и всякая помощь
и поддержка, если поклониться ему чьей-нибудь головой, желательно редкого
вида: чернокожей и толстогубой или, наоборот, желтой и узкоглазой. Почетных
и желанных гостей князь усердно водил вокруг страшной смердящей ограды и
долго, с отягчающими подробностями рассказывал, где и при каких
обстоятельствах заполучил он каждую голову, о нечеловеческой доблести и
бешеном сопротивлении бывших головоносцев. При этом Жупел сильно махал
руками, пока не уставал. Если же гость-невежа указывал, что вот эта голова,
несомненно, женская, князь нимало не терялся и повествовал о свирепых
богатырках Бабьей Земли Окаянии, которые в бою стоят десятерых мужиков.

Но голове Жихаря не суждено было украсить собой мертвую городьбу: что за
честь держать тут своего же подданного! Поэтому его с великим трудом
выволокли через княжий двор на самую вершину горы Чернухи, к Бессудной Яме.

Никто во всем княжестве не знал, что находится на дне этой самой Ямы.
Считалось, что туда вбиты острые осиновые колья; да только кто бы лазил их
туда вбивать? Раньше случалось, что подпившие дружинники, поспорив,
пытались спуститься в мрачный провал на веревке, но обратно не вылез ни
один, а сама же веревка неизменно оказывалась пережженной.

- Не мы тебя, Жихарь, ведем - судьба тащит! - оправдывались дружинники.

- Я вас из-под земли достану! - грозился Жихарь. И могучие бородачи
ежились: несмотря на зеленые лета, слава у Жихаря была самая дурная. Много
всякого он успел натворить и в бою, и в пиру, и в девичьих светелках.

- Прости, друг! - приговаривали соратники, и многие при этом исходили
честными слезами.

На краю Ямы, возле деревянного кумира Владыки Проппа, остановились, чтобы
подождать коротконогого князя. Кумир был вырезан грубовато, но умело:
всякий враз признал бы высокий лоб, добрый взгляд, аккуратные усы и
крошечную бородку. Очи Владыки обведены были двумя кружками - без них,
верили, он плохо будет видеть. Поклоняться Проппу стали еще в незапамятные
времена, такие незапамятные, что никто и не помнил, что это за Пропп такой
и зачем ему следует поклоняться. Много чего знали про Белбога и Чернобога,
про Громовика и Мокрую Мокриду, да и про Отсекающую Тени рассказывали
немало лишнего; некоторые самолично видели издалека Мироеда, а вот насчет
Проппа никто ничего определенного сказать не мог, у него даже жрецов своих
не было. Знали только, что жил он на свете семь с половиной десятков лет и
установил все законы, по которым идут дела в мире. Законов тоже никто не
помнил, хотя исполнялись они неукоснительно.

Жихарь взглянул в лицо идолу, вздохнул:

- И ты такой же! Я ли тебе не жертвовал - и новеллы сказывал, и устареллы!

Пропп ничего не ответил, только вздохнул в ответ и, казалось, хотел бы
развести деревянными руками, да были они вытесаны заодно с туловищем и
ничего не вышло.

Тут и князь приковылял, а уж за ним, шатаясь под тяжестью вкусного груза,
старый варяг.

Жихарь с отвращением принимал объятия и поцелуи прежних друзей, и так
детину при этом корежило и воротило, что два сыромятных ремня порвались, да
и цепь стала подозрительно потрескивать.

- Нечего рассусоливать, бросайте! - велел князь.

Рыдая в голос, богатыри раскачали Жихаря и метнули в черную бездну как раз
в тот миг, как расскочиться цепи. Паскудный Завид стоял несколько поодаль
и, трепеща от радости, разглядывал украденную все-таки золотую ложку. Но
недолго пришлось ему любоваться: поросшая сивым волосом ручища Нурдаля
Кожаного Мешка вырвала добычу из дрожащих лапок.

- Я первый взял! - возмутился Завид. Не говоря ни слова, варяг ударил
Завида в лоб, подошел к Яме, склонился, подержал драгоценную добычу двумя
пальцами, потом разжал их.

- Ни себе, ни людям! - завозмущались воины.

Нурдаль нехорошо оглядел их всех, считая князя, решительно поднял свой
кожаный мешок и отправил его вслед за Жихарем и ложкой.

- Ты бы еще коня его туда скинул, - только и сказал князь. Никто не хотел
связываться с Нурдалем Кожаным Мешком, даже сам Жупел Кипящая Сера. Старый
варяг первым пришел наниматься в дружину, лучше всех знал воинское дело,
боевые обряды и обычаи. Вот и сейчас получилось, что Нурдаль, хоть и не
полностью, исполнил долг перед похороненным заживо бойцом.

Тут и остальные усовестились, окружили Яму, обняли друг друга за плечи и
завели погребальную песню:

На красной заре
В Кромешной Стране
Летели три ворона,
Ревели в три голоса:

"Ты судьба, ты судьба,
Ты прискорбная вдова!
Мы не бедные люди -
У нас медные клювы,

Мы не как остальные -
У нас перья стальные,
А заместо глаз
Красны уголья у нас.

