ав  к  губам  свои
наручные часы, однако  голос  ее  звучал  очень  тихо  -  Дунски  не  смог
различить ни единого слова. "Они  общаются  не  на  той  частоте,  которой
обычно пользуются органики", - подумал он. Мужчина поехал к  Вуменвэй.  Их
обогнали две патрульные машины со включенными сиренами;  эти  направлялись
куда-то на запад. Машина  свернула  налево,  проследовала  по  Вуменвэй  к
северу, затем направо - на Восточную Четырнадцатую улицу и снова налево  -
на Вторую авеню. Сразу же после  Площади  Стайвесант  они  остановились  у
подъезда большого многоквартирного дома. Дунски видел это здание прежде  -
монументальное строение, формой своей  отдаленно  напоминающее  храм  Тадж
Махал,  но  немного  меньше  по  размеру.  Тут   жили   высокопоставленные
правительственные чиновники, у многих его обитателей здесь же находились и
служебные кабинеты. В здании пристроилось множество магазинчиков, а  также
просторный зал для  торжественных  заседаний,  ресторан  и  гимнастический
манеж. Видимо,  ситуация  действительно  была  не  из  приятных.  Раз  его
привезли сюда, значит Совет не видел другого выхода, и дело приближалось к
критической точке.
     Мужчина остался  в  машине  прослушивать  каналы  органиков.  Женщина
проводила Дунски по широкому,  отделанному  мрамором  коридору,  по  обеим
сторонам которого замерли воплощенные в камне, одетые в официальную  форму
фигуры чиновников, когда-то важно вышагивавших  здесь.  Статуи  давно  уже
нуждались в том, чтобы их избавили от пыли.
     Они остановились у дверей одного из многочисленных лифтов, и  женщина
объявила в настенный экран:
     - Он здесь.
     -  Пусть  поднимется  один,  -  ответил  глубокий  мужской  голос.  -
Возвращайтесь на пост. После того, как он войдет в лифт.
     - Слушаюсь, Ум, - сказала женщина. Она ушла лишь когда Дунски вошел в
кабину и за ним закрылись двери.
     Джеймс поднялся на один из этажей Куполообразной части, вышел в холл,
устланный  прекрасными  коврами  и  сверкавший  изысканной  отделкой,   и,
обратившись к ожидающему его мужчине, представился:
     - Дунски.
     Мужчина кивнул и проводил его  через  холл  к  одной  из  дверей.  На
табличке стояли два имени: Пайет Эссекс Вермолен и Майа Оуэн Барух.  Имена
были Дунски знакомы, хотя их обладателей видеть  ему  не  доводилось.  Оба
приходились ему троюродными братом и сестрой: Вермолен по отцовской линии,
а Барух - по материнской. Поскольку  они  состояли  с  ним  в  родственных
отношениях, он предполагал, что оба кузена  входили  в  общество  иммеров,
хотя никаких доказательств тому он не имел.  В  квартире  они  жили  одни,
несложно  было  поэтому  определить  их  принадлежность  к  самым   высшим
официальным  лицам.  Стены  квартиры  украшали  обои,  повсюду  попадались
предметы антиквариата и бесконечные безделушки,  разнообразящие  интерьер.
Вряд ли их было бы такое множество, если бы хозяевам приходилось  все  это
прятать на шесть дней в неделю. Положение этой пары по всем признакам было
даже более высоким, нежели  его  подруги  из  Вторника,  комиссар-генерала
Хорн, которая делила  свою  квартиру  с  еще  одной  женщиной,  гражданкой
Четверга.
     Вермолен, высокий  худой  мужчина,  принял  от  Дунски  его  уличную,
промокшую от  дождя  одежду  и  развесил  ее.  Маленькая,  худощавая  жена
Вермолена спросила Дунски, не желает ли он перекусить или выпить.
     - Стаканчик бурбона с бутербродом, -  хрипло,  заторможенно  попросил
он. - Спасибо. Если не возражаете, я воспользуюсь вашим туалетом.
     Вернувшись в гостиную, он уселся на огромный мягкий  диван,  покрытый
накидкой из искусственного меха. Брюки и башмаки Джеймса оставляли  вокруг
мокрые следы, но он не обращал на это внимания.
     Майа Барух принесла выпивку, и  сама  села  рядом.  Дунски  отхлебнул
виски и глубоко вздохнул.
     Вермолен  тоже  сел,  но,  пока  Дунски  не  расправился   со   своим
бутербродом, сохранял молчание.
