ктеры и судьбы людей, придумывать их
биографии. Дождь кончился так же неожиданно, как начался. Снова выглянуло
солнце, чистильщики сапог вернулись на прежние места, а Гейне, засунув
руки в карманы, все разглядывал доброжелательно-любопытным взглядом
проходивших мимо женщин, детей, стариков.
   Когда Гейне наконец покинул свой "наблюдательный пункт" и без видимой
цели пошел вдоль улиц, он вдруг заметил, что его башмаки совершенно
промокли, и он слышал, как внутри их булькала вода. Гейне увидел вывеску
"Обувная лавка Арно". Он толкнул дверь; игриво зазвенел колокольчик, и
поэт очутился в небольшой, но со вкусом убранной лавке, каких было много
во французской столице. Высокое зеркало отразило фигуру Гейне, и он даже
зажмурил глаза-до того непривлекательным показался он себе: мокрый костюм
висел на нем, как на вешалке, с бесформенной шляпы стекала вода, башмаки
оставляли грязные следы на полу. В лавке покупателей не было, а за длинным
полированным прилавком стояли двое - маленький, толстый человек с коротко
подстриженными седеющими усиками и молоденькая девушка, лет восемнадцати.
Ее глубокие черные глаза внимательно, чуть-чуть насмешливо смотрели на
посетителя. Тот растерялся, подняв на нее глаза: его поразили миловидность
девушки и та непринужденная грация, с которой она обратилась к нему:
   - Что вы желаете, мосье?
   Это был профессиональный вопрос продавщицы, но она вложила в него
необычную в таком случае веселость.
   Гейне ответил шуткой:
   - Просушите меня, мадемуазель, если это возможно.
   Девушка рассмеялась; засмеялся и пожилой человек за прилавком.
   - В моей власти только предложить вам башмаки, - сказала девушка и
решительно добавила: - Прошу вас сесть, мосье, в это кресло.
   Поэт, не сводя с девушки глаз, послушно опустился в кресло, а она
мгновенно расстелила у ног Гейне коврик, взяла с полки коробку с обувью и,
ловко опустившись на колени, сняла с его ноги мокрый башмак и надела
новый, предварительно вытерев ногу мягкой тряпочкой.
   "Сколько бы она ни запросила за башмаки, я заплачу", - подумал про себя
Гейне.
   А девушка сказала покупателю:
   - Пожалуйста, встаньте и пройдитесь. Не жмет ли ногу?
   - Нет... А может быть, и жмет, - неуверенно сказал Гейне.
   Тут в дело вмешался пожилой человек, и по его тону Гейне понял, что это
сам хозяин лавки мосье Арно. Он велел девушке примерить еще одну пару и
при этом назвал ее Эженй. Гейне запомнил это имя. Во время новой примерки
он ее называл "мадемуазель Эжени".
   Купив башмаки, Гейне разговорился с мосье Арно, оказавшимся довольно
словоохотливым. Он не замедлил позвать из комнаты свою жену, представил ее
новому знакомому, а мадемуазель Эжени скромно стояла поодаль и
прислушивалась к разговору своих хозяев с покупателем, который чем-то
заинтересовал ее. На прощание мосье Арно просил Гейне заходить в лавку, и
он обещал это сделать в ближайшие дни. Мосье Арно очень удивился, узнав,
что Гейне - немец: так безукоризненно он говорил по-французски.
   К своему удивлению, Гейне, придя домой, все время думал о девушке,
случайно увиденной в обувной лавке.
   Сколько раз поэт, бродя по Парижу, встречал молоденьких
девушек-продавщиц, модисток, белошвеек, но Эжени показалась ему какой-то
особенной в своем сочетании простоты и юной свежести. Губы ее не были
подкрашены, лицо, по-видимому, не знало румян и пудры. И вся она казалась
воплощением здоровья и красоты. Кто она? Откуда? Быть может, дочь или
племянница мосье Арно?..
   Эти вопросы навязчиво преследовали Гейне, и он невольно под вечер
оказался в лавке. Но, увы, Эжени не было, а вместо нее за прилавком стояла
другая девушка, очень полная, белокурая. Когда она спросила посетителя,
что ему угодно, Гейне сказал, что ему надо видеть мосье Арно. Девушка
позвала хозяина, и он тотчас же явился.
