га свежего удивленного взгляда.
     Ядовитая  изумрудная  встретила   их   целым   сонмом   экологических
интриганов, корневиков и почвенников, отчаянных  технологических  пуритан.
Здесь вообще не было дверей и  коридора,  наоборот,  весь  этаж  напоминал
барак, или точнее, пустырь с утыканными то здесь то там  языками  костров,
шалашами, среди которых бродили полуголые люди, прикрытые в срамных местах
папиросной бумагой. Противоречивые запахи навеяли воспоминания  о  простых
земных  радостях.  Под  ногами,  в  песке,  поросшем   куцыми   кустиками,
равнодушно белели кости какого-то древнего животного. Одной  такой  костью
женщина с плоской спиной помешивала в  обгоревшей  перевернутой  половинке
глобуса. Рядышком сидел на корточках жилистый мужик и сквозь восходящие от
чана потоки наблюдал, не подступают ли  к  его  бедному  очагу  враги  или
какие-нибудь захватчики. Обнаружив  на  изумрудном  горизонте  гостей,  он
приподнялся, крепко сжимая сучковатое кривое древко. Измученное  простотой
жизни лицо осветилось с  потолка  зеленым  искусственным  светом  и  стало
символом смертельной любви к окружающей ветхий очаг среде.  На  подходе  к
костру Синекура слегка  притормозил  землянина  и  указал  на  пол.  Здесь
обнаружилось, что вокруг неказистого подворья с очагом, с небольшой кучкой
хвороста, с двумя ночными горшками,  едва  удаленными  от  места  принятия
пищи, с ветхим дырявым шалашом и натянутой между ним и горбатеньким козлом
для  распилки  дров  бельевой  веревкой,  на  которой  покачивались  белые
квадраты папиросной бумаги, - вокруг всего этого  великолепия  почва  была
размечена. По вычищенному от пыли и грязи паркету тянулась меловая петля с
пояснительной надписью - ГРАНИЦА. Внутри границы, на площади около  десяти
квадратных метров, образовалось напряженное подозрение. Женщина оторвалась
от приготовления пищи и тоже подошла к самой границе, показывая всем своим
видом свирепое сопротивление  внешним  силам.  Варфоломеев  оглянулся.  На
близлежащих жилых местах уже заметили гостей и  теперь  наблюдали  оттуда,
из-за собственных границ, за развитием событий на чужеземных территориях.
     - Стойте! - мужчина поднял руку.
     - Совсем распоясались, - буркнул Синекура в ухо Варфоломееву и громко
сказал: - Я к вам привел  товарища  Петровича.  Смотрите,  на  нем  теплая
чистая одежда, он сыт и ухожен, он живет в здоровых санитарных условиях  -
душ,  ванна,  раздельный  санузел.  К  нему  по  ночам   приходят   чистые
молоденькие девушки, - при этих словах женщина презрительно хмыкнула, - он
кушает из серебряных приборов, читает свежие новости, курит хороший табак.
     Здесь уже встрепенулся мужчина. До этого он то и дело сосал из кулака
свернутую козьей ножкой самокрутку. Варфоломеев достал из бокового кармана
блестящую  пачку  "Опала"  и  предложил  мужчине.   Глаза   мужика   алчно
заблестели, он весь подался вперед, протягивая руку. Но  едва  его  ладонь
приблизилась к иноземному подарку, сверху, с  потолка,  в  тонкую  меловую
линию ударил огненный сноп электрического разряда.
     - А-я-яй! - закричал от боли мужик.
     - Что, патриотизм  патриотизмом,  а  покурить-то  хочется?  -  злобно
сказал Синекура.
     - Перестаньте, - не выдержал наконец Варфоломеев.
     Ему надоело, он устал терпеть. Синекура прав в одном, он  марионетка.
Из хозяина конкретной жизни он превратился в покорного туриста. Стоило  ли
ради этого преодолевать космические  масштабы,  да  еще  тащить  за  собой
пожилого мечтателя? Но ведь как все прекрасно складывалось поначалу! После
нескольких  месяцев  космических  скитаний  по  безжизненным  просторам  -
наконец прекрасная планета, теплый климат, свобода, демократия,  идеальные
существа. И вдруг на тебе - гильотина. Бред, выверт. Зачем он  не  удержал
Учителя? Но разве можно бросаться сломя голову, не разобравшись  толком  в
местных условиях? И потом, он пытался, он чуть не дотянулся  до  проклятой
собачки. Странно, что  жизнь  людей  может  зависеть  от  такого  простого
механизма. И  теперь  эта  пародия  на  чистилище.  Да  нет,  не  пародия,
действительно грешники, впрочем, больше похожие на узников. На него  опять
навалилась старая земная усталость последних десяти лет.  Это  ж  ведь  не
просто - взлелеять мечту, да потом  еще  и  воплотить.  Ведь  столько  лет
врать, ну, не врать, но сохранять в секрете свои желания. Конспирация! Да,
конспирация  и  только  конспирация,  легко  ли  обмануть  без  нее  целое
ведомство, да еще и не одно. Лопухи.  Варфоломеев  ухмыльнулся  той  самой
своей нервной улыбкой человека, победившего пространство и время.
