разучились писать стихи. Нет, о чем это я? Вы никогда не умели их писать! Вся ваша слава - дутая, как и вы сам!
     Злость била в голову Тадеушу так сильно, что он даже покачивался. Однако руки его, красивые и не знавшие физической работы, все же не сжимались в кулаки. По всей видимости, он, как и мишень его оскорблений, привык бичевать противника только словесно.
     - И вот теперь, - Тадеуш задохнулся от ярости, и ему пришлось перевести дух, - когда даже до вас самого дошло, что как поэт вы ноль, когда вам надоело позориться, таская по журналам никому не нужные вирши, - пожалуйста! - Владек сделал широкий жест рукой, как принято у декламирующих поэтов. - Вы принялись марать свои статейки! В вашей башке давно уже все мозги высохли - и у вас хватает наглости ругать меня? Меня?
     В этот момент мне следовало бы повернуться к Франсуаз и назидательно произнести: "Видишь, Франческа, как некрасиво поддаваться гневу!"
     За этот благородный поступок я бы, без сомнения, получил особенную награду от Высокого совета эльфов.
     Но я не стал делать ничего подобного, решив проявить осмотрительность. Ведь когда на горизонте появится какой-нибудь тип, которому надо дать в челюсть, - не стану же я делать это сам. Так недолго и руки поранить.
     Поэтому я счел, что не стоит пытаться переделывать Франсуаз. Она вполне устраивает меня и такая.
     - Да что вы понимаете в жизни великих вампиров? - Тадеуш уже кричал. - Вы даже слова этого грамотно не напишете! Мухомор поганый. Чучело облезлое.
     В его руках появился журнал, раскрытый на середине и сложенный вдвое, как дубинка. Именно там, очевидно, и было опубликовано злополучное эссе.
     Одна из строчек попалась на глаза Тадеушу, и ярость молодого человека всклокотала вновь.
     - Назвать меня... Назвать меня...
     Бешенство перехватило Тадеушу горло, заставив замолчать. Чис-Гирей воспользовался этим обстоятельством, чтобы промолвить:
     - Любой поэт...
     И тут Тадеуш его ударил.
     Пощечина прозвучала резко, громко, и звук этот был еще более оскорбителен, чем сам удар.
     Голова Марата дернулась - скорее от неожиданности, а не от силы оплеухи. Он стоял с распахнутым ртом, не способный ни говорить, ни защищаться.
     Пару мгновений молодой человек стоял перед своим противником - молча, глядя ему в глаза с ненавистью победителя. Мало кто в такой ситуации удержался бы от едкой фразы или торжествующего замечания. Но Тадеуш понял, что любые слова испортили бы эффектную сцену.
     Он развернулся и вышел вон, полный достоинства.
     - Вам надо быть осторожнее со своими эссе, господин Чис-Гирей, - заметил я. - Вижу, от них у вас больше врагов, чем от поэм о свободе.
     - Майкл, - спросила моя партнерша, когда мы вышли на улицу и направились обратно к собору. - А почему Тадеуш называл Чис-Гирея на "вы"? Вроде бы хотел смешать его с грязью, откуда ж вдруг такая вежливость? - Девушка взяла меня под руку.
     - Это чисто мужское отношение к жизни, - объяснил я. - Слишком сложное для женщин. Для Владека Марат - мэтр. Обитатель Парнаса. Вот почему эссе так его задело. К мэтру нельзя обращаться на "ты", даже если собираешься дать ему в рожу. Иначе он уже не будет мэтром и пощечина потеряет свое значение.
     - То есть он называл поэта сушеным мухомором из уважения? Ты прав, для меня это слишком сложно.
     - Гораздо интересней другое, - заметил я. - Марат Чис-Гирей прекрасно знает, кто на него напал и почему. И у него есть веские причины скрывать правду.
     - С чего ты взял? - удивилась девушка.
     - Видишь ли, Френки, когда ты спросила его об этом, он дал слишком подробный ответ. Перечислил своих врагов едва ли не по пунктам, а потом залакировал все напыщенной цитатой. Он подготовил это объяснение заранее, отшлифовал, как поэму перед выступлением, - а почему? Он знал, что придется лгать. - Я задумался. - Слава богам, это не наше с тобой дело. А когда вернемся из Аспоники - сможем все выяснить. Если захотим.