     - Ну, - сказал он, наконец, подаваясь вперед. - Расскажите обо  всем,
что произошло. Некоторые детали я уже слышал от своих людей  по  радио.  Я
получил  также  отчеты  от  вашего  непосредственного  начальника   и   от
официальных лиц из других дней. Сейчас  я  хочу  услышать  всю  историю  в
целом. Мне нужна полная информация - все, что так или  иначе  относится  к
этому делу.
     Дунски  излагал  события,  время  от  времени  останавливаясь,  чтобы
ответить на вопросы Вермолена и Барух.  Удостоверившись,  что  он  услышал
все, что возможно, удовлетворенный Вермолен откинулся  на  спинку  кресла,
сцепив ладони кончиками пальцев, походивших на луковки церковных куполов.
     - Ну и катавасия. Но, думаю, можно все это уладить.  Теперь  органики
уже не станут искать Кастора. К  сожалению,  остаются  еще  эти  мертвецы.
Совершенно непонятно, что с ними делать.  Власти  займутся  выяснением  их
личностей, изучат биоданные, просмотрят имеющиеся записи их жизни,  найдут
и допросят всех их знакомых. Они  попытаются  связать  все  обстоятельства
воедино, хотя не думаю, что им удастся разгадать эту загадку.  По  крайней
мере, остается на это надеяться. Мы весьма основательно замели все  следы.
Увы,  никогда  нельзя  быть  уверенным,  что  некая   на   первый   взгляд
совершеннейшая мелочь не  окажется  в  определенный  момент  существенной.
Может быть, и им подвернется что-то в этом роде.
     - А что насчет следующей Среды? - спросил Дунски.  -  Органики  будут
допрашивать меня как Боба Тингла. Если у них возникнут подозрения, мне  не
избежать тумана истины. Вы же понимаете, что это значит.
     Вермолен жестом руки показал, что не принимает  подобную  возможность
всерьез.
     - А что у них есть? Замок,  который  уничтожил  Кастор,  заменили  до
приезда скорой помощи. Ваше оружие унесли. Произошел несчастный случай, вы
поскользнулись на куске мыла и ударились головой -  вот  и  все.  Об  этом
позаботятся наши люди из Среды. Среди них есть  весьма  высокопоставленные
персоны.
     "Возможно, он и прав, - подумал Дунски. - Только вот слишком уж много
иммеров участвует в вызволении  его  из  этой  переделки,  слишком  многим
известны его роли в других днях".
     -  Вы  прекрасно  замели  следы,  -  сказал  Вермолен.  -  Однако  не
исключено, что свидетели все-таки  найдутся:  многие  могли  наблюдать  за
происходившим из окон домов.
     - Шел проливной дождь, - заметил Дунски. - Было темно, к тому  же  на
мне был плащ с капюшоном.  Можно  еще  выпить?  Благодарю.  Какие-то  люди
повыскакивали в тот момент, когда я садился в машину, однако близко ко мне
они не подходили. Наблюдение со спутников вести  не  могли:  было  слишком
облачно.
     - Я знаю, - сказал Вермолен. - Органики станут заниматься этим  делом
до самой полуночи и только потом закроют лавочку.  Они  оставят  сообщение
властям Вторника  и  Среды.  Но  те  сочтут  дело  законченным.  Кастор  -
совершенно очевидный психопат, уже  убит.  А  это  -  конец  следа.  Хотя,
сегодня... слишком много  трупов.  Это,  конечно,  касается  исключительно
Четверга, и все же следует проинформировать иммеров из других дней.  Тогда
они тоже смогут помочь нам замести следы, если в этом будет необходимость.
Возможно, внедрят какое-нибудь ложное объяснение. Это лучше всего. -  Лицо
его вдруг осветилось. - Любое правдоподобное объяснение событий  -  лучше,
чем ничего. В этом случае неразрешенное дело останется в  банке  данных  и
теоретически будет находиться там неограниченно долго.  Будучи  раскрытым,
оно попадет в секцию истории.
     Дунски с трудом удерживался, чтобы не закрыть глаза.
     - Наверняка это лучший план. Только...
     - Что только?
     - Как насчет Сник?
     - Гархар зашел с ней слишком  далеко,  -  заметил  Вермолен,  тряхнув
головой. (Так вот как на самом деле звали "Длинного", подумал Джеймс). - Я
не смирился бы с убийством Сник, хотя должен сказать, что  план  возложить
на Кастора вину за эту бойню был весьма удачен. Не думаю  все  же,  что  я
допустил бы это. Гархара винить  трудно.  Ему  было  поручено  командовать
операцией, а времени на согласование действий с нами у него не  было.  Так
или иначе... это уже в прошлом. Сник останется в окаменелом состоянии,  мы
спрячем ее в надежном месте.
