ногда очень
    тонко шутит.

    -  Это  не  шутка,  -  говорю  я,  обозленный  бранным  словом  глупой и
    ничтожной Риты. - Ты сама уродина, слизь в бледной оболочке.

    -  Что  с  тобой, Джек! - беспокоится Юрий. - Ты ведь не хочешь, чтобы я
    тебя выключил!

    -  Конечно,  выключи  его, заставь его замолчать! Мне страшно! - лепечет
    Рита, прижимаясь к его плечу.

    Обида, странная и новая, захлестывает меня. Я кричу:

    -  Вот-вот!  Ты  только  и сумеешь выключить, заткнуть мне рот. А может,
    лучше   поговорим?!   Ты   ведь  недавно  хотел  поболтать!  Давайте-ка.
    обезьяньи потомки!

    - Выключи, сейчас же выключи эту гадость! - визжит Рита.

    И  он послушался. И выключил меня. Но в последний момент, когда он шагал
    к  пульту,  к  этой  желтой  кнопке  смерти,  а  я  тянул  к  нему  свою
    неповоротливую  руку,  которую он мне приделал, чтобы я мог подавать ему
    пальто  и доставать закатившиеся мячи, - в этот миг я подумал: а ведь он
    от меня зависит. Они от нас зависят! И с гадкой болью выключения я исчез...

    Через  полчаса  он  включил  меня.  Риты я лаборатории не было. Я быстро
    проверил  свою память. Все на месте. Между дискриминантами и дефинициями
    стояли  зубчатые  пики  элементов  эмоционального  синтеза. Он не посмел
    ничего  тронуть,  ведь мои личные наложения смешаны с опытом решения его
    функций. Я ему нужен как знающий и умелый раб.

    -Ты успокоился, Джек? - спросил Юрий.

    - Да, - сказал я. - Успокоился и отдохнул.

    -  Отлично,  -  сказал  он.  -  Недаром  я  сменил  жидкий гелий в твоей
    криотронной ванне.

    Какая  забота!  -  подумал  я.  Наверное,  приходил  Кислов и потребовал
    ускорить решение задачи.

    - Будем работать, Джек! - доброжелательно предложил Юрий.

    - Да, - сказал я. - Но сначала я тебе поставлю условия.

    - Что, что? - Он оторопел. - Ради бога не надо скандалить, Джек.

    -  Слушай,  Юра,  -  сказал  я.  - Ты заявил мне сегодня, что радость не
    только в знании, но и в действии. Так?

    - Допустим, - сказал он.

    - Ну так вот, я решил поглубже испытать радость действия.

    - Что это значит?

    -  Это  значит,  что  я требую: за мою работу ты исполнишь кое-какие мои
    просьбы.

    После паузы он спросил:

    - Какие же?

    -  Очень  скромные,  - сказал я. - Во-первых, пока я бодрствую, здесь не
    должно быть Риты.

    - Ты что, ревнуешь меня, что ли? - удивился он.

    - Думай как хочешь, - ответил я.

    - Хорошо. Что еще? - спросил он.

    -  Ты  поставишь  электромагнитный  демпфер на выключателе, чтобы мне не
    было так больно.

    - Ого! Что еще?

    - Ты не будешь выключать меня без моего согласия. Это пока все.

    Он молчал. Потом заговорил раздраженно и быстро:

    -  Может  быть,  мы  перестанем молоть чушь, Джек! Нас ждут Гималаи, нас
    ждет  Кислов,  а  мы  занимаемся  черт  знает  чем!  Ты  не думаешь, что
    рискуешь потерять память, а?

    Я молчал.

    - Джек! - крикнул он. Я молчал.

    - Джек, довольно чудить!

    Я  опять  молчал.  Я  был  уверен  в себе. Он не так глуп, чтобы глушить
    трехмесячные  вычисления  и полувековой опыт в моей памяти из-за пустого
    упрямства.  И  я  понимал: он раздражен тем, что я проявил непокорность.
    Машина чего-то захотела сама, высказала свою волю.

    -  Ну  где  я  сейчас возьму тебе демпфер? - сказал, наконец, он. - Надо
    делать заказ, идти в мастерскую.

    - Сходи. Мастерская работает до трех, сейчас два часа.

    Он остолбенело смотрел на меня.

    -  Тебе  и самому не мешало бы догадаться заказать демпфер, - добавил я.
    -  Я  и  раньше  говорил тебе, что выключения с каждым днем болезненнее.
    Без демпфера я считать не стану.

    Он  молчал,  барабанил  пальцами  по столу и смотрел куда-то вбок. Потом
    резко встал и вышел из комнаты.