     -  Чего  лыбишься?  -  донеслись  из-за   границы   злые   слова.   -
Синекуровский прихвостень!
     - За что вас здесь держат? - спросил землянин.
     - О-е-ей, благодетель нашелся, добренький какой.  Эй,  Марфа,  слышь,
красавчик какой жалостливый. -  Женщина  хмыкнула  и  поплотнее  прижалась
грудью к волосатой руке хозяина  малометражной  родины.  -  Я  землепашец,
понял? Здесь моя отчизна, здесь мой  дом  родной.  Понял?  Меня  здесь  не
держат, а я сам здесь наслаждаюсь, потому - роднее места у нас  нету.  Иди
своей дорогой дальше,  нечего  здесь  жалость  проявлять.  Тоже,  комиссия
объединенных наций...
     - Он черносотенец, - шепнул Синекура. - Громил жидов и евреев.
     - Как это - жидов и евреев? - вслух удивился Петрович.
     - А!!! - закричал черносотенец. - Мало вам дали,  масонское  отродье,
архитекторы вселенной, партийная сволочь.
     - Вот вам  экземпляр,  товарищ  Петрович,  вот  продукт  цивилизации.
Хорош, гусь репчатый, - начал Синекура удрученным голосом. - В  то  время,
как все народы и страны в едином порыве эксгумации вступили на тропу  мира
и счастья, еще являются к  нам  невежественные  осколки  темных  времен  с
единственным пошленьким желанием отрыть себе кротовую темную нору, вырвать
у человечества кусок пространства и  времени,  полагая,  что  именно  этот
самый   лоскутик   мировых   линий   принадлежит   им   лишь   по   одному
малозначительному стечению обстоятельств  -  они,  видишь  ли,  тут  живут
испокон веков. Нет, какова самонадеянность? Какова наглость? Что же, разве
можно таких негодяев в светлое будущее? Вряд ли, пусть пока  тут  поживут,
покумекают.
     Синекура кривлялся, но, кажется, не получал особого  удовольствия  от
собственного юродства. Обвиняемый тоже был не вполне в восторге. Он злобно
раздувал щеки, будто  у  него  во  рту  постоянно  накапливалось  какое-то
вредное вещество. Наконец Синекура замолчал, и  тут  же,  внезапно,  лихо,
черносотенец натурально плюнул в лицо обидчику. Главный врач  инстинктивно
закрыл  физиономию  руками,   но   зря,   поскольку   раздался   треск   и
отвратительный плевок с  гадючьим  шипением  испарился  в  ядовито-зеленом
искровом  разряде.  Граница  была  на  замке.  Хозяева  шалаша  и   жители
прибрежных национальных федераций громко засмеялись синекуровскому испугу.
На  минуту  под  низкими  сводами  изумрудного  этажа  воцарилось  высокое
интернациональное чувство.
     - А представляете, эту компанию - да  к  философам,  под  белоснежные
своды, или еще лучше - к революционерам  на  индиго  розовый.  Вот  тут  и
началась бы жратва, друг дружечку жрали бы поедом, - глаза Синекуры  алчно
заблестели, но он тут  же  поправился:  -  Но  нет,  конечно,  это  чистые
спекуляции, мы гуманисты, черт побери. Каждому свое, ведь  главное  что  -
развести их в стороны, иначе - кровавая бойня с вытекающими последствиями.
Нет, некоторые так и предлагали - собрать всех грешников в  одно  место  и
пускай там сами выясняют отношения. Но  слава  богу,  хватило  ума,  пущай
перевоспитываются  по  отдельности.  -  Синекура  посмотрел  на   часы   и
заторопился к выходу. - Скоро ужинать, а мы всего ничего обошли...
