ниверситете.
   - С чем вас и поздравляю, - огрызнулся  Фостер.  -  Но  надо  учитывать
одно...
   - Ах, все это неважно! Ответьте же мне,  будьте  так  добры,  когда  вы
можете изготовить хроноскоп?
   - Я же и стараюсь вам  объяснить,  профессор  Поттерли:  хроноскоп  вам
совершенно не нужен.
   ("Ну, вот это и сказано", - подумал Фостер.)
   Поттерли медленно спустился со ступенек и остановился в двух  шагах  от
Фостера.
   - То есть как? Почему он мне не нужен?
   - Вы не увидите Карфагена. Я обязан вас предупредить. Именно потому я и
позвал вас. Карфагена вы никогда не увидите.
   Поттерли покачал головой.
   - О нет, вы ошибаетесь. Когда у нас будет  хроноскоп,  его  надо  будет
настроить как следует...
   - Нет, профессор, дело не в настройке. На поток нейтрино, как и на  все
элементарные частицы, влияет  фактор  случайности,  то,  что  мы  называем
принципом неопределенности.  При  записи  и  интерпретации  потока  фактор
случайности  проявляется  как  затуманивание,  или   шум,   по   выражению
радиоспециалистов.  Чем  дальше  в  прошлое  вы  проникаете,  тем  сильнее
затуманивание, тем  выше  уровень  помех.  Через  некоторое  время  помехи
забивают изображение. Вам понятно?
   - Надо увеличить мощность, - сказал Поттерли безжизненным голосом.
   - Это не  поможет.  Когда  помехи  смазывают  детали,  увеличение  этих
деталей увеличивает и помехи. Ведь, как ни увеличивай засвеченную  пленку,
ничего увидеть не удастся. Не так ли? Постарайтесь это понять.  Физическая
природа Вселенной ставит на  пути  исследователей  непреодолимые  барьеры.
Хаотическое тепловое движение молекул воздуха  определяет  порог  звуковой
чувствительности любого прибора.  Длина  световой  или  электронной  волны
определяет  минимальные  размеры  предмета,  который  мы   можем   увидеть
посредством приборов. То же наблюдается и в хроноскопии. Обозревать  время
можно только до определенного предела.
   - До какого же? До какого?
   Фостер перевел дух и ответил:
   - Максимально - сто двадцать пять лет.
   - Но ведь в ежемесячном  бюллетене  Института  хроноскопии  указываются
события, относящиеся почти исключительно к древней  истории!  -  Профессор
хрипло засмеялся.  -  Значит,  вы  ошибаетесь.  Правительство  располагает
сведениями, восходящими к трехтысячному году до нашей эры.
   -  С  каких  это  пор  вы  стали  верить  сообщениям  правительства?  -
презрительно спросил Фостер. - Не вы ли доказывали, что правительство лжет
и еще ни один историк не пользовался хроноскопом? Так неужели вы теперь не
понимаете, в чем  здесь  причина?  Хроноскоп  мог  бы  пригодиться  только
ученому, занимающемуся новейшей историей. Ни один хроноскоп ни  при  каких
условиях не в состоянии заглянуть дальше 1920 года.
   - Вы ошибаетесь. Вы не можете знать всего, - упрямо твердил Поттерли.
   - Однако истина не станет приспосабливаться к вашим желаниям! Взгляните
правде в глаза: правительство  стремится  только  к  одному  -  продолжить
обман.
   - Но зачем?
   - Этого я не знаю.
   Курносый нос  Поттерли  дернулся,  глаза  налились  кровью.  Он  сказал
умоляюще:
   - Это же только теория, доктор Фостер. Попробуйте построить  хроноскоп.
Постройте и испытайте его.
   Неожиданно Фостер злобно схватил Поттерли за плечи.
   - А вы думаете, что я его не построил? Вы думаете, что я сказал бы  вам
подобную вещь, не проверив своего вывода  всеми  возможными  способами?  Я
построил хроноскоп! Он вокруг вас. Глядите!
   Фостер бросился к выключателям и по  очереди  включил  их.  Он  сдвинул
ручку реостата, нажал какие-то кнопки и погасил свет.
   - Погодите, дайте ему прогреться.
   В  центре  одной  из  стен  засветилось  небольшое   пятно.   Поттерли,
захлебываясь, что-то бормотал, но Фостер не слушал его и только повторил:
   - Глядите!
   Пятно стало более четким и распалось на черно-белый узор. Люди!  Как  в
тумане. Лица смазаны. Вместо рук и ног  -  дрожащие  полоски.  Промелькнул
старинный наземный автомобиль, очень нечеткий, -  и  все  же,  несомненно,
одна из тех машин, в которых применялись двигатели  внутреннего  сгорания,
работавшие на бензине.