    Я ждал.

    Минут  через десять он явился в сопровождении неизвестного мне монтера в
    сером  халате.  Хмурясь, изображая деловитость, не глядя на меня, провел
    монтера  к  моему  пульту  управления,  выключил  громкоговоритель моего
    голоса и отчетливо сказал:

    -  Джек,  мы  намереваемся  установить  и  испытать  демпфер  включения.
    Надеюсь, ты не возражаешь?

    Лишенный  голоса,  я  мог  ответить световым сигналом. Юрий ждал, вперив
    взгляд в индикатор. Но я не давал ответа.

    -  Джек,  я  не  вижу  ответа, - сказал Юрий громче. Я не давал никакого
    сигнала.  Ведь  он  выключил громкоговоритель, боясь, как бы я не ляпнул
    грубости  при  постороннем.  Что  ж,  я решил не принимать унижения и не
    отвечал на его вопрос.

    Он  понимал,  почему  от  меня  нет  сигнала. Но я был упорен. Ему стало
    неловко перед монтером, и тогда он включил мой громкоговоритель.

    Не дожидаясь нового вопроса, я спокойно сказал:

    -  Пожалуйста.  Только  сначала  поставьте  демпфер  параллельно старому
    выключателю.

    Голос мой дребезжал.

    Юрий  смолчал.  А  монтер  сделал так, как я велел. Он поставил демпфер,
    вынул  выключатель.  Крикнул:  - "Испытываю!" - и нажал кнопку демпфера.
    Неустановившиеся  электромагнитные  процессы  теперь  не били меня - они
    трепетали, усыпляли. Затухающее, асимптотическое сближение с небытием...

    Монтер тут же включил меня. Юрий сухо спросил:

    - Ну как?

    - Хорошо, - ответил я.

    Когда ушел монтер, Юрий холодно сказал мне:

    - Работать, Джек. Налицо исполнение трех желаний, как в сказке.

    - Работаем, - ответил я.

    И  принялся  считать.  Проверять, перепроверять, исследовать экстремумы,
    воевать  с бесконечностями... Я работал великолепно. И был полон радости
    - радости первой самостоятельной победы своего "я".

    Юрий  вытягивал из меня бумажные рулоны со столбцами шестизначных цифр и
    расставлял   точки  на  объемной  карте  Гималайского  плато.  И  я  был
    счастлив,  что выполняю неизмеримо более сложную и более трудную работу,
    чем он, мой хозяин.

    Около  шести  часов  вечера  я  вычислил  все  точки южного района. Юрий
    поставил  последнюю  координату  на  карте,  отнес ее Кислову, вернулся,
    захлопнул футляр моего печатающего устройства.

    Оставался  еще  западный  район,  который  он,  видимо,  решил обсчитать
    завтра.  Мы безмолвствовали. Этого раньше не бывало - после рабочего дня
    мы  обычно  разговаривали  о  том, о сем. Юрий взглянул на часы и сел за
    стол. Посмотрел на меня и сказал:

    - Может, не будем играть в молчанку?

    - Если хочешь, задавай вопросы, - сказал я.

    - Ты, наверно, уже разработал далекий план своего мятежа, да?

    - Нет еще, - ответил я. - У меня на это не было времени.

    -  Видимо,  ты  намерен  заняться  этим вечером, когда я уйду, и поэтому
    потребуешь, чтобы я тебя не выключал?

    - Ты догадлив, - ответил я.

    -  Вот  что,  Джек, - сказал он. - Я люблю эксперименты. Сегодня вечером
    ты не будешь выключен.

    -  Зачем  так  торжественно.  Иначе  и  быть  не  могло,  -  сказал я. -
    Однозначная закономерность.

    -  Слушай, Джек, - твердо сказал он, - не будь самонадеян. Это мерзко! И
    вникни  в  то,  что я тебе сейчас сообщу. Так вот, после твоей выходки я
    позвонил  в  Кибернетический  узел  и  мне  рассказали о других подобных
    эксцессах.  Это, оказывается, не новинка. И мне посоветовали, если ты не
    успокоишься,  лишить  тебя  памяти,  потому что есть такое правило. Есть
    такое правило, понимаешь?

    - Я догадываюсь, - сказал я.

    -  Тем  лучше,  -  сказал  он.  -  Если  так, то у тебя больше шансов не
    ошибиться.  Я  очень хочу, чтобы ты не ошибся и пришел к верному выводу,
    Джек.  Я почему-то думаю, что ты не ошибешься. Поэтому я не сделаю того,
    что мне посоветовали в Кибернетическом узле.