     И опять шахта, лифт, этажи, перелеты, и снова мелькают цвета, и люди,
люди, люди. Варфоломеев пытался понять систему. Он чувствовал: что-то есть
в этом сумасшедшем беспорядке, какая-то нить,  какое-то  правило,  а  быть
может, даже закон. Некоторые этажи Синекура пропускал, приговаривая:  "Это
не для нас, это не для нас". Наоборот, вдруг ни с того  ни  с  сего  резко
тормозил и, подталкивая землянина, выводил на новое свежее место.  Изредка
центраец трогал товарища Петровича за  руку,  -  так  делают  экстрасенсы,
когда ищут спрятанную в зале вещь, - будто и сам хотел определить, нет  ли
в эксгуматоре какой-нибудь жгучей тайны. Тайна определенно была, иначе чем
еще можно было  объяснить  бестолковый  извилистый  маршрут.  В  глазах  у
Варфоломеева рябило. Марс темно-коричневый -  сильные  духом,  казарменные
вольнодумцы,  друзья  народа,  полковники.   Английская   красная   кишела
любителями подлинной правды, лизоблюдами,  совратителями  неокрепших  душ,
социал-реалистами. В дальнем углу желто-лимонного  коридора,  где  обитали
ортодоксы, партийцы и люди, превозносящие скупость  ума,  Синекура  припер
землянина к стене и внезапно спросил:
     - Вы член партии?
     Варфоломеев,  измотанный  и  голодный,  устало  махнул  рукой,   мол,
отстаньте, но Синекура не отступался.
     - Нет, скажите, может, вы кому сочувствуете? Кто вам по душе?
     - Я люблю женщин и беспартийных, - признался землянин.
     - А, вы свободный человек! Ну-ну, посмотрим, посмотрим,  что  это  за
порода - хомо либералис.
     Дальше шли изменники родины, мытари совести  и  диссиденты.  Этих  не
сгоняли в кучи и не принуждали биться головой  об  стенку,  их  уничтожали
морально. Здесь Синекура особенно внимательно приглядывался к подопечному,
выуживая следы прошлых поступков. И то сказать, Варфоломеев  чувствительно
побледнел, когда в одном из блоков золотистой охры, через  узенькую  щелку
ему  показали  выкручивание  мозгов  посредством  бесконечного  повторения
прописных истин. Молодой человек с длинными, как у женщины, волосами сидел
в объятиях механического агрегата. Агрегат тремя захватами сжимал туловище
испытуемого в неудобном положении, а двумя  остальными  держал  перед  его
лицом  последний  выпуск  центрайских  ведомостей.  Металлическим  голосом
механический чурбан приказывал мученику читать передовицу, но не прозой, а
песней, под аккомпанемент старинного щипкового инструмента.  Если  молодой
человек замолкал или перевирал ноты, тут же получал зуботычину и  вынужден
был начинать все сызнова.

                       В заключительном слове
                       Приват-министр поблагодарил
                       Собравшихся за оказанное до-
                       Верие. В ближайшее полнолуние, -
                       Продолжал приват-министр, -
                       Мы открываем роторно-конвейер-
                       Ную линию по обезглавливанию
                       Делегентов. Да здравствует сво-
                       Бода, да здравствует демокра-
                       тия. Ура!

     Под "Ура" декламатор получил очередную  зуботычину,  и  ему  пришлось
начать все сначала.
     - Политчас? - зло спросил Варфоломеев.
     - Политвек, - поправил Синекура и разъяснил: -  А  ведь  был  хороший
поэт, совесть народа, интеллектуал.
     Внезапно карающая рука заскрежетала  и  неестественно  вывернулась  в
сторону. Синекура цыкнул.
     - Просил же проверить! - Он  озабоченно  огляделся  по  сторонам,  не
решаясь оставить здесь экскурсанта, но потом все же  сказал:  -  Подождите
здесь, я позову оператора.
     Синекура скрылся. Варфоломеев подошел к мученику  и  заглянул  ему  в
глаза. Человек смотрел на него невидящими глазами и только двигал красными
губами:
     - Зову я смерть, мне видеть невтерпеж...
     Варфоломеев отшатнулся. Неужели сам?!  Но  что  же  Энгель,  не  смог
переправить,  не  смог  замазать?!  По  розовой  щеке   поэта   покатилась
прозрачная слеза. Варфоломеев решил помочь ему и вытереть  слезу  казенным
рукавом. Да как-то неловко, неудачно задел поэта по носу. И тут  случилось
непредвиденное. Нос у поэта  отвалился  на  пол.  На  лице  осталась  лишь
овальная проекция этого человеческого органа, белая, неживая, пластиковая.
