во математики!
     Аппель  с квадратной  бородкой и строгом фраке великолепен.  Он говорит
спокойно,   отчетливо   произнося   все   звуки,  чуть-чуть   тяжеловато   -
по-эльзасски.  Его доказательства изящны, ясны,  как будто преодолевают  все
опасности  и подчиняют  себе  Вселенную.  Он властно и уверенно вторгается в
тончайшие  сферы научного  познания, легко жонглирует  цифрами,  планетами и
звездами. Он не боится смелых сравнений и, сопровождая слова широким жестом,
совершенно спокойно говорит: "Я беру Солнце и бросаю...".
     Сидя  на  скамейке,  Маня  улыбается  восторженной  улыбкой.  Ее серые,
светлые глаза под высоким выпуклым лбом блестят от восторга. Как люди только
могут  думать,  что   наука  -  сухая  область?  Есть  ли  что-нибудь  более
восхитительное,  чем  незыблемые  законы, управляющие  миром,  и  что-нибудь
чудеснее  человеческого  разума,  открывающего  эти законы?  Какими  пустыми
кажутся романы, а фантастические сказки - лишенными воображения сравнительно
с этими необычайными явлениями, связанными между собой гармоничной общностью
первоначал,  с  этим порядком  в  кажущемся хаосе.  Такой взлет мысли  можно
сравнить только с любовью, вспыхнувшей в душе Мари к бесконечности познания,
к законам, управляющим Вселенной.
     - Я беру Cолнце и бросаю...
     Чтобы услышать эту фразу, произнесенную мудрым и величественным ученым,
стоило  бороться и  страдать где-то  в  глуши  все эти  годы. Мари счастлива
теперь вполне.
     Казимеж Длусский  (муж Брони) -  своему  тестю - старику  Склодовскому,
ноябрь 1891 года:

     Дорогой и глубокоуважаемый пан Склодовский,
     ...у нас все благополучно. Мари работает серьезно, все время проводит в
Сорбонне, и мы  с ней видимся только за ужином. Это особа очень независимая,
и,  несмотря на формальную передачу власти  мне, она не только  не оказывает
мне  никакого повиновения  и уважения,  но  издевательски  относится к моему
авторитету  и  серьезности,  как  к дырявым башмакам.  Я  не  теряю  надежды
образумить  ее,  но  до  сих  пор  мои  педагогические  таланты  оказывались
недейственными. Однако мы друг друга понимаем и живем в полном согласии.
     С нетерпением жду приезда  Брони.  Моя милая жена  не  торопится  ехать
домой,  где ее  присутствие было  бы  весьма  полезным  и  горячо  желанным.
Добавлю, что мадемуазель Мари совершенно здорова и у нее довольный вид.
     Будьте уверены в моем полном уважении.

