е через  три дня. Но прилетела заплаканная Мэрилин  в  сопровождении
Филипса. Скроч пошел ночью купаться и утонул в  бухте. Нашли даже кое-что из
его одежды. Тело обнаружить не удалось.
     Неделю  спустя  в  "Нью-Йорк  таймс" появился анонс  на первой  полосе:
журналист Крафт обещал начать серию репортажей о том, что в действительности
произошло в  Неваде.  Никто в Комитете не связал это  со Скрочем, тем более,
что  обещанный  репортаж так и не  появился. Журналист и его семья погибли в
собственной квартире.
     Сточерз с женой старались  не  оставлять  Мэрилин одну, но продолжалось
это  недолго - приехал один  из сыновей Скроча и забрал  мать к себе. Когда,
проводив Мэрилин, Сточерз появился на заседании Комитета, Льюин встретил его
словами:
     - Вы ничего не знаете, Джо! Это ужасно, ужасно! Скроч, оказывается, был
в Шеррарде, когда произошла эта трагедия!
     Филипс  знал обо всем с  самого  начала. Скроча пригласили в Шеррард  в
качестве эксперта по какой-то генетической проблеме, о которой Филипс сказал
лишь, что она  связана  с работами в  области генетического оружия,  которые
велись  на  этой  базе  в течение трех  лет.  Ничего не получилось,  и  тему
закрыли. На базу Скроча доставили на армейском вертолете, и в ту же ночь над
Шеррардом  взорвалась бомба. Трагическая случайность,  от  которой  никто не
может быть застрахован.
     - Жаль Джеймса,- сказал Филипс.- Кстати,  его не имели права привлекать
к этой работе. Вот, что получается, когда секретность переходит определенный
предел. Правая рука не знает, что делает левая...

x x x
     Сточерзу очень не хватало Скроча. Не только  как коллегу, но как друга.
Он  дал себе слово  завершить работу по запирающему гену, но для этого нужны
были  время, оборудование,  люди. Второе и третье у Сточерза было, нехватало
времени.
     Исследования  Скроча  продолжались  в   других   лабораториях.  Удалось
доказать,  что,  если  извлечь  запирающий  ген  из  цепочки  ДНК,  молекула
перестает существовать как потенциальный источник жизни. Некоторое время она
остается такой же сложной, но потом  -  через пятнадцать-семнадцать  часов -
распадается  на  части,  будто запирающий  ген  обладал  странной химической
особенностью,  действовавшей на  все связи в молекуле. В лаборатории Шевалье
близ Парижа пытались хотя  бы переместить  ген  на  другое  место  в двойной
спирали. Из этого тоже ничего не получилось.
     Два направления в науке, как показали системные исследования, в будущем
могли  стать  важнейшими.  Сами члены Комитета тоже  в конце концов пришли к
этому заключению.
     Первое  -  доказательство  того,  что  запирающий  ген кодирует  именно
агрессивность. Результат, неожиданный  для генетиков, хотя мысль о том,  что
без агрессивности нет и эволюции, была далеко не новой. И не старой даже,  а
скорее  древней. Эта  заезженная в веках  философская концепция не нравилась
никому в Комитете. Но критерий "нравится-не нравится" в данном случае к делу
не относился. Факт был подтвержден во многих лабораториях.
     И второе перспективное направление - исследование возможности менять по
своему усмотрению мировые  постоянные: тяготения, Планка,  тонкой структуры,
даже  скорость света. На первый взгляд это казалось  химерой. Не для Льюина,
конечно, который лет десять занимался теоретическими исследованиями по  этой
проблеме. Но  убедить членов  Комитета, что  именно работа  над  этой сугубо
умозрительной проблемой  даст  ключ  к созданию  будущего оружия,  оказалось
непросто.
     Весной   2002   года   анкетирование   вступило  в  решающую   фазу,  а
систематизация научных идей, блестяще  проведенная экспертными группами,  не
подозревавшими  об  истинных  целях своего анализа, практически завершилась.
Только тогда члены Комитета решили, что оружием ХХII или ХХIII века  станет,
скорее  всего,  изменение мировых постоянных.  Перспектива очень далекая, но
замечательная по своим возможностям.
     Льюин ликовал -  его идея. Научная интуиция не подвела - это прекрасно.
Прескотт, исчезнув на неделю, принес  жуткий фантастический  опус, в котором
описал войну, где страны менают мировые постоянные на территории друг друга.
