  и  победными
возгласами ввалилась в  квартиру,  сметя  собою  хозяина  с  порога  его
собственного дома. Напряжение боевой схватки  слетело  с  них,  жить  им
стало легко и хорошо, отпустило  -  они  разом  все  сделались  румяные,
веселые, громогласные и дьявольски доброжелательные ко всему на свете.
   - Какие тут у нас натюрморты зелененькие! - вскричал Вельзевул,  едва
только оказавшись в гостиной. - Где такие надыбали, Вадим Данилович?
   Вадим молча показал ему фигу и спрятал пачку в задний карман  джинсов
(который с молнией). Шершней на столе уже не было. Словно их  никогда  и
не было вовсе.
   Но они - были.
   - Как тебе мои питомцы?  -  продолжал  Вельзевул,  сбрасывая  с  себя
куртку и швыряя  ее  в  пространство.  -  Как  тебе  мои  Vespa  crabro?
Произвели необходимое впечатление?  Аятолла  наш,  я  полагаю,  в  штаны
надундолил? Очаровательные  существа,  не  правда  ли?  У  Брэма,  между
прочим, сказано: "Гнезда их достигают очень почтенных размеров  -  почти
величины ведра". Но старина Брэм не видел нынешних шершней-мутантов!
   Вадим  хотел  спросить  его,  где  эти  впечатляющие   Vespa   crabro
отсиживаются в данный момент и  не  могут  ли  они  пожаловать  к  нему,
Вадиму, ночью, но Вельзевул его не слушал - с  тем  же  азартом  он  уже
рассказывал (всем желающим слушать и не  желающим  -  тоже),  как  утром
устроил Аятолле "маленький  уютный  балаганчик"  с  отборными  мокрицами
(Oniscus asellus) в главных ролях. И тоже мутантами, разумеется.
   - ...С мутантами получается лучше всего, они послушные, вялые, на все
согласны, ты меня понимаешь?.. Тут уж  он  в  портки  точно  надундолил!
Гарантирую!.. Жалко, что  никто  этого  не  видел,  но  я  и  так  знаю:
надундо-олили его святейшество, надундолили от всей души!..
   Конечно же, он был сегодня герой, наш Вельзевул - тощий,  голенастый,
костлявый Повелитель Мух, он же Рмоахал, он же Главатль, он же Тольтек -
достойный  наследник  расы  древних  атлантов,  силой  слова   и   мысли
повелевавших животными и растениями. Он  нашел  управу  на  непобедимого
владыку. Он принудил его отказаться от злобных замыслов. Он заставил его
надундолить в портки... Но слушали его все равно  невнимательно,  потому
что он был - трепло. Его обнимали за  костлявые  плечи,  похлопывали  по
сутулой спине, трепали ему и без того растрепанную гриву (желтую, как  у
льва), Матвей, расчувствовавшись,  попытался  его  даже  облобызать,  но
главным образом  занимались  все  не  Вельзевулом,  а  подготовкой  пира
победителей: откупоривали принесенное с  собой  пойло,  раскладывали  по
тарелкам  снедь,  требовали  у  хозяина  вилки-ложки...  Они  галдели  и
веселились - победители. Они ни черта не  понимали,  что  произошло.  Им
казалось, что отныне все задачи благополучно разрешены и что именно  они
эти задачи разрешили.
   И вообще все они сегодня были герои.  Все  как  один.  Они  выследили
Аятоллу и вели его по городу с самого утра. Герой-Матвей вцепился в  его
ослепительно белый "Мерседес", как бульдог в штанину, и не отпускал гада
от себя ни на шаг - и это у него получалось вполне профессионально, если
не считать случая на  углу  Московского  и  Фрунзе,  где  он,  увлекшись
преследованием, чуть не впилился юзом в белую роскошную корму, однако же
Бог спас.
   Герой-Андрей провел переговоры  с  противником  на  недосягаемой  для
обыкновенного  человека  дипломатической  высоте:  задавил  гада  личным
превосходством и, вне всяких сомнений, перематерил матершинника Семена с
его сраным пистолетом. А что касается героя-Юрки-Полиграфа,  то  он  был
как всегда точен, однозначен и чисто конкретен...
   ...За все эти подвиги было выпито  с  бурным  энтузиазмом  и  даже  с
некоторой жадностью, вновь  наполнено  и  вновь  выпито  же.  В  головах
зашумело теперь уже и от спиртного тоже. Матвея  потянуло  спеть,  и  он
незамедлительно спел - старинное, давно уж всеми позабытое и вышедшее из
употребления, но вечно прекрасное:
 
   По дороге в Бигл-Добл (по дороге в Бигл-Добл!),
   Где растет тенистый топ'л...
 
   И Вельзевул тотчас же подхватил ("четвертым голосом"):
 
   Шел веселый паренек, не жалел своих сапог,
   Веткой вслед ему махал топ'л...
 
   Выяснилось вдруг, что песню эту знают все, и все почему-то встали (со
стаканами наизготовку), торжественно  и  разом,  словно  при  исполнении
любимого гимна.
 
   Знал веселый паренек: ждет любимый городок,
   Ждет его родной Бигл-Добл!..
 