     Девушка заглянула мне в глаза. Это движение более пристало влюбленной школьнице, и у прекрасной демонессы оно вышло довольно забавным.
     - Но тебя беспокоит что-то еще, Майкл? - спросила она.
     - Да, Френки, - ответил я не совсем охотно.
     Приятно, когда рядом с тобой прекрасная девушка, которая знает и понимает тебя.
     Но если она знает тебя слишком хорошо, это уже не так приятно.
     - Меня терзают угрызения совести, - сказал я. - Что ты мне посоветуешь?
     - А в чем дело?
     Мне было неприятно говорить о своей оплошности, и мое лицо непроизвольно нахмурилось.
     - Только что я мог помочь человеку, но не сделал этого, Френки. Все моя проклятая эльфийская осторожность. Я не люблю ни во что вмешиваться. Теперь так неудобно.
     - Ты про эту пощечину? Если бы Владек не дал Чис-Гирею плюху - я бы его сама угостила. Нечего писать на всех пасквили. Эссеист нашелся.
     - Я говорю не про Марата, - досадливо ответил я. - А про Тадеуша. Он хотел публично унизить своего врага. Они в кондитерской. Вокруг столько тортов. К тому же вспомни, чем они украшены. Только представь, как можно опозорить человека. Я должен был предложить это Тадеушу - но нет же, промолчал. А какой шанс упущен!

6

     Автомобиль остановился так резко, словно мир кончился и некуда было дальше ехать.
     - Что-нибудь случилось, конфетка? - осведомился я. - Мы забыли дома пудреницу?
     Мы находились в Аспонике, вернее сказать, она поглотила нас, со всех сторон окружив желтовато-серой пустыней.
     Дорога простиралась впереди, такая длинная и пустынная, что выглядела неестественной. Подобное встретишь только в кино; и казалось, стоит мне выйти из машины, сделать пару шагов и протянуть руку, как мои пальцы коснутся раскрашенной декорации.
     Ветер исчез, словно он решил, что уже достаточно разравнивал своими ударами эти безжизненные просторы. Рядом с дорогой застыло перекати-поле. Оно едва заметно покачивалось, готовое отправиться в свой бесконечный путь по пустыне, и только ждало чего-то - знака ли? Чьего-то разрешения?
     Черная птица замерла на горизонте, и хотя я знал, что это всего лишь пустынный орел, показалось, будто само провидение делает мне знак остановиться.
     Франсуаз замерла, ее красивое, сильное тело напряглось, улавливая малейшие вибрации астральной энергии.
     - Оно пришло, - чуть слышно прошептала демонесса.
     - Оно? - спросил я. - Надеюсь, не налоговая проверка.
     Шутку мою никто не оценил, только черная птица нырнула вниз и исчезла. Чья бы судьба ни решилась в этот момент - моя или какого-то несчастного зверька, погибшего в орлиных когтях, - я почти явственно различил, как вдалеке прозвенели траурные колокола.
     - Ты слышишь? - спросила Франсуаз.
     - Нет, - быстро солгал я. - А что я должен услышать?
     Взгляд девушки был устремлен вперед, туда, где небо гнулось под тяжестью человеческих грехов и низвергалось к земле линией горизонта.
     - Маятник судьбы, - едва слышно ответила Франсуаз.
     Серая нить поднималась над горизонтом, похожая на дым погребального костра. Она рождалась там, где мгновением раньше исчез, ринувшись к земле, пустынный орел.
     Тонкой сизой строкой взбиралась она на небо, словно червь, ползущий по краю скалы.
     Франсуаз вышла из машины. Ее рука протянулась вперед, роскошные волосы разметались по обнаженным плечам.
     - Ты видел орла, который спикировал здесь? - спросила она.
     - Да, - ответил я. - С детства люблю животных. Поэтому мне с тобой и не скучно.
     - То была душа праведника, - молвила демонесса, - что устремлялась к великим небесам. Но одного греховного помысла оказалось довольно, чтобы она камнем рухнула вниз.
     - За что не люблю верховных богов, - заметил я, - так это за то, что у них слишком уж завышенные требования.
     Девушка сделала шаг вперед, и пространство вокруг нее начало двигаться. Волны астрала окружили нас - сперва слабые, небольшие, они с каждой долей мгновения становились все сильнее и яростнее.