   Узнав Гейне и ничуть не удивляясь его приходу, Арно приветливо протянул
ему руку, как старому знакомому. Завязалась непринужденная беседа, но поэт
не решался спросить про Эжени. Он пригласил мосье Арно и его жену провести
с ним часок в соседнем кафе.
   Так Гейне узнал подробности об Эжени. Полное ее имя было Эжени
Кресценция Мира. Она родилась в небольшой деревушке Вино, недалеко от
Парижа. Подобно множеству французских крестьянских девушек, стремящихся
ежегодно в Париж, чтобы попытать счастья, Эжепи приехала в столицу и
поселилась у своей тетки, поступив на работу в обувную лавку Арно...
   Гейне почти ежедневно приходил в лавку в тот час, когда она
закрывалась. Эжени и ее подруга Элиза отправлялись вместе с ним на
танцевальные вечера. В шумных залах на Монмартре весело гудела музыка, пол
дрожал от притопывания молодых ног, сквозь смех и громкие голоса
прорывались выкрики распорядителя танцев. Эжени обращала на себя внимание
молодых людей красотой и изяществом, ее наперебой приглашали танцевать, и
она едва успевала записывать очередь в бальной книжечке. Гейне танцевал
мало; после одного-двух туров вальса он чувствовал усталость, кровь
стучала в висках, в руках ощущалось неприятное онемение. Но он все же
ездил на балы, чтобы чаще видеть Эжени, В своих мечтах он отождествлял ее
с одной из героинь известного романа госпожи де Сталь, Матильдой, и даже
стал называть ее так. Эжени это очень нравилось, она легко приняла имя
Матильды, и, что удивительно, все - и хозяева Арно, и подруга Элиза, и
тетка - стали звать ее Матильдой.
   Проходят дни, месяцы... Гейне весь полон мыслями о Матильде. Для него
стало потребностью видеть ее ежедневно, слушать ее легкую болтовню,
забывать возле нес хоть на время тяготы жизни и литературные невзгоды.
   Его терзают муки ревности, когда Матильда танцует с другими. Иногда
закрадывается мысль: а может быть, это снова неудачная любовь? При этом он
вспоминал свои стихи:

   Тот, кто любит в первый риз
   Хоть несчастливо, тот-бог,
   А кто любит во второй
   Безнадежно, тот - дурак.

   Я дурак такой: люблю я
   Вез надежды вновь. Смеются
   Солнце, месяц, звеэчы; с ними
   Я смеюсь и умираю.

   Может быть, и Матильда посмеется над ним, как некогда Амалия? Однажды
под натиском таких мыслей Гейне решает порвать с Матильдой. Он уезжает из
Парижа в замок Жоншер, близ Сен-Жермсна, в поместье итальянской графини
Христианы Бельджойозо. Эта умная, образованная и красивая женщина, горячая
итальянская патриотка, бежала вместе с мужем из Италии, захваченной
австрийцами. Ее земли и поместье были ими конфискованы, и она нашла во
Франции вторую родину.
   Христиана Бельджойозо мечтала о возвращении Италии национальной
независимости. В ее салоне собирались итальянские революционеры,
французские и немецкие писатели, художники, музыканты. Поэт Альфред де
Мюссе читал свои лирические стихи в гостиной Бельджойозо.
   Дух искусства, музыки и политики царил в замке Жоншср. Остроумный,
общительный, иногда резкий, иногда лирически-задумчивый, Генрих Гейне
сделался желанным гостем в замке Жоншер.
   Поэту казалось, что среди этого изысканного общества, столь не похожего
на завсегдатаев танцевальных парижских вечеров, он легко забудет Матильду.
Но ее образ не выходил из головы поэта. Он часто и с нежностью думал о
ней. Наконец в декабре 1835 года Гейне вернулся в Париж. Он снова
встретился с Матильдой. Поэта мучает, что Матильда далека от его духовных
интересов, он хочет дать ей образование. Он помещает Матильду в пансион
"для благородных девиц", одно из закрытых учебных заведений, которых было
так много в Париже. Матильду заставляли зубрить грамматические правила и
хронологические таблицы египетских фараонов, но наука давалась ей плохо.
Вскоре Матильду пришлось взять из пансиона.
   Гейне жаловался друзьям, что у нее "чудесное сердце, но слабая голова".