   ...Что за чертовщина,  думал  Вадим,  старательно  выводя  энергичные
синкопы. Что это нас разобрало  вдруг?  Что  за  всеобщая,  внезапная  и
взаимная любовь?.. Мысли у него цеплялись  друг  за  друга  и  путались,
превращаясь  в  "бороду",  знакомую  каждому   рыболову.   Из   какой-то
неожиданной петли вдруг выползло:  "Эволюция  уничтожает  породившие  ее
причины..." Это надо было бы обдумать. А, впрочем,  зачем?  Может  быть,
наоборот, ничего не обдумывать, а лучше еще раз выпить... и потом  снова
налить. В конце концов, плевать мне на эволюцию.  Вообще.  Главное,  что
все мы здесь братья... и навсегда. "А где вы все были, когда  я  дристал
от страха? - спросил он, сводя  брови  самым  грозным  образом.  -  Где?
Неделю назад всего?.. И вдруг - словно просветление на "ас  нашло..."  И
сразу же, строго: не надо так  думать.  Это  дурно.  Это  недостойно.  О
друзьях так не думают. О братьях... Не суди, брат! (Это, кажется, Юрочка
вмешивается, Полиграф.) А кто, собственно, судит? Я? И  не  думаю  даже.
Страшный суд. Районный. "Решение районного Страшного суда  утверждено  в
городском  Страшном  суде  и  теперь  будет  опротестовано  в  Верховном
Страшном суде"... О хищные жертвы века! В конце концов, все люди  слабы.
Все, совсем без исключения. И особенно слабы так  называемые  супермены:
они не способны справиться  с  собой  и  отыгрываются  на  других.  Тоже
слабых... Как так - глупости? Хотя-а-а... А пусть даже и глупости. Между
прочим сказано: хочешь, чтобы тебя услышали, говори глупости...
   ...Тут Андрей объявился рядом,  обнял  Вадима  за  плечи  и  принялся
ласково уговаривать его поехать  с  ним  куда-то...  Куда-то  далеко,  в
непроизносимую даль... Там у него  есть  страна  холмов,  целая  планета
холмов, их там тысячи - округлых, одинаковых,  невысоких  сопок,  весной
шелковисто-зеленых и  мягких,  летом  буро-желтых,  колючих,  источающих
зной... а между ними прихотливой  змеей  (гигантской  драконьей  кишкой)
извивается цепь сорока семи озер, библейски фантастических и прекрасных:
первое  -  зеленое  и  твердое  видом,  словно  малахит,  другое  -   не
правдоподобно  желтое,  маслянистое  и  как   бы   мертвое,   третье   -
гагатово-черное (не агатовое, а именно  гагатовое,  гагат  -  это  такая
разновидность антрацита), оно черное, но когда  смотришь  под  известным
углом к солнцу, твердая стеклянная вода брызжет  всеми  цветами  радуги,
спектрально-чистыми,  словно  это  не  вода,   а   экран   какого-нибудь
супермонитора... И там надо будет отлавливать раков... там водятся раки,
разноцветные и тяжелые, словно из золота... собственно, они  и  в  самом
деле из золота: они вытягивают  золото  из  воды  и  из  ила  -  золото,
молибден, уран... Каждый такой рак -  пара  тысяч  баксов,  но  разве  в
баксах дело?.. "Ты же лучше меня знаешь, что дело совсем не в баксах". -
"...Знаю. Но зачем тебе я понадобился? Возьми лучше Вельзевула, он  этих
твоих раков будет "уговаривать", как тараканов в ванной..." - "Чудак, да
я же для твоей пользы. Знаешь: уйди от зла - сотворишь благо". -  "Знаю:
уйдя от блага, не содеешь зла..." - "Какое там благо: сожрут  они  тебя.
Сегодня мы тебя отмазали, а завтра зазеваемся, и они тебя - ам!.." - "Ты
ничего не понял, - сказал ему Вадим. - У  меня  все  хорошо.  А-атлично,
Константин!.. Давай выпьем".
   - Да тише вы, гробозоры! - заорал вдруг Матвей, и  когда  стало  чуть
тише (все, кроме Вельзевула, замолчали и воззрились на  него),  произнес
несколько непонятных слов и закончил:
   - ...Твой Интеллигент-Профессор, побеждает в первом круге: шестьдесят
восемь процентов - чистая победа!
   - Ну? - сказал Вадим, осознав (не сразу),  что  обращаются  именно  к
нему.
   - Пальцы гну! -  рявкнул  Матвей,  поднимая  над  головой  лэптоп,  с
которым он пристроился в уголочке на диване. - Экзитпол  опубликовали...
Фонд Сороса... У Профессора - шестьдесят восемь процентов, у Генерала  -
двадцать семь. Чистая победа в первом туре.
   - У кого победа? - спросил Вельзевул, до которого, как  правило,  все
доходило медленно. ("Я понимаю медленно, но всегда!".)
   - У Профессора!
   - Как так  -  у  Профессора?  -  проговорил  Вельзевул,  и  взор  его
обратился на Вадима. И все воззрились теперь уже на  Вадима,  словно  он
совершил что-то вдруг и неприличное.
   Он пожал плечами.
   - Так  я  что  вам  все  время  пытаюсь  втолковать...  -  сказал  он
проникновенно. - Только вы же не слушаете.
   Все молчали. Все словно протрезвели.
   - Я же тебе говорю, - сказал Вадим, обращаясь к  Андрею.  -  Меня  не
надо оборонять. У меня все о'кей...
   - То есть ты сделал это? - сказал Андрей медленно.
   - Ну. А что тут такого?
   - Что тут такого?  -  повторил  Андрей.  -  Он  спрашивает:  что  тут
такого?
   - Сделал и сделал, - сказал Вадим. - Вот если бы я еще понимал: как?
   Андрей сказал:
   - Он нас спрашивает: как? Нас!
   А Юрка-Полиграф сказал:
   - То есть, получается, - мы зря корячились? Или не зря?
   А Вельзевул сказал:
   - Ни хрена себе - уха! Ты сам-то в это веришь?
   А Матвей сказал:
   - Ну, и что мы теперь будем с этим делать? Это был уже не  новый,  но
зато единственно правильный вопрос. Только вот никто  не  знал  на  него
ответа.
 
*** 
 
   ...Ровно в двадцать два,  когда  избирательные  участ