Маемся смолоду
От лютого голоду.
Мы твои дети,
Куда нам летети?"

Отвечала судьба,
Прискорбная вдова:
"Я вас, дети, возлюблю,
До отвала накормлю:

За земным за краем,
За синим Дунаем
На высоком холме
В золоченой броне

Тело белое лежит,
Никуда не убежит,
Вас дожидает,
Глаз не закрывает.

Ему не на что глядеть,
Ему незачем терпеть,
Ему не о чем тужить,
Ему хватит жить..."

Так примета насчет красных воронов и сбылась.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А еще один не известный, но заслуживающий полного доверия автор повествует
о том, как Рыцаря Феба в некоем замке заманили в ловушку; пол под ним
провалился, и он полетел в глубокую яму, и там, в этом подземелье, ему,
связанному по рукам и ногам, поставили клистир из ледяной воды с песком,
отчего он чуть не отправился на тот свет. И несдобровать бы бедному нашему
рыцарю, когда бы в этой великой беде ему не помог некий кудесник, верный
его друг.

Сервантес


Жихарь слышал, что в смертную минуту перед человеком проходит вся его
жизнь, вся как есть, с мельчайшими подробностями, и надеялся, что успеет
припомнить начальную свою пору, и родителей своих, и настоящее имя, потому
что памятная его жизнь была коротенькая и непутевая, а Бессудная Яма весьма
глубока, и хватит ли ему обычных воспоминаний, чтобы долететь до дна, не
станет ли скучно и тоскливо по дороге, не завоет ли он в голос, к вящему
удовольствию князя Жупела? Орать было стыдно, молчать тяжко. Никаких картин
из жизни перед глазами не наблюдалось, а была сплошная чернота. Время
растянулось, словно медовая капля, падающая из ковша, ничего не
происходило, и богатырь напугался: что, если смерть такая вот и есть - все
понимаешь, а сделать ничего не можешь?

Тут он спиной ощутил какое-то встречное движение, легкие уколы, услышал
тихое потрескивание, и вот со всех сторон охватила его колючая и душная
шуба, и стал ожидать он последнего страшного удара заостренных кольев, но
так и не дождался. Тут уже не время замедлилось, а падение, скоро оно
совсем прекратилось, и молодца даже подбросило невысоко кверху, а потом
гора сухого сена окончательно приняла его.

"Ты смотри - даже колья в яме нельзя оставить без присмотру!" - подумал
Жихарь, и тут его с великой силой ударило по спине. Жихарь схватился за
ушибленное место, потом, к своему удивлению, нащупал знакомые изгибы
золотой ложки.

- Я вам покидаюсь, собачьи дети! - заорал он и вовремя сообразил увернуться
- на его место тяжко рухнуло чье-то тело. "Должно быть, Фуфлея-покойника
бросили, - решил Жихарь. - Теперь людям и вправду велят говорить, что я его
зарезал ядовитым ножом - срам какой..."

Пошарил руками, и оказалось, что у чаемого Фуфлея нет ни рук, ни ног, ни
самой головы и вообще это не Фуфлей, а кожаный мешок, от которого вкусно
пахло вареным, печеным и даже хмельным.

"Зря старый варяг снеди кинул - дольше буду мучиться", - пригорюнился
богатырь, но, как всегда после опасности, в животе забурчало, он развязал
мешок, взял прямо сверху жареного гуся и как-то незаметно для себя обглодал
до последней косточки. Жить стало лучше, жить стало веселее. Надо было
как-то устраиваться, а там, глядишь, и выбираться. Над головой голубел
кружок неба. Да и мрачная песня дружинников ласкала ухо - на своих поминках
побывать всякому лестно.

На всякий случай Жихарь издал несколько пронзительных смертных стонов,
громко пожаловался на остроту кольев и соседство многочисленных мертвых тел
и разных чудовищ. Конечно, проверить вряд ли кто осмелится, но если князю
заблажит...

Потом темнота надоела богатырю, да и верные товарищи наверху разошлись. "За
стол, поди, вернулись, поминать будут", - позавидовал Жихарь и ласково
погладил варяжий мешок. По бульканью он определил деревянную флягу с пивом,
достал и приложился, поминая себя добрым словом. Питье надо беречь, вовремя
вспомнил он. Пора бы и оглядеться.

Жихарь вытащил из-под себя пучок сена, скрутил его особым образом, зажал
между ладоней и стал сильно тереть. Такое не всякому по плечу, но молодой
воин долго этой хитрости учился у Кота и Дрозда в глухом лесу. Мало-помалу
сухая трава затлела, а потом и пламя показалось. Жихарь скатился на землю -
было довольно высоко - и удивился: кто же это заготовил тут такую пропасть
сена и зачем? Никаких мертвых тел и тем более чудовищ поблизости не
валялось.