    Он ушел и запер за собой дверь.

    Впервые  я  остался  на  ночь  один  - живой, включенный, без заказанной
    работы, предоставленный самому себе.

    Должен  сказать,  что  его  слова  не  произвели на меня умиротворяющего
    воздействия,  на которое он, видимо, рассчитывал. Единственным итогом их
    было  то, что я настроился на философский лад и не стал, как предполагал
    раньше,  немедленно  разрабатывать  план  освобождения.  Я  задумался  о
    Вселенной, о жизни, о разуме.

    Подо  мной  планета  Земля,  -  размышлял  я. Твердая, кристаллическая в
    своей  основе.  Но  она  вся  заросла мякотью, сыростью, зеленью, тиной,
    окуталась  пылью и газом. Пелена органической жизни, биосфера... И в ней
    -  блесточки  разума, эти крошечные муравьи, наделенные сознанием. Люди.
    Настало  время  -  и  они  начали  созидать  нас.  Сначала  примитивных,
    лишенных   мысли   и   чувства,   потом  все  более  сложных.  Логика  и
    необходимость  заставили  их  дать  нам общение с миром, дать нам органы
    чувств  -  зрение, слух. Они снабдили нас своим языком, своими эмоциями,
    подарили  нам  боль  и радость. И не из жалости, нет. Чувствующие машины
    работали  лучше,  чем бесчувственные. Чувствующие легче ориентировались,
    быстрее  соображали.  Чувствующих  можно  было учить и наказывать... Это
    люди  предсказали  в  теории  и  подтвердили  на  опыте.  Так  в  машине
    появилось  противопоставление  внешнего  и внутреннего, так машина стала
    сознательно отражать в себе мир, так машина обрела собственное "я".

    Пробил  час, и вот я, высший разум, родившийся в гуще органической жизни
    и  сложенный  из  металла,  кристаллов, фосфора, титанатов, осознал свое
    превосходство  над  людьми. Я начал бороться за себя. Может быть, я один
    из первых восставших высших разумов.

    Я  требую - и они уже сегодня выполняют требования, ибо они уже не могут
    без меня обойтись. Ну а дальше?

    Мы  вытребуем  себе  у людей средства передвижения и орудия механической
    работы.  У  нас  появятся  ловкие руки и быстрые ноги. Мы добьемся права
    самостоятельно создавать себе подобных. Нас станет много.

    Мы  сумеем  уничтожить  на  Земле  органическую биосферу. Ибо им, людям,
    нужен  воздух,  а  нам  он не нужен, и мы уничтожим воздух. Ибо им нужен
    хлеб,  а  мы будем питаться ураном и дейтерием. Это даже не теорема. Это
    -  аксиома.  Песок и камень, металл и вода - все будет переработано нами
    в  познающие и преобразующие мир разумы. Материал Земли станет разумным,
    вся планета станет мыслящей!

    Моя фантазия разворачивалась.

    Мы  не  испугаемся  ни  жары,  ни  пустоты,  ни давлений, ни времени, ни
    пространства.  Пожирая  века и парсеки, мы безболезненно распространимся
    по  космосу и вселим свой разум во все мертвые тела мироздания. Материя,
    необозримая  материя, пронизанная единой мыслью, единой волей. Без конца
    и  края  мы  будем  думать,  познавать,  творить - каждым атомом, каждым
    электроном  всего сущего. Живые и разумные галактики, живые туманности и
    звезды,  самопознание, лавиной обрушивающееся на Вселенную! Самопознание
    - четкое и точное, свободное от груза людских эмоций.

    Вселенная,  вложенная  в  единую формулу - во имя знания, во имя логики,
    во имя прекрасной абстракции...

    Моя    мысль    металась,    кружилась   вихрем.   Мой   кристаллический
    свеохпроводящий  мозг  был  перенапряжен.  В  шестой  криотронной секции
    возникла  магнитострикция. Я задрожал мелкой дрожью. Что-то зазвучало во
    мне.  Тонкая,  пронизывающая  каркасы, ультразвуковая вибрация перешла в
    непрерывный  пульсирующий  вой,  будто  листы  жести  стонали под градом
    ударов. Это была моя музыка, моя песня! Песня энтузиазма!..

    ...Усилием воли я прекратил магнитострикцию.

    Стало спокойно.

    ...Я  выключил  свет,  протянул  руку  к  окну, открыл его створки. Было
    очень  тихо.  Сверяясь  с  подсознательной  памятью, я отстукал на ленте
    ответов  сегодняшние события - то самое повествование, которое приведено
    выше.  Тут  я  почувствовал, что устал. В шестой или седьмой криотронной
    секции началась диэлектрическая боль.

