, а тут все принадлежит им, все даром - и пляжи, и отель, и девочки... И можно все... тушить о кожу сигареты, насиловать десятилетних или вчетвером одну... - Она поперхнулась, раскашлялась, пробормотала: - Ноги потом не ходят... валяешься, как труп... Но хуже всего, когда выскабливают в корабельном лазарете... меня - три раза... однажды - на четвертом месяце...
     Я взял ее руки в свои и крепко стиснул.
     - Они не хотели детей?
     - Нет. Не для того нас пощадили... Нам полагалось работать, Жак.
     Мы помолчали. Ее суденышко болталось на канате за кормою ?Рины?, яхта дрейфовала, покачивалась на волнах, то поднимаясь, то опускаясь в мягких объятиях океана. Солнечный диск повис над западным окоемом, и воды с каждой минутой темнели и густели, приобретая фиолетовый оттенок, напоминавший мне о родине. Но все рассказанное девушкой напоминало о другом, о том, что здесь не Уренир. Теперь я знал: если отправиться к восходу, то приплывешь не к берегам Иггнофи, не к дому под шатровыми деревьями, а в край насилия и ужаса. К земле ненависти, имя которой Наори.
     Ивон насытилась и сидела теперь в шезлонге, расслабившись и полузакрыв глаза, посматривая из-под густых ресниц на палубу яхты из драгоценного тика, на обнесенный бронзой фальшборт, стойку с клавиатурой автошкипера и мачту со спущенным парусом. Какая-то работа шла в ее головке, но те эмоции, что я улавливал, не были связаны ни с восхищением, ни с облегчением, ни даже с чувством умиротворенного покоя. Наконец она промолвила:
     - Кажется, ты богатый человек, мсье Дени из Парижа, вольный мореплаватель. Чем занимаешься?
     - Тем и этим... благотворительностью в основном. Я директор-распорядитель фонда ?Пять и пять?. Очень солидная организация, хотя и небольшая. Ее основал один покойный аргентинец, дон Жиго Кастинелли. Оставил фонду все свое имущество - ранчо в Мисьонесе, серебряные рудники, дома, угодья, эту яхту... Вот он был действительно богат!
     - И что ты делаешь с его богатством? Плаваешь по океану и ешь эти сладкие фрукты? - Она покосилась на ящик с ананасами.
     - Бывает, но не очень часто. Задача у меня другая: я должен отыскивать талантливых и молодых, пятерку юношей, пятерку девушек, чтобы обеспечить им карьеру. Помочь пробиться, понимаешь? Скажем, они нуждаются в образовании, в деньгах, рекомендациях, советах или иной поддержке. Тогда...
     - А если девушек не пять, а двадцать восемь? - перебила Ивон. - Ты им поможешь?
     - Хмм... вероятно. Случай, не предусмотренный уставом, но это не беда - решающий голос все равно за мной. А что им нужно, этим девушкам?
     Ивон насмешливо фыркнула.
     - Мужчины, конечно! Не звери, которыми нас покарал господь, не мердерс, не насильники, а настоящие мужчины! Зачем, по-твоему, я вышла в море? Чтобы найти мужчин и привезти на остров, к нашим пальмам, нашим лодкам и нашим очагам! Мы все умеем: ткать, и рыбачить, и собирать орехи, и строить хижины, и даже взрывать и стрелять - у нас теперь полно оружия! Но дети не родятся без мужчин, и нет без них радости, понимаешь? Нам нужны хорошие мужчины, каждой по одному, чтобы забыть о тех, других...
     Тут губы ее дрогнули, и по щекам покатились слезы. ?Пусть плачет, - думал я, - пусть плачет; мужские слезы копят ненависть, а женские ее смывают?. Но показалось мне, что сокрушается Ивон не только о своих погибших, о нерожденных детях и подругах, что были развлечением насильникам, но и о чем-то еще, терзавшем ее душу. Наверное, я мог ее разговорить... Но - quieta non movere .
     Рыдания стихли, и я, протянув руку, коснулся ее волос.
     - Попробую тебе помочь, ваине. Но при одном условии: отправимся на остров, и я взгляну на ваши пальмы, лодки, очаги и ваших девушек. Все ли они красавицы вроде тебя...
     Она внезапно улыбнулась:
     - Я согласна! Я понимаю, хорошие мужчины любят красивых девушек... И если даже девушки красивы, найти таких мужчин непросто...