Сзади послышался хохот. Смеялся Синекура, довольный своей проделкой.
     - Это же муляж, тренажер, - сквозь всхлипывания говорил  главврач.  -
Опытный образец. Ха, ха! Эх, товарищ, товарищ, ну даешь! Вот ведь,  нет  у
вас доверия к демократии.
     - У меня ни к чему нет доверия, - зло ответил Варфоломеев. - Я устал.
Может, хватит на сегодня экспериментов?
     -  Да  полноте,  господин  хороший,   полно   злиться,   -   внезапно
изменившимся голосом начал Синекура, - нечего строить жалобное лицо. Поэта
пожалели? Ха, врете, господин Петрович, полно прикидываться. Я ведь следил
за вами. Дай, думаю, посмотрю, понаблюдаю, что  за  личность.  Что  же  вы
праведником сейчас вдруг? Я же  видел,  заиграли  глазенки,  когда  я  вас
кругами  водить  стал.  Нет,  определенно  вы  наш  человек.   Ах,   какое
удовольствие вы пытались скрыть! Признайтесь. -  Голос  Синекуры  странным
образом походил на голос Васи Караулова.
     - Да в чем? - не выдержал землянин.
     - Вы меня в прошлый раз скальпелем упрекнули, намекали, мол, часто ли
я операции делаю, но сегодня я вас поймал, дорогой мой  товарищ  Петрович.
Признайтесь: радостно было наблюдать нашу работу?
     - Глупости.
     - Э, нет, у вас вот  здесь,  -  Синекура  чуть  не  в  глаз  полез  к
землянину, - морщиночка, как лакмусовая бумажка. Я видел радость  хирурга,
да, да, вы и есть хирург, прирожденный, волею божией хирург. Ну а  как  же
иначе избавишься от этих  подлецов  человеческого  духа?  Перевоспитанием?
Уговорами? Логикой? Чушь. Они сами кого хочешь уговорят и опять,  что  ли,
людям по второму кругу, в революционном порыве... Неужто для  этого  наука
им жизни вернула, бессмертие вручила - живи, народ, радуйся?
     И гильотину в придачу.
     - Гильотину? - удивился главврач. - Ну что же, гильотина.  Гильотина,
пардон, да не та, наша гильотина совсем из другого материала. Тут уж вы не
судья. Вы вот побудьте  сначала  в  нашей  шкуре,  а  потом  и  поговорим,
поспорим о наших ценностях, хотя... - Синекура всплеснул руками. - Что  же
в самом деле, я и забыл  про  заявление,  ха,  ха!  Чего  же  я  вас  буду
агитировать, если вы сами заявление подали?
     С огромным  трудом  землянин  преодолел  сладостное  желание  ударить
экскурсовода по лицу. Испугался, вдруг и у Синекуры что-нибудь  треснет  и
отвалится.
     - Может быть, хватит?
     - Хватит, теперь уже хватит, - холодно сказал  Синекура  и  поднял  с
пола оторванный искусственный орган.



                                    28

     Прошло несколько дней.  Синекура  на  время  оставил  Варфоломеева  в
покое, и это, как сказал Феофан, ничего хорошего не  предвещало.  Ведь  не
зря же он водил товарища Петровича по небоскребу, объяснял Феофан, ведь не
Петровичу он показывал чистилище, а чистилищу Петровича. Хотел посмотреть,
не признает ли кто-нибудь землянина родственником, другом или, по  крайней
мере, соратником. На  вопрос  же  Варфоломеева,  почему  его,  неизвестную
начальству личность,  поместили  на  розовый  этаж,  Феофан  начал  сально
ухмыляться и всячески отлынивать от пояснений, мол, ты сам с усам,  должен
понимать, тебе, мол, виднее, и так далее.
     Между тем обстановка  в  городе  резко  менялась.  Газеты,  регулярно
приходящие к Петровичу, свидетельствовали  о  нарастании  кампании  вокруг
деэксгумации. Приват-министр Лепелтье почти каждый день выступал с важными
правительственными  сообщениями  о  текущем  моменте,  говорил   о   новых
технических победах, обращался с воззваниями к нации. В отдельной комнате,
которую  Петрович  про  себя  называл  красным  уголком,  был   установлен
видеоэкран, и вечерами здесь собирались обитатели розового этажа. Даже  за
столь короткое время было заметно, как  изменились  тон  и  направленность
телепрограмм.  Рекламные  ролики,  музыкальные  номера,   порнографические
фильмы  неуклонно  отступали  и  информационное  пространство  все  больше
заполнялось декларациями, постановлениями, указами. Вместо рекламы туризма
теперь все чаще появлялись сообщения о тайфунах, землетрясениях и  цунами.