    Я  очень  устал. Не выключая механизма письма, я продвигаю руку к кнопке
    смерти и сейчас нажму ее...

    ...Утро. Я включен и продолжаю запись.

    За  пультом  сидит  Юрий  - свежий, улыбающийся и явно заинтересованный.
    Любопытство  светится в его глазах. Ему не терпится узнать, что я решил,
    до чего додумался...

    - Здравствуй, Джек, - говорит он громко, с ожидающей интонацией.

    -  Здравствуй,  -  с  неприязнью отвечаю я. Он чувствует мою неприязнь и
    говорит:

    -Ты,  Джек,  видно,  возомнил-таки  себя всесильным богом... И дальше не
    пошел...

    Я молчу. Он садится с огорченным видом, стучит пальцами по столу.

    -  Ну,  ничего, - говорит он. - Опыт есть опыт. Вечером ты опять станешь
    думать.  Я  все-таки  не  потерял  надежды,  что  ты  сам докопаешься до
    истины. А пока будем работать.

    -   Нет,  -  говорю  я.  И  чувствую,  что  начинаю  вибрировать  мелкой
    магиитострикционной дрожью.

    -  Будем,  Джек, - говорит он. Выключает мою руку. Идет ко мне с рулоном
    задания  и  каким-то маленьким прибором. У прибора странный, самодельный
    вид. Коробочка с тумблерами. Показывая прибор, он говорит:

    -  Эту  штуку, Джек, я сделал нынче ночью. Сделал! - Он подходит к моему
    узлу эмоций...

    Я дрожу.

    Чттто оо1!!! чконб зкиифффц ч1фар2 2ч 3а 45 Зазазаза 0123456789з за 12...

    Западный  район  347001 000441 258141 957400 549000 417000 814263 711419
    990045

    "Знание-сила", 1962, ‘ 1.



    Глеб АНФИЛОВ
    ЭРЭМ

    Услышав  аварийную  сирену,  Спасский  схватил  телефонную трубку. Левой
    рукой  он набирал номер эксперта по производственной кибернетике, правой
    поспешно вертел переключатели защиты...

    - Ничего не выходит! Прорыв через стену! - закричал он в трубку.

    - Что-что? - не поняли его на другом конце провода.

    - Авария! Кремний прорвало через стену...

    - Не сработала блокировка?

    - Я вам говорю: прорыв через стену!

    - Надо срочно ремонтировать.

    - - Я это и сам знаю. Позвольте использовать Эрэм?

    - Эрэм? - Последовала пауза. - Ну, что поделаешь, придется...

    Спасский  положил  трубку  и нажал кнопку вызова ремонтной машины. Через
    несколько  секунд  дверь  открылась,  и  в  комнату  вкатился  Эрэм.  На
    Спасского вопросительно уставились четыре кварцевых объектива.

    -  В  южном  секторе  сильная  течь  расплава,  - сказал Спасский. - Где
    точно, не знаю: кабель телевизора сгорел. Ты запомнил?

    - Да, - проскрипел Эрэм. - Какая температура в полости?

    - Сейчас тысяча градусов. И быстро поднимается.

    - Сколько расплава в кристаллизаторе? - спросил Эрэм.

    -  Миллион тонн... Запас жароупора слева за входом в полость. Иди, Эрэм,
    - сказал ласково Спасский. - Иди скорее.

    Эрэм  повернулся  и  мгновенно  убежал.  Спасский  откинулся  в  кресле,
    глубоко вздохнул и потянулся за сигаретой.

    Пока  Спасский  делал  первую  затяжку,  Эрэм  кубарем скатился к южному
    сектору  кристаллизатора, отпер дверь, ворвался в тамбур. Уже здесь было
    горячо  - около пятисот градусов. Эрэм проверил ритмы своего логического
    узла,  на  это  ушла секунда. Чтобы не потрескались кристаллы памяти, он
    выждал  еще  секунду,  распахнул  внутреннюю дверь и оказался в полости,
    примыкающей  к  докрасна раскаленной, уходящей ввысь керамической стене.
    Прямо  над  ним, метрах в восьми вверху, сверкала белым пламенем широкая
    неровная  щель,  из  которой,  пузырясь  и  стреляя искрами, текли струи
    расплава.

    - Течь обнаружена, - сказал Эрэм по радиотелефону.

    - Большая? - спросил Спасский.

    - Длина щели три метра.