     Таковы первые известия от доктора Длусского о своей новой родственнице,
порученной  его  заботам,  так  как  Броня  отсутствовала,  задержавшись  на
несколько  недель в Польше. Этот саркастический молодой  человек оказал Мане
исключительно сердечный прием.
     Из всех польских  эмигрантов, проживающих в Париже, Броня выбрала  себе
самого красивого,  самого блестящего  и самого  умного. Казимеж Длусский был
студентом в Петербурге, и в Одессе, и в Варшаве.
     Вынужденный  бежать  из  России,  так  как  ему  приписывали участие  в
заговоре  против Александра II, он  стал революционным публицистом в Женеве,
затем попал в Париж, где поступил в Школу политических  наук, оттуда перешел
на медицинский  факультет и наконец стал  врачом.  Где-то в Польше живут его
богатые родные,  а в Париже среди "дел" Министерства  иностранных  дел лежит
очень  досадная регистрационная карточка,  составленная на  основе донесений
царской охранки, карточка,  все время мешающая ему натурализоваться и осесть
в Париже.
     Приехавшую  домой  после некоторой  отлучки  Броню  встречают  громкими
приветствиями и  сестра, и муж. Спешно требовалось,  чтобы разумная  хозяйка
взяла в свои руки ведение  домашнего хозяйства. Через  несколько часов по ее
прибытии  в  квартире  на  третьем  этаже  с широким  балконом, выходящим на
Немецкую  улицу,  уже наведен порядок. Кухня опять приобрела безукоризненную
чистоту, повсюду вытерта пыль, на рынке куплены цветы и поставлены в вазы. У
Брони организаторский талант!
     Это она придумала сбежать из центра Парижа и нанять квартиру поблизости
от парка  Бют-Шомон.  Заняв небольшую сумму денег, она несколько раз  тайком
побывала в  Аукционном зале, и  через  несколько  дней  в квартире  Длусских
появилась  изящная  венецианская  резная мебель,  хорошенькие  драпировки  и
пианино.  Создалась  атмосфера  домашнего  уюта.  Так  же находчиво  молодая
хозяйка  распределила  время  занятий  каждого  из  них.  Врачебный  кабинет
принадлежал Казимежу в определенные часы, когда он принимал своих пациентов,
главным образом мясников с  бойни, в другие  же часы кабинетом  пользовалась
Броня  для  приема  своих  гинекологических больных.  Трудиться  приходилось
много, супруги-врачи и бегали по визитам, и принимали на дому...
     Но  вот наступает вечер, зажигаются лампы,  и все  заботы уходят прочь.
Казимеж любит развлечься. Напряженная  работа, полная пустота  в кармане  не
влияют ни на  его живость, ни на его веселое лукавство.  После какого-нибудь
долгого дня усиленной работы он уже через несколько минут затевает поездку в
театр,  конечно, на дешевые места. Нет денег, Казимеж  садится за пианино, а
играет  он чудесно. Попозже в передней  слышатся звонки, приходят друзья  из
польской колонии - молодые супружеские пары, которые знают,  что "к Длусским
можно  прийти в  любой день". Броня  то  появляется,  то исчезает. На  столе
горячий  чайник, сироп, холодная  вода,  и  тут же  ставят  груду  пирожков,
испеченных докторшей  в свободное после полудня время,  между двумя приемами
больных.
     Однажды вечером, когда Маня уселась за книги у себя в  комнатке в конце
квартиры и собиралась просидеть часть ночи, в комнату влетел зять.
     - Надевай мантилью, шляпку - живо! У меня даровые билеты на концерт...
     - Но...
     -  Никаких  "но"!  Играет  польский  пианист, о котором я говорил тебе.
Продано  билетов очень мало, надо по дружбе к бедному юноше заполнить зал. Я
уже  навербовал  добровольцев,  мы будем  аплодировать  до  боли  в  руках и
создадим всю видимость полного успеха... А если бы ты знала, как он играет!
     Нет  смысла  возражать  этому  бородатому  бесу  с  черными,  веселыми,
блестящими глазами. Как он захочет - так и  будет. Всегда настоит на  своем!
Мари закрывает книгу, и трое молодых людей скатываются с  лестницы. Выскочив
на улицу, бегут со всех ног, чтобы успеть на омнибус.
     Спустя  немного  времени  Мари  уже  сидит  в  пустом  на три  четверти
Эраровском концертном  зале.  На  эстраду выходит  худой, длинный  человек с
необыкновенным лицом в ореоле пышных огненно-рыжих волос.  Вот он садится за
рояль. Лист, Шуман и Шопен оживают  под тонкими пальцами пианиста. Выражение
лица властное и благородное.  Мари жадно слушает пианиста. Несмотря  на свой
лоснящийся фрак и полупустой зал, он держится с видом не захудалого артиста,
а какого-то божества.
     Впоследствии этот музыкант будет заходить по вечерам на Немецкую  улицу
под  руку  с  очаровательной   женщиной,  панной  Горской,  вначале   только
влюбленным  в нее, а позже  - ее  мужем.  Он  рассказывает о  своей жизни  в
бедности,  о своих  разочарованиях, но  говорит  без горечи.  Броня  и  Мари
вспоминают с  панной Горской  те отдаленные времена, когда шестнадцатилетняя
Горская аккомпанировала их матери пани Склодовской во время  ее заграничного
лечения. "Когда  мама вернулась  в Варшаву, - говорит со смехом Броня, - она
сказала, что больше не будет брать Вас на курорты - уж очень вы красивы!"
     Изголодавшись по музыке, молодой  человек с гривой огненных волос вдруг
прерывает разговор несколькими  аккордами. И скромное пианино Длусских,  как
по волшебству, превращается в великолепный инструмент.
     Этот страстный музыкант-пианист очарователен. Он нервен, он влюблен,  и
счастлив, и несчастлив.
     Из него выйдет гениальный виртуоз, а  позже он станет премьер-министром
и министром иностранных дел Польши.
     Его имя - Игнаций Падеревский.