И в космосе, конечно. В десятки раз увеличивают постоянную тяготения, и сила
тяжести  совершает то,  что не  под  силу никаким  ядерным бомбам.  Все -  в
порошок.  И  никакого  радиоактивного  заражения. Уменьшение  в  десятки раз
постоянной  Планка.  Изменяются   размеры  атомов,  частоты  излучения,  мир
становится попросту  другим.  Достаточно и миллионной доли секунды,  чтобы в
зоне поражения не осталось не только ничего живого, но вообще чего бы  то ни
было,  более или  менее  сложного  по  структуре.  Сточерз  был так подавлен
нарисованной  картиной,  что  предложил передать  опус  Прескотта  Филипсу с
минимальными комментариями. Все и так было ясно.
     После  обсуждения  решили  этого  не  делать.  Воспротивился  Прескотт,
заявив,  что  хочет  написать   и  опубликовать  роман-эпопею.  Нечто  вроде
"Основания" Азимова или харбертовской "Дюны".
     - Ничего не выйдет,- сказал Льюин,  перелистывая рукопись.- После того,
как Филипс получит наш доклад, все это станет секретной тематикой. Вас манят
лавры  Картмилла с его  "Новым оружием"? Разница в том,  что это,- он поднял
рукопись над головой,- просто не издадут. Скучно написано, Генри, извините.
     Символическим жестом Льюин положил рукопись на решетку электрокамина.
     - Рукописи не  горят,- кисло усмехнулся Прескотт,- так написано в одном
русском романе...

x x x
     Льюин не  считал себя храбрецом.  Ни  в науке,  ни  в  жизни. Он даже с
обществом "Ученые  за мир" сотрудничал потому (и сам в это искренне верил!),
что был трусом. Он боялся  мучительной смерти от  лучевой болезни, от холода
ядерной зимы, от пули в живот - от всего того,  что даст война. В свое время
он стал теоретиком, потому что панически боялся любой действующей установки.
Ему казалось, что аппаратура вот-вот взорвется, даже если это был настольный
осциллограф. Никто, впрочем, не подозревал об этом свойстве его характера.
     Льюин заставлял себя забывать  о страхе. О страхе  перед  авторитетами,
например. Когда  была создана  единая теория частиц  и полей, Льюин заставил
себя  работать  над еще  более  фантастической  задачей: изменением  мировых
постоянных. Эксперименты  здесь  были  очень  хилыми,  надежность  -  просто
катастрофической. Но теоретически Льюину  удалось, комбинируя кварки  разных
цветов и запахов,  построить модель эксперимента,  при котором  менялось  бы
значение постоянной тяготения.
     Женился Льюин,  как он считал, тоже из трусости. Клара была дизайнером,
познакомились они на какой-то  вечеринке. Льюина потянуло к ней -  высокой и
крепкой, привлекательной скорее в сексуальном плане, чем в эстетическом. Они
начали  встречаться, а потом  оказалось, что Клара беременна. Льюин женился,
чтобы избежать скандала - Клара и слышать не хотела об аборте. Родился Рой.
     А  потом... Этот ужас.  Случай,  конечно,  но не  докажешь. И  ведь  он
действительно убил человека. Господи! Как он испугался тогда! Думал, что это
грабитель. Почти полночь, темный переулок. И голос.  До него не сразу дошло.
Вместо того, чтобы поднять руки и  не шевелиться -  так советовала полиция,-
он схватил что-то тяжелое,  оказавшееся под  рукой, и  запустил  в  темноту.
Голос захлебнулся, а Льюин помчался прочь.
     Утром он шел той же дорогой  - хотел и боялся узнать,  что произошло. В
переулке никого не было, но, судя по всему, полиция уже поработала. На стене
дома Льюин разглядел темные следы - кровь?! - а там, откуда он слышал голос,
на асфальте  был мелом нарисован силуэт.  Оказывается, он швырнул  в темноту
стальным прутом.  Точно такие  - исковерканные,  оставшиеся,  видимо,  после
какого-то строительства,- валялись у стены...
     Льюин  заставил  себя  забыть,  надеялся,  что  все  обошлось.  Но  ему
напомнили. Оказывается,  полиция еще тогда - три года  назад!  - определила,
кто убил ударом по голове коммивояжера из Хьюстона,  который  и хотел только
спросить дорогу.  Он прожил до утра и успел произнести несколько слов. Когда
над  физиком нависла  угроза  ареста, а он  и не  подозревал  об  этом, дело
неожиданно   закрыли.  Просьба  поступила  из  ФБР,  которое  и  затребовало
материал. Льюин жил спокойно до тех пор,  пока не понадобилось его участие в
работе Комитета Семи. И  тогда сыграли на его страхе - страхе  разоблачения.