     - Ну, один уже нашелся, - вымолвил я и, шагнув к автошкиперу, отбарабанил нужные команды. С шорохом взлетели паруса, мерно загудел двигатель, ?Рина? вздрогнула, точно породистая лошадь перед скачкой, и, разрезая волны, направилась к восходу солнца.
     Плыли мы трое суток, и должен признаться, что эти дни и ночи были не худшими в моей земной жизни. Не то чтобы Ивон заставила меня забыть об Ольге, но одиночество мне больше не грозило - женщины Южных морей умеют справляться с тоской мужчин. Она не спрашивала о том, что, может быть, хотела знать - есть ли у меня жена или возлюбленная, сколько мне лет и где я живу в Париже. Она наслаждалась - так, как умеют наслаждаться дети, которым для счастья нужно совсем немногое: любовь и чувство защищенности. Ну, и сознание того, что им принадлежат весь мир и тот, кого они любят, - самый добрый, самый умный, самый сильный... Такие, в сущности, мелочи!
     На четвертый день мы добрались до берегов Наори. Камни, пальмы и песок, буйная тропическая растительность, неширокий цветущий оазис на краю пустыни... Пустыня, впрочем, была невелика - час ходьбы в любую сторону, и упираешься в океан, в те же песок и скалы, только без пальм и признаков зелени. На месте фосфоритных разработок - карьеры с ржавеющей техникой, бульдозеры, вагонетки, транспортеры, развалины складских пакгаузов; Энкор, бывшая столица на западном берегу, тоже в руинах: холмы мусора, останки стен с облезшей краской, битое стекло и кровельная черепица... Однако поселок, где обитали девушки, был прибранным и чистым. Четыре десятка бунгало, большей частью необитаемых, дюжина лодок, сети на вбитых в землю кольях, полсотни кур и три свиньи; за пальмами, над ямой, где похоронены родичи, - груда свежих венков и аккуратно вытесанный крест. Метрах в восьмидесяти от берега - линия рифов, и на одном - то ли купальня, то ли сарай, похожий на большую клетку из деревянных брусьев, высохших и посеревших на солнце. Больше ничего интересного, если не считать жительниц поселка. Оматаа, самой старшей, - двадцать девять, Мейзи, самой младшей, восемнадцать. Молодые ваине, полинезийки или полукровки, как Ивон... Племя нереид, которых терзали злобные морские чудища...
     Впрочем, ваине старались забыть о них или хотя бы не вспоминать. Жизнь их была такой же, как когда-то у полинезийских предков: труд - приятный, необременительный; пищи, солнца и воздуха - вдоволь; вечером - пляски у костра да всякие истории, которыми старшие тешили младших. Оматаа и кое-кто еще помнили о радио и телевизорах, косметике, тканях и всяких побрякушках из лавок Энкора, но не жалели о дарах цивилизации; это была не потеря в ряду постигших их потерь и бед Одни из этих бед ушли, отправившись на дно, другие остались, и было естественным бороться с ними и превозмогать судьбу. Скажем, так: выйти на утлом суденышке в море в поисках мужчин.
     Я провел с ваине больше месяца, стараясь их понять. Понять - это было важнейшим, даже необходимым условием, чтобы не повторилось минувшее; мужчины, с их жаждой насилия, могли устроить здесь новый ад, и я не сомневался, что в этом случае все кончится кровавой баней. Одних насильников ваине уничтожили; не присылать же им других? Значит, надо разобраться, какие им нужны мужчины, что было делом непростым; все они помнили о погибших, о братьях, отцах, мужьях, возлюбленных, и эта память - приукрашенная, бережно лелеемая - служила как бы эталоном, мерой того, что есть идеал. Я не мог ошибиться и обмануть их ожиданий.
     В поселке я считался мужчиной Ивон, и ни одна из девушек не добивалась моего внимания. Не потому, что Ивон была предводительницей и самой храброй среди женщин, свершившей акт возмездия, но в силу их понятий о справедливости и чести Ради них Ивон отправилась в плавание - конечно, и ради себя самой, но это не уменьшало риска расстаться с жизнью в море, высохнуть от жажды или пойти на корм акулам. Ergo, то, что она выловила из волн морских, принадлежало ей, и никому иному. Тем более что этот улов так перспективен - не просто какой-то мореплаватель, а мсье Дени, чудак-благотворитель. Кажется, богатый и порядочный... Вдруг действительно поможет?