     - Крики падшей души разрывают ткань мироздания, - произнесла демонесса. - Грешник хочет снова воспарить ввысь, к вечному блаженству, к которому был так близок.
     Нить, пронзившая далекое небо, темнела и ширилась. И была то не струйка дыма, а трещина в грани макрокосма.
     Глаза Франсуаз вспыхнули алым огнем, и разрыв стал стремительно шириться
     - Но душа уже вкусила сладость греха, и больше никогда не сможет отказаться от него. Это и есть проклятие.
     Хрустальная сфера мироздания разламывалась на две неравные части, чтобы зло стало еще более мерзким, а добро еще более беспомощным.
     Небо растворялось перед нами двумя тяжелыми створками. То, что находилось за их пределами, уже не имело названия.
     Лишенное цвета и формы, оно выглядело то как студенистая масса, то как туман, а бывали мгновения, когда мне казалось, будто за разверзнувшимися небесами вообще ничего нет.
     - Смотри, Майкл, - прошептала Франсуаз. - Это она. Злейший враг демонов. Великая дрема.
     - Я вижу только кисель, - возразил я.
     - Ты и не можешь увидеть ее. Только демонам дан этот дар и это проклятие. Дрема - великое ничто, пустота, абсолютное бездействие. Здесь находят свой конец гибнущие миры. Это конец всему - и горе той душе, что откажется от боли колеса превращений и возжелает навеки упокоиться в Великой дреме. Пути назад уже нет.
     - Что она делает здесь?
     - Смотрит. Дрема чувствует - нечто злое должно свершиться под великими небесами. И она жаждет поглотить всех, кто станет жертвой в предстоящей резне. Это огромный вселенский стервятник, Майкл. И теперь она кружит над будущей добычей.
     Створки раздвинулись полностью; студенистая масса поднималась все выше, и ее мягкие щупальца начинали стекать в наше мироздание.
     - Что становится с падшими душами, которые воспарили к небу, но так и не смогли закончить свой путь? - спросил я. - Они попадают в Дрему?
     - Нет... Дрема сама выбирает свои жертвы. Она забирает всех, кто подошел к ней слишком близко. А надломленные праведники исчезают из мироздания навечно, и никто не знает куда.
     - Даже демоны?
     - Да, - ответила Франсуаз. - Нам это неведомо. Думаю, и богам тоже.
     - Пожалуй, никто не знает этого наверняка, - произнес я. - Но эльфы верят, что где-то и нигде находится мир, в котором время встречается с пространством. Именно туда попадают надломленные праведники, и им суждено оставаться там вечно.
     - Где он находится?
     - Между везде и нигде.
     - И каков он?
     - Он пуст, только разорванные души мечутся по его просторам. Эльфийские легенды гласят, что люди там испытывают неимоверные муки, по сравнению с которыми даже ад покажется райским садом.
     - Что же их держит там?
     - Они сами. Им предстоит выбор, который они никогда не сделают. Их душа жаждет окунуться в горячую лаву греха, но они боятся потерять человеческую сущность. Падшие не в силах отказаться ни от первого, ни от второго и в результате не получают ничего.
     - И какая судьба их ждет?
     - Никакая. Вернее, судьба уже настигла их и заточила в темницу. Вовеки веков будут они испытывать нестерпимые муки. И хотя каждый из них может покинуть Нигде в любую минуту - падшие души выбирают вечную боль, лишь бы не принимать решение.
     - Все это правда?
     - Не знаю, возможно, всего лишь сказка, которую придумал мой народ. Но эльфы в нее верят; мы думаем, что крики страдающих душ просачиваются сквозь стены великого Нигде и проникают в наш мир. Именно они становятся причиной зла и страданий, которые окружают нас.
     Небесные створки начали затворяться, только Великая дрема продолжала пульсировать, втягивая и пряча свои студенистые щупальца.
     Я ощутил нестерпимый холод, царивший вокруг:
     - Другие же верят, что стоны мучимых праведников и есть та сила, которая движет мироздание.
     Черная птица поднялась над горизонтом и скрылась из глаз.

7

     Пока сэр Томас и другие мудрецы чесали затылки в столице Церкви, маги в Аспонике не теряли времени даром. Точнее говоря, они обращали время вспять.