   - Примерно середина двадцатого века, - сказал Фостер. - Сконструировать
звукоприемник я пока еще не могу. Со временем можно будет получить и звук.
Но, как бы то ни было, середина двадцатого века - это практически  предел.
Поверьте мне, лучшей фокусировки добиться невозможно.
   - Постройте  большой  аппарат,  более  мощный,  -  сказал  Поттерли.  -
Усовершенствуйте его питание.
   - Да послушайте же! Принцип неопределенности обойти невозможно, так  же
как невозможно поселиться на Солнце. Всему есть свой физический предел.
   - Вы лжете, я вам не верю! Я...
   Его перебил новый голос, пронзительный и настойчивый:
   - Арнольд! Доктор Фостер!
   Физик сразу обернулся. Поттерли замер и через несколько секунд  сказал,
не повернув головы:
   - В чем дело, Кэролайн? Пожалуйста, не мешай нам.
   - Нет! - Миссис Поттерли торопливо спускалась  по  лестнице.  -  Я  все
слышала. Вы так кричали. У вас правда есть  обозреватель  времени,  доктор
Фостер, здесь, в нашем подвале?
   - Да, миссис Поттерли. Примерно. Хотя аппарат и не очень хорош.  Я  еще
не могу получить звука, а  изображение  чертовски  смазанное.  Но  аппарат
все-таки работает.
   Миссис Поттерли прижала к груди стиснутые руки.
   - Замечательно! Как замечательно!
   - Ничего замечательного, - рявкнул Поттерли. - Этот молокосос не  может
заглянуть дальше чем...
   - Послушайте... - начал Фостер, выйдя из себя.
   - Погодите! - воскликнула миссис Поттерли. - Послушайте меня.  Арнольд,
разве ты не понимаешь, что аппарат  работает  на  двадцать  лет  назад  и,
значит, мы можем вновь увидеть  Лорель?  К  чему  нам  Карфаген  и  всякая
древность? Мы же можем  увидеть  Лорель!  Она  оживет  для  нас!  Оставьте
аппарат здесь, доктор Фостер. Покажите нам, как с ним обращаться.
   Фостер переводил взгляд с миссис Поттерли на ее мужа.  Лицо  профессора
побелело, и  его  голос,  по-прежнему  тихий  и  ровный,  утратил  обычную
невозмутимость.
   - Идиотка!
   Кэролайн растерянно ахнула.
   - Арнольд, как ты можешь!
   - Я сказал, что ты идиотка. Что ты увидишь? Прошлое.  Мертвое  прошлое.
Лорель будет повторять только то, что она делала  прежде.  Ты  не  увидишь
ничего, кроме того, что ты уже видела. Значит, ты  хочешь  вновь  и  вновь
переживать одни и те же три года, следя за младенцем, который  никогда  не
вырастет, сколько бы ты ни смотрела?
   Казалось, его голос вот-вот сорвется. Профессор подошел к жене, схватил
ее за плечо и грубо дернул.
   - Ты понимаешь, чем это может тебе грозить, если ты попробуешь  сделать
это? Тебя заберут, потому что ты сойдешь с ума. Да, сойдешь с ума. Неужели
ты  хочешь  попасть  в  приют  для  душевнобольных?  Чтобы  тебя  заперли,
подвергли психической проверке?
   Миссис Поттерли вырвалась из его рук. От прежней  кроткой  рассеянности
не осталось и следа. Она мгновенно превратилась в разъяренную фурию.
   - Я хочу увидеть мою девочку, Арнольд! Она спрятана в  этой  машине,  и
она мне нужна!
   - Ее нет в машине. Только образ. Пойми же наконец! Образ! Иллюзия, а не
реальность.
   - Мне нужна моя дочь! Слышишь? - Она набросилась на мужа с кулаками,  и
ее голос перешел в визг. - Мне нужна моя дочь!
   Историк, вскрикнув, отступил перед обезумевшей женщиной. Фостер кинулся
между ними, но тут миссис Поттерли, бурно зарыдав, упала на пол.
   Поттерли обернулся, озираясь, как затравленный зверь.  Внезапно  резким
движением он вырвал из подставки какой-то стержень и отскочил, прежде  чем
Фостер, оглушенный всем происходящим, успел его остановить.
   - Назад, - прохрипел Поттерли, - или я вас убью! Слышите?
   Он размахнулся, и Фостер отступил.