     * * *

     Мари с жаром набросилась на все, что  ей предоставляла новая эпоха в ее
жизни.  Трудится  с  увлечением. Вместе  с тем  находит и много радостного в
чувстве  товарищества,   в   той  сплоченности,   какую  создает  совместная
университетская работа.  Но  заводить связи  с  французскими товарищами  еще
мешает  ее робость, и  Мари ищет прибежища в кругу своих  соотечественников.
Панна Красковская,  панна Дидинская,  медик  Мотзь, биолог Даниш,  Станислав
Шалай - будущий муж Эли и младший Войцеховский - будущий президент  Польской
Республики становятся ее друзьями в польской колонии Латинского квартала, на
этом островке свободной Польши.
     Здешняя польская молодежь бедна,  но устраивает  вечеринки или ужины  в
рождественский  сочельник,   и  тогда  добровольцы-поварихи  готовят  только
варшавские блюда: горячий борщок амарантового цвета, капусту с шампиньонами,
фаршированную  щуку,  сладкие  пирожки с маком;  подается немножко  водки  и
разливаннное  море  чая...  Бывают  и  любительские  спектакли,  на  которых
разыгрывают драмы и комедии.  Программы этих вечеров -  конечно, на польском
языке - разрисованы символическими изображениями: снежная равнина с хатой, а
ниже мансарда,  где сидит юноша, мечтательно  склонясь  над  книгой;  есть и
рождественский дед,  сквозь каминную  трубу он сыплет в  лабораторию научные
руководства; а на первом плане пустой кошелек, изгрызенный крысами...
     В этих развлечениях принимает участие  и Мари.  Разучивать роли,  чтобы
играть  в  комедиях,  ей некогда. Но  когда  скульптор  Вашинковский устроил
патриотическое  празднество с живыми картинами, то на нее  пал выбор,  чтобы
воплотить самое главное действующее лицо: "Польшу, разрывающую свои оковы".
     В  этот   вечер  суровая  студентка  сделалась  неузнаваема.  Одетая  в
классическую тунику, она была задрапирована длинным покрывалом  национальных
цветов Польши.  Белокурые  волосы обрамляли ее решительное славянское лицо с
чуть выступающими скулами и свободно падали на плечи.
     На  чужбине  ни  Мари,  ни  ее сестра, как видно, не могут расстаться с
Варшавой. Не имея возможности поселиться  в центре Парижа, местом жительства
они избрали Немецкую улицу на окраине столицы, поближе к Северному вокзалу и
поездам,  привезшим их во Францию. Родина с ними и крепко держит двух сестер
множеством  уз,  из  коих немалое значение имеет переписка с  отцом.  Хорошо
воспитанные, почтительные  дочери  пишут  старику  Склодовскому, обращаясь к
нему  в третьем  лице  и  заканчивая  каждое  письмо  словами:  "Целую  руки
папочке"; рассказывают  о  необычайном  разнообразии своей жизни и  дают ему
множество  поручений.  Они  не  представляют  себе,  что  чай  можно  купить
где-нибудь, кроме Варшавы, что в крайнем случае чай по доступным ценам можно
достать и в Париже, как и утюг.
     Броня - своему отцу:

     ...Я была бы крайне признательна милому папочке, если бы он прислал два
фунта  чаю по два рубля двадцать  копеек. Кроме этого, нам  больше ничего не
нужно, Мане тоже.
     Мы все здоровы. У Мани очень хороший  вид, и, как мне кажется, трудовая
жизнь не утомляет ее нисколько...

     Владислав Склодовский - Броне:

     Милая Броня, очень рад,  что утюг оказался хорошим. Я выбирал его сам и
поэтому мог  опасаться,  такой ли он,  какой тебе хотелось. Я не знал,  кому
поручить  эту  покупку,  как,  впрочем, и все  другие. Хотя они  относятся к
легкомысленной области дамского хозяйства, пришлось заняться ими самому...