     Холм, с которого я обозревал ряды фруктовых деревьев, долгие годы был погружен в объятия ледяной сферы. И люди, которых нам предстояло встретить, еще не подозревали, сколь много событий успело произойти, пока они были погружены в магический сон.
     Впрочем, мир с тех пор изменился мало, в нем по-прежнему жили злодеи и идеалисты, неудачники и безразличные. В нем по-прежнему правило Зло, притворяясь необходимостью.

***

     Я положил руку на плечо своей партнерши.
     - Не скажу, Френки, что это путешествие сделало меня более нервным, чем обычно, - произнес я, указывая на дорогу - но рабочие с фермы не ездят на джипах. И бандитских рож к голове тоже не приклеивают.
     - Ты у меня такой чувствительный, игрушка, - протянула девушка. - Но я рада, что ты находишь любой повод, чтобы прикоснуться ко мне.
     - Кто это? - спросил я, обращаясь к священнику. Седые брови моего собеседника нахмурились, сойдясь над прозрачными глазами.
     - Это Лэндор, - вполголоса ответил он. - И его люди. Они работают на хозяина фермы.
     - И занимаются явно не стрижкой газонов, - пробормотал я.
     - Вы так и не сказали, кому принадлежит ферма, - напомнила девушка.
     - Местному консорциуму, - сказал священник.
     - Добрый вечер, святой отец. - произнес человек, шедший впереди остальных.
     Он наклонился и развел в сторону руки, балансируя на грани между уважением и издевательством.
     - Вы сами видите - мы не заставляем крестьян работать больше, чем положено по контракту.
     - Вся работа на сегодня и так выполнена, - ответил священник.
     Ни у одного из тех, кто подошел к нам, не было оружия, если не считать короткоствольного револьвера, заткнутого за пояс Лэндора. Но я знал - для того, чтобы держать в страхе мирных людей, лишенных прав и полностью зависящих от работодателя, не всегда нужно оружие.
     Остальные бандиты стояли немного поодаль, сложив руки на груди; одни из них, прищурившись, глядели в небо, другие жевали табак и сплевывали на дорожку.
     Они чего-то ждали.
     Когда перед тобой лежит пачка лотерейных билетов, мало одного предчувствия, чтобы сказать, какой из них выиграет. Но когда шестеро человек, всю жизнь тренировавшие мускулы вместо мозгов, останавливаются рядом в уединенном месте, где на тысячи акров вокруг нет никого, кроме брюквы и апельсинов, да еще начинают при этом смотреть в небо, - тогда никакого предчувствия уже не нужно.
     - Любимая, - пробормотал я, - когда будешь их убивать, постарайся не сломать слишком много деревьев.
     Лэндор между тем подходил ближе.
     Он двигался с осторожностью, с какой мангуст приближается к ядовитой змее, неподвижной, но оттого еще более опасной.
     - Разве в этот час вы не предаетесь отдыху? - спросил священник. - В городе?
     Слова "бордель" и "пьянство" не были им произнесены, но присутствовали в его вопросе незримо, как смысл в евангельских притчах.
     - У нас много работы, святой отец, - сказал Лэндор.
     Он не смотрел на священника и ответил только для того, чтобы отмахнуться от чего-то постороннего.
     Глаза человека были прикованы к моей партнерше: Франсуаз, в свою очередь, тоже не отрываясь смотрела на него.
     В лице Лэндора имелось что-то благородное, как иногда случается у плебеев. Он был высокого роста, хотя немного сутулился; природа наделила его резко очерченными губами, носом с гордой горбинкой и острыми, но в то же время задумчивыми глазами. Кто-то мог бы сказать, что Лэндора портила некоторая полнота, скрадывавшая лепку черепа и выдававшая его простое происхождение, однако человек выглядит так, как ему должно, и никому не дано изменить себя, не исковеркав своей души.
     Мне-то это хорошо известно.
     Я не мог с уверенностью сказать, что привело сюда Лэндора и его людей - тех, кто должен был следить, чтобы рабочие фермы исправно выполняли свои обязанности, и тех, кто явился в апельсиновую рощу, когда там находились только мы со священником.
     Я сомневался, что эти молодцы хотели причинить вред святому отцу, хотя нельзя было исключать, что это именно один из них или даже все вместе пытались устроить пожар в его церкви.