     Вермолен снова сцепил пальцы в характерном жесте.
     - Сегодня  ее  не  хватятся.  Они  подумают,  что  она  занята  своим
собственным расследованием, если, конечно, о ней вообще  вспомнят.  Кастор
займет у них все время. Так.  А  что  произойдет  завтра?  Должна  ли  она
явиться в штаб органиков с визой и приказами, полученными  в  Воскресенье?
Нет, не  обязана.  И  как  Пятница  узнает,  что  она  вообще  должна  там
появиться? Никак. Так же, как и другие дни. О  ее  исчезновении  никто  не
вспомнит, пока не наступит следующее Воскресенье, когда она не  предстанет
с отчетом перед своим шефом. Воскресенье с этим ничего поделать не сможет,
только передаст соответствующие запросы в адрес  последующих  дней.  Когда
наступит еще одно Воскресенье, они узнают, что Сник пропала в Четверг.  До
этого у нас еще куча времени, чтобы  хорошенько  ко  всему  подготовиться.
Возможно, вообще ничего и не придется делать.
     - Надеюсь, - проговорил Дунски.
     Он вдруг представил себе Пантею Сник, твердую и холодную, запрятанную
в некоем укромном месте навеки. Найдут ли ее когда-нибудь?
     - Бедняжка, - сказала Майа Барух, поглаживая его руку.
     Дунски взглянул на нее, и она добавила:
     - Твои жены убиты. Так ужасно.
     - Ему все-таки удалось отомстить, - заметил Вермолен.
     Она отдернула  руку  и  отодвинулась  от  Дунски.  Еще  бы!  Он  убил
человека. И неважно, что сделал он это в порядке самообороны и что Кастора
так или иначе необходимо было убрать. Сама  мысль  -  она  сидит  рядом  с
человеком, способным на насилие, вызывала у нее неприятие.
     - Я понимаю, что местью мертвых уже не вернешь, - проговорил  Дунски.
- Это старое клише. Но все-таки месть хотя бы доставляет удовлетворение.
     Барух шмыгнула  носом  и  отодвинулась  еще  дальше.  Дунски,  устало
улыбнувшись, спросил:
     - Что с Руперт фон Хенцау, с моей женой?
     - Ей сообщили, - ответил Вермолен. - Она  сегодня  установит  за  вас
куклу в цилиндре.  Или,  как  предложил  я,  покинет  коммуну  сегодня  же
вечером, скажет им,  что  и  она,  и  вы,  разводитесь  с  ними.  Все-таки
объяснение. Если она решит уйти,  то  воспользуется  аварийным  стоунером.
Вашу сумку на завтра она возьмет с собой. В любом случае - уйдет  она  или
нет - Руперт позаботится, чтобы вы смогли получить свою завтрашнюю  сумку.
Она просила передать, что любит вас и что завтра вы увидитесь. То есть,  в
следующий Четверг.
     Дунски не счел необходимым посвящать  супругов  в  то,  что  запасные
сумки припрятаны у него в укромных местах по всему городу.
     Вермолен немного помолчал, а затем объявил:
     - Что касается вас, то вы останетесь здесь.  Я  думаю,  возражений  с
вашей стороны не будет?
     - Вам известно, что моя жена из  Пятницы  сейчас  находится  в  Южной
Америке в археологической экспедиции?
     - Конечно. Нам пришлось навести справки и о ней, чтобы составить себе
полную картину вашего сегодняшнего положения.
     Этот человек знает о нем слишком много, но что с этим можно поделать?
     - Я очень устал, - сказал Дунски. - Хотелось бы принять  душ  и  лечь
спать. У меня сегодня был тяжелый день.
     - Я провожу вас в вашу комнату,  -  предложил  Вермолен,  вставая.  -
Когда вы проснетесь, нас скорее всего уже здесь  не  будет.  Позавтракаете
сами, а затем можете отправляться по делам. Я оставил сообщение для вашего
шефа, я имею в виду -  на  завтра.  Я  сказал  ему,  что  всю  необходимую
информацию он получит от вас. Думаю, он, как  только  сможет,  свяжется  с
вами.
     - Все зависит от того, сочтет ли он это необходимым.