   Поттерли с яростью набросился на аппаратуру.  Раздался  звон  бьющегося
стекла, и Фостер замер на месте, тупо наблюдая за историком.
   Наконец ярость Поттерли угасла, и он остановился среди хаоса обломков и
осколков, сжимая в руке согнувшийся стержень.
   - Убирайтесь, - сказал он Фостеру сдавленным шепотом,  -  и  не  смейте
возвращаться. Если вы потратили на это свои деньги, пришлите мне счет, и я
заплачу. Я заплачу вдвойне.
   Фостер пожал плечами, взял свою куртку и направился к лестнице. До него
доносились громкие рыдания миссис Поттерли. На  площадке  он  оглянулся  и
увидел, что доктор Поттерли склонился над женой и  на  его  лице  написано
мучительное страдание.


   Два дня спустя, когда занятия кончились и Фостер устало осматривал свой
кабинет, проверяя, не забыл ли он еще каких-нибудь материалов, относящихся
к его одобренной теме, на пороге открытой двери вновь  появился  профессор
Поттерли.
   Историк был одет с обычной тщательностью. Он поднял руку  -  этот  жест
был слишком неопределенным для приветствия и слишком кратким для  просьбы.
Фостер смотрел на своего нежданного гостя ледяным взглядом.
   - Я подождал пяти часов, чтобы вы... -  сказал  Поттерли.  -  Разрешите
войти?
   Фостер кивнул.
   Поттерли продолжал:
   - Мне, конечно, следует извиниться  за  мое  поведение.  Меня  постигло
страшное разочарование, я не владел  собой,  но  тем  не  менее  оно  было
непростительным.
   - Я принимаю ваши извинения, - отозвался Фостер. - Это все?
   - Если не ошибаюсь, вам звонила моя жена?
   - Да.
   - У нее непрерывная истерика. Она сказала мне, что звонила вам, но я не
знал, можно ли поверить...
   - Да, она мне звонила.
   - Не могли бы вы сказать мне... Будьте так добры, скажите, что ей  было
нужно.
   - Ей был нужен хроноскоп. Она  сказала,  что  у  нее  есть  собственные
деньги и она готова заплатить.
   - А вы... что-нибудь обещали?
   - Я сказал, что я не приборостроитель.
   - Прекрасно. - Поттерли с облегчением  вздохнул.  -  Будьте  добры,  не
отвечайте на ее звонки. Она не... не вполне...
   - Послушайте, профессор Поттерли, -  сказал  Фостер,  -  я  не  намерен
вмешиваться в супружеские споры, но вы должны  твердо  усвоить:  хроноскоп
может построить любой человек. Стоит только приобрести  несколько  простых
деталей, которые продаются в магазинах оборудования, и его можно построить
в любой домашней мастерской. Во  всяком  случае,  ту  его  часть,  которая
связана с телевидением.
   - Но ведь об этом же никто не знает, кроме вас. Ведь никто  же  еще  до
этого не додумался!
   - Я не собираюсь держать это в секрете.
   -  Но  вы  не  можете  опубликовать  свое  открытие.  Вы  сделали   его
нелегально.
   - Это больше не имеет значения, профессор Поттерли. Если я потеряю  мою
дотацию, значит, я ее потеряю. Если университет будет недоволен,  я  уйду.
Все это просто не имеет значения.
   - Нет, нет, вы не должны!
   - До сих пор, - заметил Фостер, - вас не слишком заботило, что я рискую
лишиться дотации и места. Так почему же вы вдруг принимаете это так близко
к сердцу? А теперь разрешите, я вам кое-что объясню. Когда  вы  пришли  ко
мне впервые, я верил в строго  централизованную  научную  работу,  другими
словами, в существующее положение вещей. Вас, профессор Поттерли, я считал
интеллектуальным анархистом, и притом  весьма  опасным.  Однако  случилось
так, что я сам за последние месяцы превратился  в  анархиста  и  при  этом
сумел добиться великолепных результатов. Добился я их  не  потому,  что  я
блестящий ученый. Вовсе нет. Просто научной работой руководили  сверху,  и
остались  пробелы,  которые  может  восполнить  кто  угодно,  лишь  бы  он
догадался взглянуть в правильном  направлении.  И  это  случилось  бы  уже
давно, если бы государство активно этому не препятствовало.  Поймите  меня
правильно:  я  по-прежнему  убежден,  что  организованная  научная  работа
полезна. Я вовсе не сторонник возвращения  к  полной  анархии.  Но  должен
существовать какой-то средний путь, научные исследования должны  сохранять
определенную  гибкость.  Ученым  следует  разрешить   удовлетворять   свою
любознательность, хотя бы в свободное время.