Победило сердце: Матильда стала женой Гейне. Они поселились в маленькой
двухкомнатной квартирке. В одной из комнат, побольше, была и столовая, и
спальня, и гостиная. Там в клетке весело кричал любимый попугай Матильды
Кокотт, звонко лаял пудель Минка, а Матильда шумно расправлялась с ними и
по вечерам болтала с подружкой Элизой.
   Во второй маленькой комнатке был рабочий кабинет Гейне. Там стоял
простой стол, несколько стульев, и больше никакой мебели не было, отчего
комната казалась просторнее. Посетителей удивляло отсутствие книжных
шкафов и книг. Гейне обычно работал в библиотеках. Ничто новое, выходившее
во Франции и Германии, не ускользало от поэта. Вскоре после женитьбы Гейне
решил познакомить Матильду со своими друзьями. Это были главным образом
французские писатели, журналисты, музыканты, художники. Как-то Гейне
заказал ужин в отдельном зале кафе Монмартр. В числе приглашенных были
звезды первой величины литературного неба Франции. Вот явился
прославленный романист Оноре де Бальзак, которого с Гейне познакомил
композитор Гектор Берлиоз. Этот тучный, страдавший одышкой
тридцатишестилетний писатель уже завоевал мировую славу, а его последний
роман-"Отец Горио", - напечатанный в "Ревю де Пари", приобрел шумный успех.
   Гейне, едва познакомившись с Бальзаком, полюбил его и за блестящий
талант, и за огромное трудолюбие, с которым он создавал свои произведения.
Поэт радостно встретил Бальзака, познакомил его с Матильдой и тут же
выразил восхищение "Отцом Горио". Услышав похвалы, Бальзак стал смеяться
звонким, почти детским смехом:
   - Черт возьми, да вы не знаете, как мне дался этот роман! Я работал по
двадцать два часа в сутки, и, если бы не тысяча чашек крепкого турецкого
кофе, у меня не хватило бы сил дописать его.
   Гости прибывали. Пришел критик Сент-Бев, плотный, коренастый человек;
он входил в моду своими статьями о современных и классических поэтах.
Вслед за ним подошли к Гейне прибывшие вместе романистка Жорж Санд и поэт
Альфред де Мюссе. Это был белокурый, изящный двадцатичетырехлетний юноша с
темными глазами и резкими чертами лица. Мюссе с детства был избалован
богатыми родителями и ранним признанием поэтического таланта со стороны
читателей. Гейне раньше встречался с Мюссе у графини Бельджойозо и, зная,
что Жорж Санд нежно опекает молодого поэта, пригласил его на вечер вместе
с ней.
   Жорж Санд, чьи повести и романы привлекали внимание воинствующим тоном
женщины, борющейся за гражданские права наравне с мужчиной, была по
внешности полной противоположностью Мюссе. Ее черные густые волосы,
разделенные пробором, красиво лежали на большой характерной голове.
Открытые темные, властные глаза, смугло-оливковый цвет лица, руки
поразительной белизны - все это придавало тридцатилетней Жорж Санд
удивительно оригинальный вид. Поверх простого платья из тонкой шерсти на
ней была надета турецкая кофточка, вышитая золотом, а у пояса висел кинжал.
   Писательница, как бы подчеркивая равноправие женщины с мужчиной, часто
ходила в мужском костюме, носила мужское имя, ставшее ее псевдонимом, и
беспрестанно курила толстые сигареты. Ее увлечение утопическим социализмом
в духе Сен-Симона сближало с ней Гейне, который называл ее в шутку
"кузиной". Она действительно очень хорошо относилась к немецкому поэту,
любила его остроумие и обращалась с ним, как со старшим братом.
   Собравшиеся дружными приветственными выкриками встретили появление
поэта и романиста Теофиля Готье.
   Этот красивый южанин атлетического телосложения, с копной взъерошенных
волос всегда привлекал к себе взгляды даже случайных прохожих. В нем было
много задора, и на всем облике лежала печать уверенности. Когда Жорж Санд
внимательно осмотрела его скромный костюм: черный сюртук и серые полосатые
панталоны, Тсофиль Готье со смехом сказал:
   - Ах, вы, конечно, ищете на мне знаменитый красный жилет! Но, уверяю
вас, такие жилеты надевают лишь раз в жизни!
   Страстный поклонник Виктора Гюго, Теофнль Готье на премьере его драмы
"Эрнапи" во Французском театре в феврале 1830 года надел ярко-красный
жилет, вызвавший насмешки мещан и ставший знаменем молодого поколения,
протестовавшего против всего серого, обыденного в искусстве и жизни...