     Спальня оказалась просто шикарной, с огромной, опускающейся с потолка
кроватью. Вермолен нажал какую-то кнопку на настенной панели и подвешенная
на цепях кровать медленно поползла вниз, а затем стала на ножки,  которые,
пока она опускалась, выдвинулись по углам.
     - Если до того, как мы с  женой  отправимся  в  стоунеры,  что-нибудь
произойдет, я оставлю для вас сообщение. Будет мерцать вот этот  экран,  -
он указал на стену. - Ночную рубашку вы найдете в шкафу.
     - Это слишком шикарно, - поблагодарил Дунски. - Я не привык  к  такой
роскоши.
     - Мы несем огромную ответственность, так что заслуживаем и  большего,
- заметил Вермолен.
     Дунски пожелал ему спокойной ночи, а когда Вермолен покинул  комнату,
проверил замок. Дверь была заперта. Он почистил зубы  одноразовой  щеткой,
которую нашел в шкафчике, принял душ и лег спать. Но долгожданный  сон  не
шел. Он, словно сошедший с рельсов  поезд,  затерялся  где-то  по  дороге.
Перед глазами Дункана в некоем мысленном зале  проносились  образы:  Озма,
Нокомис, Кастор... Его стала бить дрожь. Потекли и тут  же  прошли  слезы.
Дунски встал и подошел к маленькому бару в углу - еще один предмет роскоши
- и налил себе стакан напитка под названием "Социальное наслаждение  номер
1". "Чего тут только нет!" - подумал он.  Минут  пятнадцать  он  маятником
ходил по спальне. Ноги его постепенно ослабевали, но  остановиться  он  не
мог. Дункан по-прежнему сжимал стакан в руке. Делая последний  глоток,  он
вдруг увидел Уайта  Реппа,  улыбающегося  из-под  своей  широченной  белой
шляпы.
     - Жаль, что я не смог принять участие в этой чудесной перестрелке  на
Джоунс Стрит, - сказал Уайт. - Мне  бы  сподручнее  проделать  это  вместо
тебя! Уж я бы получил удовольствие!
     - Еще даже полночь не наступила, - пробормотал Дунски, и Уайт исчез в
тумане.
     Дунски  залез  в  постель  и  заплакал.  В  голове  его  -  словно  в
сумасшедшем доме - со всех  сторон  появились  вдруг  зеркала,  в  которых
отражалась одна и та же картина: холодное, твердое,  как  бриллиант,  тело
Сник. Погружаясь в беспокойный сон, он подумал:  не  стоит  жалеть  о  ней
больше, чем о других. Это несправедливо.




                               МИР ПЯТНИЦЫ

                                    РАЗНООБРАЗИЕ. Второй месяц года Д5-Н1
                                    (День-пять, Неделя-один)


                                   20

     Уайт Бампо Репп вразвалочку вышел из  своей  квартиры,  прошел  через
холл и остановился  у  лифта.  Вид  у  него  был  что  ни  на  есть  самый
экстравагантный - во всей Пятнице  подобным  образом  одевался  только  он
один. Белая  "десятигаллоновая"  шляпа,  кроваво-красный  платок  на  шее,
фиолетовая рубаха с непомерно широкими рукавами и кружевной  манжеткой  на
шее, безрукавка из черной искусственной кожи, тяжелый ремень  с  массивной
пряжкой,  на  которой  изображен  ковбой  на  брыкающейся  лошади,  тесные
небесно-голубые джинсы, отделанные на швах кожей, и  белые  тисненой  кожи
башмаки на  высоких  каблуках  с  изображением  скрещенных  шестиразрядных
пистолетов.  Уайт  Репп  -  знаменитый  деятель  телевидения,   сценарист,
режиссер и продюсер одновременно, был крупнейшим специалистом по вестернам
и историческим драмам. Чего не хватало в  этом  костюме  -  и  это  сильно
раздражало Реппа, - так это тисненой кобуры, а лучше  двух,  и  игрушечных
пистолетов с элегантной чеканкой.  Правительство  не  разрешило  дополнить
туалет маэстро этими на первый взгляд безобидными деталями. Если маленьким
детям нельзя играть с  оружием,  почему  это  должно  дозволяться  большим
детям? Репп подавал бы им дурной пример.
     Правда, то же самое правительство никак не ограничивает  демонстрацию
оружия и насилия на экранах  и  в  специальных  залах  для  развлечений  -
эмфаториях. Оно, как  и  все  другие  органы  верховной  власти,  начиная,
наверно, с основания древнего Вавилона, не избежало двойной морали.