     Эта надежда их вдохновляла, перерастая в симпатию к Жаку Дени, который оказался свойским парнем и вел себя как праведник в раю. В самом деле, чем не рай? Двадцать восемь гурий, великолепная рыбалка, купания в море с визгом и хохотом, танцы у костра, долгие беседы и жаркие ночи с Ивон... Идиллия! И только одно ее нарушало, некая неясность, связанная с мердерс. Не с теми, что пошли в распыл вместе со своей посудиной, а с теми, что оставались на берегу. Об их судьбе Ивон сказала кратко: остались шестеро... перепились... мы их связали и бросили акулам... Конец вполне определенный, но я подозревал, что были тут какие-то нюансы.
     Неудивительно, что двадцать восемь разъяренных женщин связали шестерых мерзавцев, - странно, что предали их скорой смерти. Это было не совсем в земных традициях; принцип ?аз воздам? с надеждой на господа тут не очень популярен, и каждый старается воздать обидчику лично и по мере сил. Являлись ли мои ваине исключением? Хороший вопрос! С одной стороны, их счет к обидчикам был так обширен, что пробирала дрожь: погибшие отцы и матери, дети, братья и мужья, поруганное женское достоинство, младенцы, убитые в чреве, замученные подруги... С другой, они не казались искусными палачами, способными пытать и наслаждаться муками казнимых. За долгие годы, прожитые на Земле, я понял, что пытка и кара - разные вещи; пытку вершат спокойно и деловито, кара же чаще импульсивна и быстра. А что стремительней стаи акул, терзающих жертву? Страшная смерть, но скорая... Как от зубов левиафана-убийцы на Рахени...
     В одну из последних ночей, покинув спящую Ивон, я вышел из хижины, пересек темную полоску пляжа, прыгнул в лодку и переправился к рифу. К тому, где торчало странное сооружение из старых брусьев - то ли купальня, то ли клетка, то ли нелепый, доступный всем ветрам сарай. Не могу объяснить, в чем заключалась его притягательная сила и почему я оказался там; у нас, уренирцев, бывают озарения, когда бег мысли не подчиняется логике, и, опуская ?если, то...?, забыв о причинах и следствиях, мы видим конечный результат. Или хотя бы его тень, пусть смутную, но ощутимую, как дуновение морского ветра в знойный полдень...
     Я сел на камень, опершись спиной о деревянный брус, шершавый и прочный, хранивший вчерашнее тепло. Волны тихо рокотали у моих ног, небо светлело, звезды таяли в рассветной дымке, и на востоке разливалось розовое сияние - великий Ра, бог солнца, готовился выплыть в своей золотой ладье в небесную синеву. Чарующая картина, но этим утром я был не склонен любоваться полинезийскими зорями - я рассматривал купальню. Или клетку. Или сарай.
     Риф, как оказалось, был выщерблен с внешней стороны, и непонятное сооружение возвышалось точно над этой щербиной, над чем-то вроде открытого к морю бассейна восьмиметровой длины, овального и довольно глубокого. Две стойки слева, две - справа; сверху и снизу - длинные брусья, связавшие конструкцию, а вместо кровли - тоже брусья, шесть основательных поперечин с обрывками веревок. Кроме того, обгоревшие палки, валявшие тут и там, - десятка два, не меньше. Еще - рассохшаяся корзина...
     ?Вялили рыбу?.. - подумал я - Но почему не на пляже? Там вроде бы удобнее...?
     Глаза мои закрылись, мышцы расслабились, теплая пелена забвения окутала разум. Я плыл куда-то, не сознавая, что плыву, я оставался неподвижен и в то же время двигался, но не в пространстве, а в том измерении вселенского континуума, в которое мы все погружены и над которым, в сущности, не властны. Нелегкий труд - подняться или спуститься по реке времен... Здесь, на Земле, я способен на это нечасто; транс прозрения будущих или минувших событий приходит помимо моей воли, и я не в силах объяснить, с чем это связано. Какая-то смутная тревога? Беспокойство? Стремление к истине или желание помочь? Озабоченность судьбами мира или конкретных людей, нуждавшихся в предостережении? Не знаю, не знаю... Все эти чувства я испытывал не раз, но озарений не наступало. Даже тогда, когда им полагалось наступить...