   Когда пришло еще несколько человек, все сели за празднично убранный
стол. Здесь было столько различных по характеру и темпераменту творческих
людей и каждому так хотелось говорить о том, что его волновало, что в
большом, залитом светом зале стоял нестройный гул голосов. Вырывались
отдельные восклицания, хлопали пробки шампанского... Гейне, высоко подняв
бутылку с золоченой головкой, наполнял бокалы искристым вином.
   В этот вечер он был необычайно остроумен и весел. Подойдя к Жорж Санд,
Гейне сказал:
   - Позвольте, кузина, быть мне прислужницей богов, Гебой на пиру этого
литературного Олимпа.
   Теофиль Готье, склонясь к своему соседу, заметил:
   - Гейне умен, как бог, а когда зол, то как черт. Но при всем том,
уверяю вас, что он в душе добродушен.
   Немецкий журналист Вольф возразил Готье:
   - Вы ошибаетесь, мэтр. Попробуйте быть врагом Гейне. Он не осуждает на
пожизненное заключение своих врагов, как король-деспот, а просто убивает
их наповал одним метким словом.
   Разговор перешел на Жорж Санд. Говорили об ее странных выходках,
рассказывали анекдоты, не обращая внимания на то, что их героиня
присутствовала здесь же.
   Романистка спокойно, почти равнодушно выслушивала все это, и только в
ее глазах, по французскому выражению, "прыгали чертики". Кто-то припомнил,
что Жорж Санд однажды, чтобы развлечь гостей, пригласила знаменитого
комедианта Дебюрро, игравшего в пантомимах традиционную фигуру бледного и
мечтательного Пьерро.
   Но на сей раз актер пришел к Жорж Санд не в длинном белом балахоне с
большими красными помпонами, не с лицом, осыпанным белой пудрой, словно
мукой, а в черном фраке европейского дипломата. Хозяйка дома представила
его гостям как английского министра. Дебюрро вел себя, как настоящий
дипломат, но, когда его спросили о европейском равновесии, он неожиданно
для всех взял тарелку, поставил ее на острие ножа и, ловко жонглируя,
сказал:
   - Вот что такое европейское равновесие!
   Рассказ привел всех в веселое настроение. В разгар празднества вошел
критик Филарет Шаль. Он остановился на пороге и сказал, обращаясь к Гейне:
   - Я не имею чести быть званым на сегодняшний вечер, но, случайно
оказавшись в кафе, хочу приветствовать друга Франции, немецкого поэта
Гейне, вступившего в брак с прекрасной француженкой!
   Гости зааплодировали, за столом потеснились, и Филарет Шаль занял
место. Но он тотчас же встал, постучал ножом по бокалу и произнес речь:
   - Я вижу в сегодняшнем торжестве нечто большее, чем обыкновенное
бракосочетание. Это - символический союз Германии и Франции, единение
народов, которые хотят жить в дружбе! Предлагаю поднять бокалы за это
единение!..
   Все встали. Жорж Санд подбежала к Гейне и поцеловала его, что
необычайно смутило Матильду. Она была очень хороша в белом платье с
букетом роз, приколотым к корсажу. Блестящее общество, в котором она
очутилась впервые, смущало ее: она краснела, когда к ней обращался
кто-нибудь из гостей или когда восторженно говорили о Гейне. Между тем
Филарет Шаль продолжал свою речь. Он рассказал, как однажды увидел Гейне
на Королевском мосту во время проливного дождя и сразу оценил в его облике
черты выдающегося человека: зоркую наблюдательность, мечтательность и
страстное желание проникнуть в сердца людей, проходящих перед ним.
   - Я тогда не знал, кто этот необычайный человек, - сказал оратор. - И
вскоре я познакомился с ним. Я увидел блеск его остроумия, узнал, что
он-предмет восхищения... Знакомства с ним домогаются, ему подражают...
   Снова громкие рукоплескания прервали речь Филарета Шаля. А Матильда,
раскрасневшись от счастья, слегка придвинувшись к Гейне, прошептала:
   - Анри, они все говорят, что ты знаменитый писатель... А мне раньше
казалось, что ты все выдумываешь...


                              РАЗРЫВЫ И СВЯЗИ


   Тихий осенний вечер спустился над Парижем. Легкий серебристый 'Еуман
окутывал бульвары, и в сумерках весело сверкали газовые рожки. В
говорливой толпе, заполнившей Большие бульвары, выделялись два человека.