   Поттерли сел и сказал вкрадчиво:
   - Давайте обсудим это, Фостер. Я понимаю ваш идеализм. Вы  молоды,  вам
хочется получить луну с неба. Но вы не должны губить себя  из-за  каких-то
фантастических представлений о том, как следует вести  научную  работу.  Я
втянул вас в это. Вся ответственность лежит на мне. Я горько упрекаю  себя
за собственную неосторожность. Я слишком поддался своим эмоциям. Интерес к
Карфагену настолько меня ослепил, что я поступил, как последний идиот.
   - Вы хотите сказать, что полностью отказались  от  своих  убеждений  за
последние два дня? - перебил его Фостер. - Карфаген - это  пустяк?  Как  и
то, что правительство препятствует научной работе?
   - Даже последний идиот, вроде меня, может  кое-что  уразуметь,  Фостер.
Жена  кое-чему  меня  научила.  Теперь  я   знаю,   почему   правительство
практически запретило нейтринику. Два дня назад  я  этого  не  понимал,  а
теперь понимаю и одобряю. Вы же сами видели, как подействовало на мою жену
известие, что у нас в подвале стоит хроноскоп. Я мечтал о хроноскопе как о
приборе для научных исследований. Для нее же он стал бы  только  средством
истерического наслаждения, возможностью вновь пережить собственное,  давно
исчезнувшее прошлое. А настоящих исследователей, Фостер, слишком мало.  Мы
затеряемся среди таких людей, как моя жена. Если бы государство  разрешило
хроноскопию, оно тем самым сделало бы явным прошлое всех нас  до  единого.
Лица, занимающие ответственные  должности,  стали  бы  жертвой  шантажа  и
незаконного нажима -  ведь  кто  на  Земле  может  похвастаться  абсолютно
незапятнанным  прошлым?  Таким  образом,   вся   государственная   система
рассыпалась бы в прах.
   Фостер облизнул губы и ответил:
   - Возможно, что  и  так.  Возможно,  что  в  глазах  правительства  его
действия оправданны. Но, как бы то ни было, здесь задет важнейший принцип.
Кто знает, какие еще достижения науки  остались  неосуществленными  только
потому, что ученых силой  загоняют  на  узенькие  тропки?  Если  хроноскоп
станет кошмаром для кучки политиканов, то эту цену им придется  заплатить.
Люди должны понять,  что  науку  нельзя  обрекать  на  рабство,  и  трудно
придумать более эффективный способ  открыть  им  глаза,  чем  сделать  мое
изобретение достоянием гласности, легальным или нелегальным  путем  -  все
равно.
   На лбу Поттерли блестели капельки пота, но голос  его  был  по-прежнему
ровен.
   - О нет, речь идет не просто о кучке  политиканов,  доктор  Фостер.  Не
думайте этого. Хроноскоп станет и моим кошмаром. Моя жена с этих пор будет
жить  только  нашей  умершей  дочерью.  Она  совершенно  утратит  ощущение
действительности и сойдет с ума, вновь и вновь  переживая  одни  и  те  же
сцены. И таким кошмаром хроноскоп станет не только для  меня.  Разве  мало
людей,  подобных  ей?  Люди  будут  искать  своих  умерших  родителей  или
собственную юность. Весь мир станет жить в прошлом.  Это  будет  повальное
безумие.
   - Соображения нравственного порядка ничего не решают, - ответил Фостер.
- Человечество умудрялось искажать практически каждое научное  достижение,
какие только знала история. Человечеству пора научиться предохранять  себя
от этого. Что же касается хроноскопа, то любителям возвращаться к мертвому
прошлому вскоре надоест это  занятие.  Они  застигнут  своих  возлюбленных
родителей за какими-нибудь неблаговидными делишками,  и  это  поубавит  их
энтузиазм. Впрочем, все это мелочи. Меня же интересует важнейший принцип.
   - К черту ваш принцип! - воскликнул Поттерли. - Попробуйте подумать  не
только о принципах, но и о людях.  Как  вы  не  понимаете,  что  моя  жена
захочет увидеть пожар, который убил нашу  девочку!  Это  неизбежно,  я  ее
знаю. Она будет впивать каждую  подробность,  пытаясь  помешать  ему.  Она
будет вновь и вновь переживать этот пожар, каждый раз надеясь, что  он  не
вспыхнет. Сколько раз вы хотите убить Лорель? -  голос  историка  внезапно
осип.
   И Фостер вдруг понял.