     Хотя жители дома, ожидавшие лифт, встречали Реппа почти каждый  день,
они с восхищением смотрели на него и с большим  энтузиазмом  пожимали  ему
руку. А он, как и  всегда  в  этот  момент,  чувствовал  легкие  угрызения
совести, поскольку в некотором смысле  он  просто  прохвост,  пользующийся
невежеством толпы. Ни один настоящий ковбой так  никогда  не  одевался,  к
тому же сумка на плече была применительно к ковбою  совершенно  неуместна.
Кстати, все это они должны были бы знать, ведь в своих  телевизионных  шоу
он давал совершенно реалистичные портреты ковбоев  -  по  крайне  мере,  в
такой степени правдивые, в какой он сам располагал новейшей информацией.
     Обитатели дома громко, даже бурно, приветствовали его.  Репп  отвечал
на  их  возгласы  мягко,  в  традициях,  присущих  созданному  им   образу
спокойного, с мягким голосом, героя, который настоящую жесткость проявляет
только в случае серьезной необходимости. "Улыбайся,  незнакомец,  и  я  не
обижусь, даже если ты и обижаешь меня немного".
     Пока они опускались на лифте вниз, он охотно  отвечают  на  расспросы
пассажиров, о его новой драматической постановке. Добравшись до вестибюля,
пассажиры лифта  отправились  по  своим  делам.  Постукивая  каблуками  по
мраморному полу вестибюля, Репп вышел на яркое солнце и прохладный  воздух
- погода стояла прекрасная. Репп сел в  ожидавшее  его  такси  и  негромко
ответил на приветствие водителя, который, заранее с помощью экрана узнав о
местоназначении Реппа,  сразу  же  тронулся,  направляясь  от  перекрестка
Восточной Двадцать третьей улицы и Парк Авеню  к  Второй  авеню.  Повернув
такси направо, он выехал к  задней  стороне  блочного  здания,  в  котором
когда-то  размещался  Медицинский   Центр   Бет   Израэль.   Манхэттенский
Государственный   Институт   визуальных   искусств    представлял    собой
сорокашестиэтажное  сооружение,  более  всего  напоминающее  своей  формой
обыкновенный штопор. Это обстоятельство, как не трудно догадаться,  давало
благоприятную почву для постоянных шуток  на  тему  о  том,  что  Институт
делает для публики и с нею.
     Водитель открыл дверцу и сказал:
     - Гроза очистила воздух, Рас Репп, и все так охладила.
     - Да, это точно, - отозвался Репп. - Она и очистила, и охладила очень
многое. Вы даже не представляете, насколько правы.
     Действительно, события снова вошли в  нормальное,  устойчивое  русло.
Кастор мертв. Сник спрятана. Иммеры занимались тем,  что  заметали  следы.
Сегодня, вполне  вероятно,  все  пойдет,  как  обычно.  У  него  останутся
проблемы, но связанные  с  его  профессиональной  деятельностью,  а  не  с
проступками преступников или органиков,  этих  преступников  преследующих.
Правда, некоторые - тут Репп даже  усмехнулся  -  считают,  что  сами  его
постановки являются преступлениями.
     Настроение Реппа было приподнятым.  Он  пружинящей  походкой  пересек
тротуар и ступил на дорожку, ведущую к зданию.  Прохожие  пялили  на  него
глаза, некоторые из них, совершенно незнакомые люди, обращались к нему  по
имени. Огромный фонтан как  раз  посередине  между  тротуаром  и  зданием,
стрелял водой  из  кранов,  спрятанных  на  макушках  скульптурных  фигур;
высеченные из камня (а не просто "окаменевшие") двенадцать мужчин и женщин
-  все  в  самом  недавнем  прошлом  великие  артисты  визуального  жанра,
составляли композицию на пьедестале в самом его центре. Возможно,  однажды
здесь среди них появится и его статуя. Одна из струй  достигла  его  лица,
обдав  холодком.  Проходя  мимо  великой  дюжины,  Репп  отдал  им  салют.
Проследовав между рядами  гигантских  дубов,  он  вошел  в  девятиугольную
дверь. Лифт поднял его на последний этаж, где он приветствовал сидящего за
стойкой дежурного. Следующая комната с огромным круглым столом  посередине
имела куполообразную форму и была необычайно просторна. При его  появлении
мужчины и женщины дружно встали. Он ответил на их приветствия,  бросил  на
стол шляпу, поставил сумку на  пол  и  сел.  Его  слуга-Пятница  (это  был
мужчина) - подал кофе. Репп взглянул на экран, показыв