     Однако я мог быть уверен в двух вещах: Лэндор приехал сюда со своими людьми, чтобы испортить прекрасный вечер, но теперь его планы изменились.
     - Этот сад - не лучшее место для прогулок, - произнес Лэндор.
     Такая фраза могла содержать угрозу, но угрозы в ней не было.
     В стальных глазах Франсуаз что-то вспыхнуло, что-то неподвластное ей самой.
     - Вы хотите сказать, - произнесла она, - что здесь есть более красивые места?
     Глаза Лэндора открылись; с людьми такое случается чрезвычайно редко. Названные окнами души, глаза обычно бывают закрытыми даже при распахнутых веках. Люди боятся впустить кого-нибудь внутрь себя, и причин тому много.
     Лицо Лэндора тоже изменилось, и изменилось более разительно, чем он захотел бы поверить. Его черты расслабились, взгляд прояснился, он более не пытался выглядеть сильным и властным лидером, и шайка, что стояла сейчас позади него, была теперь так же далеко, как небесные звезды. Обернись он сейчас, наверное, с омерзением отрекся бы от нее
     У каждого человека есть несколько масок, и горе тому, кто не умеет вовремя надеть нужную.
     Кончики чувственных губ Франсуаз приподнялись. Эго делает ее лицо еще более сексуальным и выглядит как неприкрытое приглашение.
     Так бывает, когда девушка собирается распотрошить человека, словно беспомощного цыпленка.
     - Я Френки, - сказала она, протягивая Лэндору руку. - А это... - Она небрежно махнула головой в мою сторону, тряхнув роскошными волосами. - Это мой брат Майкл.
     Я ощутил прилив нежности к новоявленной сестренке.
     Будь мы одни, он выразился бы гораздо активнее.
     Франсуаз наступила мне на ногу каблуком и, загадочно улыбаясь Лэндору, сильно надавила, приказывая мне заткнуться.
     - Меня зовут Генри, - сказал Лэндор. Он пожал моей партнерше руку, и девушка томно улыбнулась.
     - Ты очень занят сейчас, Генри? - спросила она. Он поперхнулся.
     - У меня нет дел, - сказал он, - Никаких.
     Франсуаз засмеялась негромко.
     - Тогда нам надо кое о чем поболтать, Генри, - сказала она. - Только нам двоим.
     Лэндору не хватало дыхания.
     Он вобрал в себя воздух, но не смог сделать этого быстро; ему пришлось втягивать его потихоньку, словно он питался из капельницы.
     - Конечно, - прошептат он.
     Я хотел понять, что происходит.
     Франсуаз, без сомнения, эффектная девушка и умеет произвести впечатление. Но то, чго испытывал в эти мгновения Лэндор, было гораздо более мощным и разрушительным, чем томление вставшего члена.
     Не будь я циником, решил бы, что это любовь.
     Пятеро бандитов, почесывавших брюхо под кожаными поясами, тоже были немного удивлены. Их крохотные мозги, разумеется, не могли осознать и доли происходящего, но они явно испытывали разочарование оттого, что им не дали начистить кому-нибудь морду.
     Наконец Лэндор отнял свою руку; он все еще не мог оторвать глаз от лица моей партнерши, а его губы начали улыбаться.
     От этого он стал выглядеть глупо.
     Франсуаз раскрыла ладонь и провела ею перед грудью Лэндора, на расстоянии нескольких дюймов.
     Ее губы томно улыбнулись, она прошептала:
     - Поспеши, Генри
     - Да, - сказал Лэндор.
     Он выдохнул эти слова громко, приходя в себя после сладкого сна. Но он хотел как можно скорее вернуться в этот сон. Повернувшись к своим громилам, он хлопнул в ладоши:
     - Все едут в город. Я беру один джип.
     - Но, мистер Лэндор... - запротестовали они.
     - Все, все, - нетерпеливо проговорил он.
     В его голосе уже не слышалось властных и жестких ноток, какие, наверное, были свойственны ему обычно. Он не хотел просыпаться.
     Люди все еще недовольно ворчали, но неохотно подчинились ему. Понурив головы и тихо переговариваясь, они направились к дороге. Лэндор шел сзади.
     Франсуаз повернулась ко мне с веселой самодо