   Они медленно прогуливались, сильно жестикулируя и говоря по-немецки.
Гейне, один из них, в„л со страстью какой-то разговор со своим
соотечественником, писателем Генрихом Лаубе. Он недавно приехал в Париж,
пережив на родине тяжелые испытания. Его, как самого радикального из
писателей "Молодой Германии" немецкие власти бросили в тюрьму, подвергли
суровым допросам и наконец заточили в крепость Мюскау. После освобождения
Лаубе удалось уехать в Париж, где он встретился и подружился с Гейне.
Лаубе виделся с поэтом почти каждый день: то в его небольшой, но уютной
квартирке, то они встречались в кафе и парках, а иногда заходили в
читальный зал на улице Монпансье - место встреч немецких
журналистов-эмигрантов, живших в Париже.
   Лаубе неустанно рассказывал новому другу обо всем пережитом на родине,
о бывших соратниках из группы "Молодой Германии", которых заставили, как
его, замолчать. Смерть Берне в 1837 году еще больше ослабила "Молодую
Германию"', и неустойчивость общественных взглядов многих радикальных
писателей выразилась в их отходе от идей, которыми они щеголяли. Доносчик
Менцель, возглавивший кампанию против "Молодой Германии", бьш одинаково
ненавистен Гейне и Лаубе. Поэт написал против Менцеля резкий памфлет "О
доносчике" и убеждал Лаубе последовать его примеру и хорошенько отхлестать
Менцеля.
   Но теперь, в этот вечерний час, беседа на бульваре была чрезвычайно
серьезной. Лаубе как раз в этот дшь закончил чтение объемистой рукописи,
переданной ему Гейне. Это была книга о Берне. Гейне давно задумал написать
об этом немецком публицисте, считавшемся властителем радикальной мысли. Он
хотел по справедливости оценить и деятельность Берне, и отметить его роль
для современности, но вместе с тем показать, что он был узок в своем
мышлении и не понимал, что только революция освободит Германию от власти
князей и попов.
   Личная неприязнь, которую Гейне питал к Берне, отразилась в этой книге
и придала ей резкий полемический характер.
   Лаубе горячо доказывал Гейне, что книгу не надо печатать, потому что
она внесет раскол в среду демократов.
   - Но ведь Берне был моим врагом, - прервал Гейне своего собеседника, -
врагом всего лучшего, что есть во мне, врагом моего мировоззрения!
   - Пусть так, - возражал Лаубе, - но тогда вы должны в противовес
узкополитическим идеям Берне четко и вдохновенно изложить свое более
высокое мировоззрение... Этим вы как бы возведете гору, с вершины которой
будете рассматривать Берне.
   Гейне опустился на бульварную скамейку, сощурил свои близорукие глаза
и, прикрыв их рукой, как он обычно делал, когда задумывался, живо сказал:
   - Пожалуй, вы правы! Я возведу "гору", о которой вы говорите.
   После этого разговора Гейне день за днем сообщал Лаубе: "Гора начата",
"Гора растет", "Гора поднимается все выше".
   Как потом оказалось, под "горой" Гейне подразумевал вставку в виде
"Писем с Гельголанда", которые он ввел в рукопись. Здесь были
восторженные, огненные слова об Июльской революции, и хотя прошло
десятилетие с тех пор, как они были сказаны, и уже разочарование в
монархии Луи-Филиппа давно разъедало сердце Гейне, - все же призывы к
борьбе народа за свои права по-прежнему живо и горячо звучали в этих
письмах.
   Кампе издал новую книгу Гейне под выдуманным им самим заглавием "Генрих
Гейне о Людвиге Берне".
   Живой облик немецкого политического писателя Берне предстал в этой
книге. Для тех немецких радик-алов, которые хотели превратить Берне в
своего кумира, Гейне нарисовал его подлинный портрет: "Он не был ни
гением, ни героем; он не был олимпийцем. Он был человеком, гражданином
земли, он был хорошим писателем и великим патриотом".
   Многочисленные приверженцы Берне в Германии и за ее пределами, пожалуй,
простили бы Гейне эту характеристику, но они никак не могли примириться с
полемическими выпадами против Берне как человека, особенно в его частной
жизни. Гейне отплачивал, как он умел, за нападки на него и на Матильду, за
клевету и