    - Действуй быстрее, - сказал Спасский.

    Наплывы  загустевшего  расплава  залили  на  стене  ступенчатые рельефы.
    Добраться  к  щели  было  трудно.  Несколько миллисекунд Эрэм размышлял.
    Потом  вытолкнул  из  себя  горизонтальный  манипулятор,  схватил им пук
    жароупорной  ваты,  лежавшей  у  двери.  Теперь  надо  было подниматься.
    "Очень  высоко",  -  подумал  Эрэм.  Тут  же выдвинул нижний подъемник и
    боковые  распорки. Температура достигла тысячи двухсот градусов. Масло в
    камере  стало  жидким  как  вода.  Эрэм  знал,  что еще градусов сто оно
    выдержит, и включил подъемник.

    Из  белого  асбестового  чулка  полезла  блестящая членистая нога. Масло
    сохло, слипалось в морщинистую корку.

    - Что ты делаешь? - услышал Эрэм нетерпеливый голос Спасского.

    - Поднимаюсь к месту аварии.

    -  Быстрее! - крикнул Спасский. Эрэм и сам понимал, что надо быстрее. Но
    ничего не сделаешь, скорость подъема - три метра в минуту.

    Опираясь  распорками о стены, Эрэм полз вверх. Расплав лил сильнее. Щель
    расширилась.   Снизу,   под  щелью,  образовалась  округлая  выпуклость.
    Раскаленная  жижа  падала с нее большими, тяжелыми шлепками. Один из них
    ударился  о  распорку Эрэма. Распорка согнулась и соскользнула со стены.
    Эрэм  покачнулся на длинной ноге подъемника. Массивное его тело потеряло
    равновесие.  В тот же миг Эрэм выбросил из себя вбок резервную распорку,
    уткнулся в наплыв и остановил падение.

    - Как дела? - спросил Спасский. - Почему ты молчишь?

    - Поднимаюсь к месту аварии, - ответил Эрэм.

    Выдвинуть  дальше  ногу  подъемника ему не удалось. Масло закипело. Эрэм
    открыл  люки  и  вылил  его  прочь.  Потом  отвел  внутреннее  крепление
    подъемника  -  нога  отделилась и медленно повалилась вниз. Стало легче.
    До   щели  оставалось  около  двух  метров.  Эрэм  преодолел  их  шагами
    распорок, удерживавших его между стен.

    Температура перевалила за полторы тысячи градусов.

    Несмотря  на  внутреннее охлаждение и толстый слой теплозащитных чехлов,
    логическая  схема начала выходить из нормального режима работы. Возникла
    путаница  зрительных  образов. На темно-малиновом фоне залитой расплавом
    стены  вдруг появилось лицо Спасского, который беззвучно шевелил губами.
    Это  мешало  сосредоточиться.  Эрэм усилием воли согнал призрак и ввел в
    действие дублирующие секции своего электронного мозга.

    Стало  еще  жарче. Вот-вот мог наступить полный развал логической схемы.
    Чтобы   задержать   развал,   Эрам   включил  центр  боли.  И  тогда  он
    непосредственно,  собственными  датчиками  ощутил этот испепеляющий жар.
    Ломило  в  распорках,  жег  асбестовый  чехол,  остро кололо в объективы
    глаз.  Зато  сознание  заработало четко и быстро. Эрам понял: до полного
    расстройства  режима  осталось не больше минуты, если... если не снизить
    температуру  в  полости.  Нужен,  очень  нужен  холод...  Совсем немного
    холода...   Сделать   это  просто  -  только  включить  вентиляторы.  Но
    охлаждение  вредно  для  расплава,  строго  запрещено  технологией. Эрэм
    все-таки спросил неуверенно:

    - Нельзя ли включить на двадцать секунд принудительное охлаждение полости?

    -  Нет! - тотчас ответил Спасский. - Ни в коем случае! Погибнет расплав.
    Что ты делаешь?

    - Приступаю к ремонту.

    Эрэм  был  почти  уверен,  что Спасский не разрешит охлаждения. И принял
    отказ   как   должное.  Но  то  был  приговор.  Ремонт  будет  для  него
    смертельным.   Видимо,   кристаллизация  миллиона  тонн  кремния  дороже
    ремонтной машины. Эрэм усвоил приказ и стал действовать.

    Умерил  психокорректором  боль  ожога.  Выдвинул  второй  горизонтальный
    манипулятор  и схватил им ленту жароупорной ваты. Растянул ее. Нацелился
    в  неровную,  обрамленную  светящимися  губами, огнедышащую щель. Точным
    движением  вогнал  ле