     Вполне  понятно,  что  Мари рассказала  отцу  о  вечере  на  квартире у
скульптора и о собственном триумфе в образе "Полонии". Но старик не был этим
восхищен.
     31 января 1892 года Склодовский пишет дочери:

     Милая  Маня, меня  огорчило твое  последнее письмо. Я крайне сожалею  о
том,  что   ты  принимала  такое  деятельное  участие  в  организации  этого
театрального представления. При всей своей невинности торжество  такого рода
привлекает внимание  к устроителям, а  ты, конечно,  знаешь,  что  в  Париже
существуют люди,  которые весьма  старательно  следят  за  вашим поведением,
записывают имена всех, кто выдвигается вперед, и посылают свои сведения сюда
для  их использования в различных целях.  Это может стать источником крупных
неприятностей  и даже закрыть этим  лицам доступ к определенным  профессиям.
Таким  образом, те,  кто рассчитывает впоследствии зарабатывать свой  хлеб в
Варшаве, не подвергая себя разным  опасностям,  должны в своих  же интересах
вести себя потише и  не посещать мест,  где все на виду... Подобные события,
как  балы,  концерты  и   другие  в   том  же  роде,  описываются  газетными
корреспондентами с перечислением имен участников.
     Упоминание твоего имени в газетах  мне причинило бы  большое горе.  Вот
почему в  своих предшествующих письмах я  сделал тебе несколько замечаний  и
просил тебя держаться как можно дальше в стороне...

     Подействовало  ли  тут большое  влияние  старика Склодовского,  или  же
здравый смысл самой Мари воспротивился бесплодной суете? Вероятнее, что сама
девушка  очень  скоро  увидела, насколько эти безобидные развлечения  мешают
спокойному  труду.  Она  отходит в  сторону... Не  для того приехала  она во
Францию, чтобы участвовать в живых картинах, а каждая минута, не посвященная
учению, - потерянное время.
     Легко  и  весело  живется  на  Немецкой улице,  но  для  Мари  там  нет
возможности  сосредоточиться.  Она  не  может запретить Казимежу  играть  на
пианино, принимать  своих  друзей или  врываться  к  ней, когда  она  решает
сложные  уравнения; не  может препятствовать вторжению  пациентов в квартиру
молодых  врачей. Ночью ее внезапно  будят звонки и шаги людей, присланных за
Броней по случаю родов у жены какого-нибудь мясника.
     А  самый  главный  недостаток  пребывания  здесь -  целый  час езды  до
Сорбонны. Да и оплачивать два омнибуса становится в конце концов накладно.
     Семейный совет  решает, что  Мари  поселится в  Латинском  квартале  по
соседству   с   университетом,   лабораториями   и   библиотеками.  Длусские
уговаривают Мари взять у них несколько франков  на переселение. На следующий
же день с  утра Маня выступает в поход  и  бродит по мансардам,  где сдаются
комнаты.
     Не  без  сожаления  расстается  Мари   с  квартирой,  затерянной  среди
прозаического  пейзажа  в  квартале  боен,  но  полной  дружеского  участия,
хорошего настроения и мужества. Между Мари и Казимежом Длусским установились
братские отношения и  остались  такими  на всю жизнь. Отношения между Мари и
Броней  уже с давних пор  развертываются  прекрасной  повестью:  повестью  о
преданности, самопожертвовании и взаимопомощи.
     Несмотря на свою беременность,  Броня помогает младшей сестре упаковать
ее жалкие пожитки и уложить на ручную тележку. Пользуясь  еще раз знаменитым
омнибусом  и   пересаживаясь  с  империала  на  империал,  Казимеж  и  Броня
торжественно сопровождают "нашу девочку" до ее студенческой квартиры.


        "СОРОК РУБЛЕЙ В МЕСЯЦ"

     Да,  жизнь  Мари была  до этих пор еще не очень  отчужденной  и убогой.
Теперь Мари все глубже уходит в одиночество. В  гуще людей она глядит на них
так  же,  как  на  окружающие  стены,  и  разговоры  почти не  нарушают того
молчания,  каким окутала  она свою теперешнюю  жизнь. Больше трех  лет будут
посвящены только  учению. Это жизнь,  согласная с ее мечтой, жизнь  суровая,
как у  подвижников-монахов  и  миссионеров.  Да и сам образ жизни отличается
монашескою  простотой.  По  доброй воле отказавшись  от  квартиры и стола  у
Длусских,  Мари теперь сама  контролирует свои  расходы.  А весь ее месячный
бюджет, считая  собственные  сбережения  и  небольшие дотации, получаемые от
отца, - сорок рублей.
     Каким образом женщине, да еще иностранке, прилично  прожить в 1892 году
в Париже на сорок рублей  в месяц  - три франка на  день, оплачивая комнату,
еду, одежду, тетради,  книги, лекции  в университете? Вот  задача на быстрое
решение!  Но не бывало случая, чтобы Мари не  находила  решения какой-нибудь
задачи.
     Мари - своему брату Юзефу, 17 марта 1893 года:

     Ты, несомненно, знаешь от папы, что  я  решила поселиться ближе к месту
моих  занятий;  по  разным  соображениям  это  стало  необходимым  для меня,
особенно в текущем семестре.  Теперь мое намерение осуществилось,  и  я пишу
тебе в моем новом  обиталище:  улица  Фляттер, 3.  Оно состоит  из небольшой
комнатки, очень недорогой и вполне приличной; через пятнадцать минут я уже в
лаборатории,  а через  двадцать - в Сорбонне. Само собой разумеется, что без
помощи Длусских я не устроилась бы так удачно.
     Работаю в тысячу раз  больше, чем во время моего пребывания на Немецкой
улице. Там бесконечно мешал мне мой  милый  зять.  Когда  я  была  дома,  он
совершенно не терпел,  чтобы я  занималась чем-нибудь другим, кроме приятной
болтовни с ним.  Мне приходилось из-за  этого вести войну против него. Через
несколько  дней он  и Броня  соскучились по мне  и  зашли навестить меня.  Я
угостила их  холостяцким чаем, а после  мы сошли  вниз повидать супругов С.,
живущих в этом же доме.

     Мари  не  единственная студентка,  располагающая лишь  ста  франками  в
месяц:  большинство польских  подруг такие  же бедняки, как и она. Некоторые
живут по трое и четверо в одной квартирке и  сообща столуются. Другие  живут
одиночками и  тратят несколько часов в день на хозяйство, кухню,  штопку, но
благодаря  своей изобретательности едят сытно,  живут  в  тепле  и одеваются
более или менее изящно.
     Однако Мари слишком дорожила своим спокойствием, чтобы жить с подругами
в  одной квартире, слишком  увлекалась работой, чтобы заботиться о комфорте.
Да если бы и захотела, то оказалась  бы для этого негодной: с семнадцати лет
она служила  у  чужих  людей  и,  отдавая семь-восемь  часов в  день урокам,
совершенно  не имела  времени  стать хозяйкой. То, что Броня  усвоила,  ведя
хозяйство  в  отцовском  доме,  было  неведомо Мари.  И в  польской  колонии
проходит слух, что "панна Склодовска не знает даже, из чего варится бульон".
     Она не  знала этого и  не хотела  знать.  Зачем  тратить  целое утро на
раскрытие тайн кулинарии, если за это  время можно усвоить несколько страниц
учебника по физике или провести в лаборатории интересный опыт?
     Все  обдумав,   она  вычеркнула  из   программы   своей   жизни  всякие
развлечения, дружеские вечеринки, общение с  людьми.  Совершенно так  же она
приходит к убеждению,  что материальная сторона жизни не имеет  ни малейшего
значения, что она просто не существует.  Исходя  из  этот, Мари создает себе
какой-то спартанский, очень замкнутый образ жизни.
     Улица  Фляттер,  потом  бульвар  Пор-Руаяль,  улица  Фейянтинок...  Все
комнаты, в которых  последовательно  живет  Мари, схожи  и скромностью своей
цены, и отсутствием комфорта. Сначала она поселяется в доме с меблированными
комнатами,   где  живут  студенты-молодожены,  врачи,  офицеры  из  соседней
полковой казармы. Затем, в  погоне за полной  тишиной, она  снимает мансарду
под  крышей одного  частновладельческого  дома.  За  пятнадцать  -  двадцать
франков можно  найти убежище -  малюсенькую комнатку  со слуховым окошком на
скате крыши. В это  окно, прозванное "табакеркой",  виден  квадрат  неба. Ни
отопления, ни освещения, ни воды.
     И  вот  в  такой  комнатке  Мари  расставляет свое  имущество: складную
железную кровать с матрацем, привезенным из Польши,  железную печку, простой
дощатый  стол,  кухонный  стул, таз. За  ними  следуют керосиновая  лампа  с
абажуром  ценой  в  два  су, кувшин для воды  (воду надо брать из  крана  на
площадке лестницы), спиртовая горелка размером с блюдечко, которая в течение
трех  лет служит для готовки еды. У Мари  есть еще  две тарелки, нож, вилка,
чайная ложечка, чашка и кастрюля. Наконец, водогрейка и три стакана - что за
роскошь! -  чтобы можно  было  угостить  чаем  Длусских, когда  они  заходят
навестить  Мари.  В тех редчайших слу