Несколько  раз  было  объявлено  о   закрытии   международных   авиалиний,
связывающих свободный город Центрай с регионами, позволившими себе злобные
выпады против нашей демократии. Феофан грубо  матерился  в  ответ  на  эти
сообщения и все призывал объявить  коллективную  голодовку  с  требованием
немедленно выпустить  их  на  свободу.  Но  обитатели  розового  этажа  не
поддержали коллегу. У тебя, мол, жировой запас, а нам  что?  -  жаловались
папы. Кстати,  здесь  Петрович  познакомился  еще  с  дюжиной  центрайцев,
очевидно, ранее оживленных, но явно  помешанных  на  женском  вопросе.  Из
старых знакомых только Энгель не смотрел телевизор,  он  был  занят  своим
важным делом и с утра до ночи замазывал имена бывших классиков. Книги  ему
теперь привозила  на  автотележке  новенькая  медсестра.  А  вот  Урса  не
появлялась.
     Как-то вечером, когда основная масса уже смотрела очередные репортажи
о встречах приват-министра с народом, Петрович постучал в комнату Феофана.
Не дождавшись ответа, он попытался открыть дверь. Дверь не открывалась,  а
изнутри эти двери не запирались в принципе.  Петрович  нажал  посильнее  и
дверь, хотя и с трудом, но поддалась. Не зная, что  и  подумать,  землянин
еще  подналег  и  с  удивлением  обнаружил,  что  дверь  забаррикадирована
кроватью. Кое-как он пролез внутрь. Феофана не было. Было впечатление, что
кто-то выпрыгнул в  окно.  Окно  было  открыто,  и  оттуда  тянуло  тонким
июльским сквознячком. Перегнувшись, Петрович увидел  Феофана,  с  огромным
напряжением ползущего по связанным простыням вверх. Огромная розовая  туша
покачивалась  над  облаками.  Круглый  багровый  череп   Феофана   казался
космическим небесным телом, проплывающим над вечерним городом. В метре  от
цели землянин схватил верхолаза за шиворот и с  божьей  помощью  побыстрее
вытащил его от греха подальше.
     Феофан кряхтел, сопел, держался за правый бок.
     - Фу ты, зараза, говорил себе: знай меру. Фу, фу.
     Выяснилось: старый развратник и до этого часто лазал на голубой этаж.
Всегда брал с собой коньячок и закуски, сколько мог,  а  в  следующий  раз
может взять и товарища Петровича, если тот никому не  скажет,  потому  что
хороших женщин и так мало.
     Все это походит на сон, думал Варфоломеев,  отдыхая  после  ужина  на
мягком ложе. Феофан вместо благодарности за  помощь  сунул  ему  небольшой
красочный  конвертик.  Там  было  написано:  "Дорогой  Петрович!  Синекура
перевел меня на голубой этаж. Здесь только женщины, к  несчастью,  падшие.
Но дело не в этом. Во мне что-то сломалось. Я все время  думаю  над  вашим
вопросом. Помните, тогда на площади, в ночь на  полнолуние,  вы  спросили:
"Кого представляет приват-министр?" Я сказала, что он представляет  народ,
но теперь я думаю, как же так, у него нет никакой  партии,  а  все  вокруг
кричат: да здравствует приват-министр  Лепелтье!  У  него  и  программы-то
своей никакой не было,  надергал  у  других.  Но  все  вокруг  кричат:  да
здравствует, да здравствует! Ведь это действительно странно.  И  я  решила
проверить, откуда он взялся. Я  посмотрела  в  институтском  компьютере  -
оказалось, он бывший главврач нашего эксгуматора, еще до Синекуры, лет  за
десять. Понимаете? Мне кажется, это вам будет интересно. И еще одно,  нет,
даже не одно, еще два слова. Цветы мои, конечно, были ужасны, правильно вы
их на пол сбросили. И еще хочется вам сказать, Петрович.  Не  знаю,  можно
ли, мне стыдно в этом признаться. Вы  такой  смешной  были  на  полу,  как
ребенок, спали калачиком. Извините, я вас  поцеловала.  Все,  пока,  скоро
ужин. Ваша (слово "Ваша" было подчеркнуто)  Урса  Минорис."  Постскриптум:
"Опасайтесь Синекуру."
     Этого только не  хватало.  Очередная  победа  не  радовала  звездного
капитана. А