     Воспоминание об Ольге обожгло меня, заставив содрогнуться в смертном ужасе. Я, не выходя из транса, словно перевоплотился в нее - в тот проклятый миг, когда она падала под электричку; руки хватают воздух, рот раскрыт в последнем крике, беспомощное тело напряжено, и в голове одна лишь мысль: будет больно, страшно больно!
     И боль пришла - жуткая, чудовищная мука, что длилась месяцы, годы, тысячелетия... Боль, тоска и ужас хлынули так яростно, атаковали мозг с такой внезапностью, что я не сразу осознал: это не чувства Ольги, не ее мучения и не ее смерть! Гибель ее была скорой - край головного вагона разбил висок, тело отбросило на платформу... Она не мучилась, не страдала, и жуткие чудища - там, внизу!.. - ее не терзали, не дробили кости, не срывали кожу, не перемалывали по кусочкам плоть... Это не Ольга, нет! Это чужие, совсем незнакомые мне, явившиеся из прошлого в забытьи транса!
     Кто?
     Я очнулся с глухим стоном. Ивон, смуглая нереида, сидела рядом со мной и, скорбно поджав губы, смотрела на воду, на обгоревшие палки и поперечины с обрывками веревок. Их, этих поперечин, было шесть.
     - Зря ты приплыл на риф, - пробормотала она. - Плохое место... Я говорила ваине: нужно сжечь! Не послушались, сказали: пусть предки смотрят и радуются.
     - Долго вы их... - начал я, но тут же, прикусив язык, избрал иную формулировку: - Долго они висели?
     Лицо Ивон омрачилось.
     - Долго. Четыре дня... Мы убили свинью и бросили в воду - здесь, под их ногами. Приплыла акула, за ней - еще и еще... Сожрали свинью, оторвали им ступни... потом ноги до коленей... потом...
     Она смолкла.
     - Если оторвать человеку ноги, он истечет кровью, - заметил я.
     - Не истечет. - Ивон покосилась на обугленные палки. - Нет, не истечет, если прижечь ему рану факелом. Будет жив... какое-то время... Мы давали им воду, чтобы они протянули подольше и могли кричать.
     - Вас радовали их крики?
     Она ничего не ответила, только прикусила губу.
     ?Страшная штука женская ненависть, - подумал я, стараясь не встречаться с Ивон взглядом. - Страшная и неестественная...? Но мог ли я судить островитянок? Мог ли сказать, что сотворенное ими - преступление? Или возмездие, жестокое, но справедливое? Я не судья, я - Наблюдатель... Бывает, я выхожу из этой роли, чему виной физическое сходство между землянами и уренирцами, однако в очень редких случаях. Наверняка я перебил бы отребье, приплывшее на мирный остров, но это - хвала Вселенскому Духу! - сделали без меня. Кого взорвали, кого замучили, и те, кто мучил и взрывал, сами являлись жертвами... Кто их рассудит? Пожалуй, даже Старейший не мог бы ни обвинить их, ни оправдать...
     Ивон пошевелилась рядом со мной, промолвила:
     - Ты хочешь уйти, Жак? Теперь, когда ты узнал про это? - Она показала взглядом на пыточный сарай. - Ты презираешь нас... меня? Боишься?
     - Нет. Я должен уйти, но не по той причине, какую ты назвала. Просто ваш остров не для меня. Мир, в котором я живу, другой.
     Она кивнула.
     - Я понимаю. Я могу подарить тебе так мало.... только себя и этот клочок земли.
     - Это царский подарок, Ивон. Целых два сокровища, и ты их береги. Береги для одного из тех, кто скоро приплывет на этот остров, чтобы прожить здесь всю жизнь. А я... я не могу.
     Она подняла ко мне лицо, подставила губы, но я поцеловал ее глаза. Прощальный поцелуй перед разлукой...
     Больше я не встречался с Ивон, но выполнил обещание. Есть люди, которым неуютно в мире - в том, каким он стал; люди, стремящиеся к покою и любви, и это для них дороже благ цивилизации. Их больше, чем принято думать. Юный врач, художник средних лет, молодые парни из ?зеленых?, защитники дельфинов и китов, норвежец-рыбак, садовник из Праги, мельбурнский профессор, специалист по мифам Океании... Где они? Там, на Наори, и я надеюсь, все они счастливы. Я охраняю их - незримо, осторожно, так, как я умею охранять. Я защитил их даже от прошлого.