Он должен был работать над оружием будущего и молчать об этом.
     Два события  в  его жизни  произошли почти одновременно: начало  работы
Комитета  и встреча  с  Жаклин Коули. Льюин не думал о возможном  разрыве  с
Кларой и новом браке, а Жаклин никогда не заговаривала об этом. Она любила и
была готова на все.
     Чем быстрее  продвигались  исследования, чем яснее  становились контуры
оружия XXII века, тем больше менялись  представления Льюина о смысле  жизни.
Прежде он  считал:  человек  живет,  чтобы  работать. Творить или  познавать
новое.  Чтобы  оправдать долгую  жизнь,  можно  создать миллион мелочей,  но
достаточно  одной  теории   относительности.  Теперь,  просчитывая  варианты
будущего, Льюин больше не думал, что  смысл жизни заключен в актах творечия.
Смысл - в другом.
     Он не ужаснулся. Как многие люди, нашедшие  в себе силы, чтобы подавить
собственную  трусость, Льюин  решил,  что только сам, один  сделает  то, что
необходимо. К  одному  и  тому же  решению  приводили  и системный анализ, и
анализ структур,  и  морфология,  и дельфийский метод,  и все  другие методы
прогнозирования.   Исчезла  многовариантность,  свойственная  стохастическим
прогнозам.
     Льюин все продумал и  лишь  тогда решил пригласить Сточерза и Прескотта
на уик-энд.  С ними у него  установились наиболее  дружеские отношения,  они
хорошо понимали друг друга.
     Субботним  утром на машине  Льюина отправились к  озеру  Грин-Понд. Был
декабрь  2002 года, работа вошла  в завершающую стадию.  На следующей неделе
Комитет  предполагал   начать  составление  окончательного  текста  доклада.
Отдохнуть  не  мешало,  и  они  весь  день  катались на лыжах по заснеженным
холмам, радуясь свободе - от дел,  от жен, от мыслей.  Вечером они стояли на
берегу  озера. Вода  казалась тяжелой и  неподвижной,  как ртуть, только что
взошла полная луны - рыжая и пятнистая.
     - Вы, Генри, и вы, Джо,- медленно сказал  Льюин,-  как вы думаете,  для
чего мы все живем?
     -  Вас  интересует  философское  определение,-  иронически  осведомился
Прескотт,- или наши частные мнения?
     - Смысл  существования  человечества,-  сказал Льюин.- В понедельник мы
начнем  обсуждать  доклад, и  тогда вам придется ответить  на  этот  вопрос.
Потому я задаю его вам здесь и сейчас.
     -  Судя по  вашему тону,-  буркнул  Прескотт,-  вы  считаете, Уолт, что
сверхоружие, о котором мы будем писать, и есть то, для чего жил род людской.
     -  Да,-  сказал  Льюин,-  примерно  так.  Разговор проходил  пока  мимо
сознания  Сточерза. Он  смотрел  на  звезды  и наслаждался редкими  минутами
спокойствия.
     - Отвлекитесь от  ваших  мыслей, Джо,-  продолжал Льюин,- и вы,  Генри,
оставьте  иронию... Мы  согласились, что  наша  агрессивность предопределена
генетически, верно?
     - Это общепризнано,- сказал Сточерз, заставляя себя быть внимательным.
     - Закон компенсации у вас тоже сомнений не вызывает?
     - Нет,- коротко ответил Прескотт.
     - А вот еще деталь к картинке. Как-то я познакомился с Патриксоном. Это
космолог, он  теперь участвует  в работе одной из  наших секций обработки. У
него есть  модель Вселенной, в которой средняя плотность материи в  точности
равна критической.
     - Плоский мир? Неинтересно,- сказал Прескотт. Он был дилетантом в любой
науке, знал понемногу обо всем, его трудно было удивить моделями Вселенной.
     -  Нет,  не  плоский,-  возразил  Льюин.-  Топология такого мира  очень
сложна. Может быть, даже бесконечно сложна. Но главное не в этом. Это мир, в
котором  нет  развития  форм материи,  это мир,  бесконечно  однообразный во
времени.  Сжатие  или  постоянное  расширение  Вселенной  -  это  изменение,
развитие.  В  мире  критической плотности  развития  нет в  принципе.  А  по
современным  данным,  я  имею  в  виду  наблюдения  с  борта  "Реликта-3"  и
"Радио-мега",  плотность нашей с вами  Вселенной  в больших масштабах именно
критическая.