   - Чего вы на самом деле боитесь, профессор Поттерли? Что  может  узнать
ваша жена? Что произошло в ночь пожара?
   Историк закрыл лицо руками,  и  его  плечи  задергались  от  беззвучных
рыданий. Фостер смущенно отвернулся и уставился в окно.
   Через несколько минут Поттерли произнес:
   - Я давно отучил себя  вспоминать  об  этом.  Кэролайн  отправилась  за
покупками, а я остался с Лорель. Вечером я заглянул в  детскую  проверить,
не сползло ли - с девочки одеяло. У меня в руках была сигарета. В те дин я
курил. Я, несомненно, погасил ее,  прежде  чем  бросить  в  пепельницу  на
комоде, - я всегда следил за этим. Девочка спокойно спала.  Я  вернулся  в
гостиную и задремал перед телевизором. Я  проснулся,  задыхаясь  от  дыма,
среди пламени. Как начался пожар, я не знаю.
   - Но вы подозреваете, что причиной его была  сигарета,  не  так  ли?  -
спросил Фостер. - Сигарета, которую на этот раз вы забыли погасить?
   - Не знаю. Я пытался спасти девочку, но она умерла, прежде чем я  успел
вынести ее из дому.
   - И, наверное, вы никогда не рассказывали своей жене об этой сигарете?
   Поттерли покачал головой.
   - Но все это время я помнил о ней.
   - А теперь с помощью хроноскопа ваша жена узнает  все.  Но  вдруг  дело
было не в сигарете?  Может  быть,  вы  ее  все-таки  погасили?  Разве  это
невозможно?
   Редкие слезы уже высохли на лице  Поттерли.  Покрасневшие  глаза  стали
почти нормальными.
   - Яне имею права рисковать, - сказал он. - Но ведь дело  не  только  во
мне, Фостер. Для большинства людей прошлое таит в себе ужасы.  Спасите  же
от них человечество.
   Фостер молча расхаживал по комнате. Теперь он  понял,  чем  объяснялось
страстное,  иррациональное  желание  Поттерли  во  что  бы  то  ни   стало
возвеличить карфагенян, обожествить их, а главное, опровергнуть рассказ об
огненных  жертвоприношениях  Молоху.  Снимая  с  них  жуткое  обвинение  в
детоубийстве посредством огня, он тем самым символически  очищал  себя  от
той же вины.
   И  вот  пожар,  благодаря  которому  историк  стал  причиной   создания
хроноскопа, теперь обрекал его же на гибель. Фостер  грустно  поглядел  на
старика.
   - Я понимаю вас, профессор Поттерли, но это  важнее  личных  чувств.  Я
обязан сорвать удавку с горла науки.
   - Другими словами, вам нужны слава  и  деньги,  которые  обещает  такое
открытие! - в бешенстве крикнул Поттерли.
   - Оно может и не принести никакого богатства. Однако и это соображение,
вероятно, играет не последнюю роль. Я ведь всего только человек.
   - Значит, вы отказываетесь утаить свое открытие?
   - Наотрез.
   - Ну, в таком случае...  -  Историк  вскочил  и  свирепо  уставился  на
Фостера, и тот на мгновение испугался.
   Поттерли  был  старше  его,  меньше  ростом,  слабее  и,   по-видимому,
безоружен, но все же...
   Фостер сказал:
   - Если вы намерены убить меня или совершить еще какую-нибудь глупость в
том же роде, то учтите, что все мои материалы находятся в сейфе и в случае
моего исчезновения или смерти попадут в надлежащие руки.
   - Не говорите ерунды, - сказал Поттерли и выбежал из комнаты.
   Фостер поспешно  закрыл  за  ним  дверь,  сел  и  задумался.  Глупейшая
ситуация. Конечно, никаких материалов в сейфе у него не было. При  обычных
обстоятельствах подобная мелодраматичная ерунда никогда не пришла бы ему в
голову. Но обстоятельства были необычными.
   И, чувствуя себя еще  более  глупо,  он  целый  час  записывал  формулы
применения псевдогравитационной оптики к хроноскопии  и  набрасывал  общую
схему приборов. Кончив, он запечатал все в  конверт,  на  котором  написал
адрес Ральфа Ниммо.
   Всю ночь  он  проворочался  с  боку  на  бок,  а  утром,  по  дороге  в
университет, занес конверт в банк  и  отдал  соответствующее  распоряжение
контролеру, который предложил ему подписать разрешение на вскрытие сейфа в
случае его смерти.
   После этого Фостер позвонил дяде и сообщил  ему  про  конверт,  сердито
отказавшись объясн