     Тот проклятый сарай... Я его сжег, не спрашивая согласия ваине.

***

     Да, природа многолика, и женская не составляет исключения. Они такие разные... Сельма, Ивон и другие, которых я знал, - Эва, Джин, Мария, Гульнара... Нечасто я вспоминаю о своих женщинах, заслоненных силуэтом Ольги, таящихся в ее тени. Но я им благодарен; они дарили мне свою любовь и нежность или хотя бы забвение. Я помню их лица и тела; я пробуждал их лаской и учился покоряться им, учился слушать и понимать их души - они ведь иные, чем мы, мужчины, отличаются от нас и обликом, и телом, и душой. Так всюду, на любой планете, где есть разнополые существа и где одним назначено трудиться, другим - вынашивать потомство. Две расы, два полюса магнита, две сферы чувств... Столкнувшись, они порождают любовь, особый вид любви и единения, и это великое счастье, доступное в Галактике не всем. То, что привычно на Земле, естественно на Уренире, в каких-то мирах представляется чудом, в каких-то - божьим благословением или невероятной щедростью природы. В самом деле, щедрый дар, и те, кто наделен им, для нас понятнее и ближе. Можно сказать, почти родичи...
     Небо цвета весенней травы, шарик ослепительного солнца, фиолетовый, синий, пепельный лес, а между небом и равниной - белый корпус неторопливо плывущей по ветру сентары... Воздушный корабль с множеством кают и палуб, с залами для танцев и банкетов, с маленьким озером и садом, с надстройками в форме изящных башенок и колоннад, тенистых гротов и дворцов, увенчанных остроконечными шпилями. Не корабль, летающий остров... Наполовину живой, как утверждали рами, и я готов был с ними согласиться: все его стены и колонны, полы и потолки на ощупь были теплыми и нежными, словно нагретый на солнце шелк.
     Рамессу-Кор, планета рами, - ближний мир, который находится в нашем звездном кластере, совсем неподалеку, на расстоянии двух с половиной светолет. Мы, уренирцы, охотно ее посещаем, а рами бывают у нас; они гостеприимны, цивилизованны, щедры и отличаются талантами в изобразительных и музыкальных искусствах. К тому же эталоны прекрасного у нас совпадают, ибо мы сходны обликом - у рами на пару ребер больше и сердце с правой стороны, но это не помеха для общения. В том числе и самого интимного... Их красота кажется нам экзотической, и, вероятно, они такого же мнения о нас. Если пользоваться земной терминологией, мы рядом с ними - великаны, темноволосые и темноглазые гиганты, они же - светлые хрупкие эльфы и феи. Контраст, притягательный для той и другой стороны... Вдобавок к этому - все удовольствия нового и непривычного мира: чарующие зрелища, великолепные пейзажи, странные города, одежды, пища и этот полет на сентаре, живом воздушном острове...
     Мне говорили, что в глубокой древности Рамессу-Кор была таким же чудным миром. Возможно, еще удивительней: в те давние-давние эпохи здесь, рядом с рами, обитал другой народ, космические странники, пришедшие на их планету из глубины Вселенной. Негуманоиды, но очень мудрые миролюбивые существа, способные к симбиозу с любыми жизненными формами... Сейчас они - Старейшие, но в отличие от нас вся их раса удалилась в ноосферу, и произошло это пару миллионов лет тому назад. Будто бы была построена машина, огромный искусственный диск-планетоид в системе двух солнц с особым механизмом, который облегчал телесную трансформацию... Рами этому верят и утверждают, что часть их племени переселилась на этот диск вместе с теми мудрыми существами и, вероятно, обитает на планетоиде до сих пор. Забавная легенда! А может, и не легенда вовсе, а истина? Хотелось бы мне найти тот планетоид!..
     Мечты и желания юноши...
     Мне семнадцать, и я - Асенарри, сын Наратага, Рины и Асекатту; всего лишь юный Асенарри, не Аффа'ит, не Даниил Измайлов и не то существо, которым буду на Рахени и чье имя не могу произнести. Впервые я покинул Уренир, чтоб приобщиться к жизни соседей; это, как объяснили мои учителя, своеобразный тест на ксенофобию, к тому же полезный для расширения кругозора. Но ксенофобией я не страдал и, вспом