     - Сюжет для фантастического романа,- хмыкнул Прескотт.- Я вижу, куда вы
клоните,  Уолт.  Мир  критической  плотности  не  может ни  расширяться,  ни
сжиматься. Сейчас  галактики все  еще разбегаются, но рано или поздно бег их
остановится, и мир  застынет. Будто капля воды под носиком крана, которая не
может ни упасть, ни втянуться обратно в трубу. А как сделать, чтобы мир стал
иным? Нужно изменить плотность материи. Добавить из ничего. Или превратить в
ничто. Мы ведь  материалисты, да? Мы не  умеем создавать материю  из духа  и
превращать ее в дух?
     -  Не можем,- легко согласился Льюин.  Тревожное ожидание оставило его.
Прескотт молодец,  уловил  суть  сразу, хотя  ему,  конечно,  и  в голову не
приходит, что  за этой видимой сутью скрыта  другая, гораздо более страшная.
Как объяснить им?
     - Это будущее оружие... Изменение мировых постоянных... Игра с законами
природы... Все это тесно связано с ответом на вопрос: для чего  мы живем? Мы
- человечество. Я просчитывал сценарии  эволюции от самого момента появления
жизни на Земле...
     - Когда вы этим  занимались,  Уолт? -  удивился Сточерз.- Вы ведь почти
все время на виду...
     - Конечно, я делал расчеты не сам!
     - Вы организовали фирму в фирме?
     -  Нет,-  усмехнулся  Льюин.-  Я могу  давать задания на расчеты  любой
лаборатории в  нашем университете, а  также  в МТИ  и  Годдардовском центре.
Впрочем, не минуя опеки нашего друга Филипса. Но это частности, Джо. Главное
- вывод.
     - Вот-вот, Уолт, давайте вывод,- терпению Прескотта подходил конец.
     -  Вывод...  Человечество  в  целом  является ничем  иным,  как  бомбой
замедленного действия. Бомбой, которая в нужный  момент взорвется и  сделает
то, для чего предназначено.
     - Кем? - быстро спросил Прескотт.- Богом? Высшим разумом?
     - Вы,  Генри, ухватили  суть противоречия,-  ровным  голосом  продолжал
Льюин.-  Я тоже  который день об этом  думаю. На вывод это, к сожалению,  не
влияет. Генри, ваш вопрос... Вы что, догадались?
     -  Я тоже проигрывал  сценарии.  Без  компьютерных  моделей,  только по
системе аналогий, я так всегда делаю, когда возникает идея...
     - И что получилось у вас?
     -  Нет,-  запротестовал  Прескотт,-  сначала  вы,   Уолт,  ваш   анализ
корректнее. Потом сравним.
     -  Хорошо...  Думаю, никто  нас  не  создавал,  Генри, не  существовало
никакого  разума-конструктора.  Все  проще и сложнее. Мы  - я  имею  в  виду
физиков, астрономов, да  и философов тоже -  недооцениваем сложности мира. И
его единства - во  всем, от кварков до Метагалактики. У природы нет  разума,
но и бессмысленности в ней тоже нет.  Она  многократно ошибается, изменяясь,
но с каждой ошибкой четче становится то  единственное, для чего эти ошибки и
совершаются. И то, что жизнь на Земле развивалась именно  так, а  не  иначе,
является  следствием  развития  и  самой  Вселенной  во  многих  ее  прежних
циклах...
     -  О чем вы  говорите, Уолт?  Каждый раз, сжимаясь в  кокон,  Вселенная
погибала! Для того, чтобы природа могла пробовать  разные варианты развития,
нужна преемственность. Нельзя, чтобы каждый новый цикл начинался с нуля.
     - Природа не начинала с нуля, Генри. Не забудьте - плотность материи во
Вселенной сейчас критическая. Она не была такой  в прежних циклах - она была
больше.  Много  циклов  назад  плотность  материи  была  значительно  больше
критической.  И  Вселенная,  разбухнув  после  очередного  Большого  взрыва,
начинала довольно быстро  сжиматься вновь - в кокон  будущего мира. К началу
нового цикла.
     -  Вот-вот,-  подхватил Прескотт,-  и все  цивилизации,  какие успевали
возникнуть, неизбежно погибали. Так? О них не оставалось никакой памяти.
     -  Погибали  не  все,  Генри.  Мир  неоднороден,  и  каждый  раз  часть
мироздания успевала  сжаться в кокон, а часть -  нет. И  после каждого цикла
Вселенная теряла таким образом огромную массу, продолжавшую расширяться в то
время, когда остальная материя уже сжималась. Эта  масса и попадала в  новый
цикл Вселенной,  и  во все  последующие. Наверняка где-то на окраине видимой
нами  Вселенной  есть миры - галактики или их скопления,- пережившие не один
десяток циклов. А может, и сотен...
     - Нужно посоветоваться с космологами,- пробормотал Прескотт.
     - Разумеется, я это сделал,- пожал  плечами Льюин.- Так вот, совершенно
ясно, что тот цикл, когда плотность  мира  сравняется  с критической, станет
для Вселенной последним. Мир застынет, развитие галактик, развитие Вселенной
в целом  прекратится. Этот сценарий, Генри, для космологов не новость... Что
может  спасти  такую   Вселенную,   заставить  ее  вновь   сжиматься,  вновь
развиваться,  вновь испытывать на  прочность различные формы материи? Только
изменение   мировых  постоянных.  Если  постоянная  тяготения  во  Вселенной
увеличится,  это  даст тот  же эффект,  что и  увеличение средней  плотности
материи.  Мир  получит  возможность  опять   сжаться,  начать   новый   цикл
развития... А теперь,  Генри  и Джо, поставьте себя на место  высокоразвитой
цивилизации, которая возникла  во Вселенной во  время ее последнего цикла. А
то, что  наша Вселенная такова,  и наш цикл последний, - сомнений нет. Итак,
вы  знаете, что мир  вот-вот застынет. Вы  достигли  такого уровня  в  своем
развитии, что можете уже  управлять некоторыми законами природы. Сделаете ли
вы это?
     - Нет,-  медленно  сказал  Прескотт.-  Я  объявлю  полный мораторий  на
исследования  сущности  законов  природы.  Буду   следить,  чтобы  и  другие
цивилизации, о которых мне известно,  этим  не занимались. Иначе  -  гибель.
Играя с законами природы, мы  изменим постоянную тяготения, Вселенная начнет
сжиматься, и моя цивилизация не переживет этого катаклизма. То, что является
застоем  и гибелью для  Вселенной  в  целом -  спасение  и вечная жизнь  для
цивилизаций,  которые  в  такой  Вселенной  живут.  Так?  Ведь  в  застывшей
Вселенной разум  получит, наконец, впервые за бесконечные  циклы возможность
существовать  и  познавать  вечно.  Всегда.  Я  бы  не  стал ничего  менять.
Застывшая Вселенная, Уолт, меня вполне устраивает.
     - А устраивает ли это ее, Генри?
     - Кого, Уолт?
     - Да Вселенную! Природу, черт возьми!
     - Бог изощрен,  но не злонамерен,-  пробормотал Сточерз, который слушал
рассуждения Льюина и Прескотта с ощущением, что увязает в трясине.
     - Бросьте, Джо,- резко  сказал Прескотт.- При чем  здесь Бог? Я, знаете
ли,  изредка  хожу  в церковь,  так  уж  приучен  с  детства, это  привычка,
случается,  дает  облегчение...  но не  мешает  мне  быть  материалистом.  В
сценарии  Уолта,  да и в моем тоже, ничего не зависит от потусторонних  сил.
Природа слепа, глуха, тупа,  как пробка, и так далее. Но  в ее  распоряжении
были миллиарды миллиардов  лет, и столько же циклов развития, в ходе которых
она пробовала и ошибалась. Пробовала сама изменять собственные законы, чтобы
спастись  от  смерти,  от  застывания...  Это  невозможно,  Джо,  и  вы  это
понимаете.  Чтобы изменить закон мироздания, нужен разум. Но именно  разум и
не станет этого  делать, потому что  захочет жить вечно. Противоречие,  Джо?
Нужен не  просто  разум,  но разум  без тормозов. Разум,  который  стремится
погубить себя. Разум-камикадзе. В  ходе множества циклов, пробуя и ошибаясь,
природа создавала один разум за  другим.  Пробовала генетические коды разных
типов.  И  создала  нас.  С нашим  запирающим  геном агрессивности. С  нашим
законом компенсации - чтобы мы не уничтожили  с