Яма была внизу просторная, богатырь принялся ходить туда и сюда,
внимательно следя, не колыхнется ли пламя. Ходить пришлось долго, то и дело
возвращаясь к стогу за новой долей сена. Сверху ведь его свалить не могли,
значит, как-то по-другому доставили. Огонь и дым устремлялись вверх, но
наконец потянулись и в сторону. Жихарь пошел, куда тянуло, и наткнулся на
решетку. Решетка закрывала не какой-нибудь собачий лаз, а добрую дверь.
Жихарь покрутил в руке сорванный замок и сдвинул решетку. Из прохода сильно
тянуло холодом.

Сперва он хотел на прощание поджечь стог - дым пойдет вверх, то-то будет
там страхов и пересудов! Огненного змея заподозрят! Яма - она и есть Яма,
недаром у далеких предков в жаркой стране за Зимними Горами бог смерти так
прямо и звался: Яма... Да князь Жупел со страху убежит к тестю в Грильбар!

Но потом подумал: а как не убежит? А как случится новому бедолаге сюда
лететь? Жихарь сплел толстый жгут сена, воткнул его в стенную трещину и
зажег. Потом, не торопясь, разложил щедрые дары скопидомного варяга и
честно поделил пополам, оставив долю грядущему бедолаге. Может, князь с
княгинею прямо сегодня сюда еще кого-нибудь ввергнут? Залез обратно на стог
и взбил сено, чтобы мягче было падать. И сверху заметил, что колья тут все
же были, но кто-то их выдернул и рядком поставил к стене - добрый десяток.
Богатырь скользнул вниз, выбрал пару кольев: один для факела, другой для
драки. Обрывком железной цепи подпоясался - тоже пригодится. Все было
готово к походу в неведомую тьму.

Все, да не все. Ведь, если заметят слабый дымок, если Жупел что учует, он
же спровадит сюда всю дружину - добивать преступного обидчика. А они увидят
ход и кинутся в погоню. Придется погодить.

Колдовать как следует Жихарь, конечно, не умел, но кое-чего нахватался у
тех же Кота и Дрозда. Разбойники без чар не живут. Он наковырял глины из
стены и с сожалением размочил ее пивом. Из глины он как попало вылепил
человечка, стараясь, чтобы тот походил на него самого, но человечек все
равно получился страхолюдным. Указательным пальцем лепила проколупал в
глиняной головке разинутый рот. Потом прокусил до крови мизинец и смочил
кровью лоскуток, не пожалев нарядной рубахи. Лоскуток он воткнул болванчику
в грудь, где полагается быть сердцу, слегка полюбовался на свое творение и
подсадил его на верхушку стога.

Болванчик, не чинясь, начал отрабатывать свою недолгую жизнь: из дырки во
рту полились наверх жалобные сетования и причитания, перемежающиеся
проклятиями вероломным друзьям. Выражался глиняный при этом столь
забористо, что многие хулительные слова не были знакомы и самому Жихарю.
Голос, конечно, был мертвый и противный, но чего и ждать от человека,
пронзенного осиновыми кольями?

- Не заткнется ведь, пока не засохнет! - похвалил Жихарь сам себя и
тронулся в путь.

Коридор был просторный, не пришлось даже нагибаться. Может, предки
многоборцев его выкопали в свое время на случай осады, а потом забыли, хотя
вряд ли: уж такой храбрец, каков Жупел Кипучая Сера, знал бы наверняка.
Значит, не старые люди рыли; во-первых, за столько лет тут бы все давно
обрушилось и осыпалось, а во-вторых, разве под силу человеку проложить
такой ровный и круглый ход? Словно огромный земляной червь его проделал,
вон и бороздки на стенах...

Искать его теперь никто не будет, а если и увидят, посчитают за умруна: или
за ходячего мертвеца, или за живого покойника, или, чего доброго, за бойкий
труп примут. Потому что после смерти человеку, если он не желает спокойно в
земле отдыхать, только в этих трех видах обретаться и можно. Ходячий
мертвец людям без толку и даже опасен, потому что его под землей научили
сосать кровь; живой покойник неприятен, поскольку приходит по ночам и
вещает самую горькую правду, а кому она нужна; бойкий же труп обязан
указывать людям клады, а они, увы, не во всякой местности зарыты.

Людей, конечно, не грех попугать лишний раз, чтобы не возомнили о себе
лишку, только пугателей и без Жихаря хватает. Молодому бойцу редко
приходилось сталкиваться с Замогильным Людом, но воспоминания остались
самые поганые... Надо было в сене-то порыться, найти сухую полынь, траву
окаянную, бесколенную, на всякий случай - умруны ее не терпят...

Можно, выйдя на свет, податься на север и сказать, что послал его старый
Нурдаль Кожаный Мешок, и мешком в доказательство потрясти, только ведь и
там не мед - зря, что ли, варяг поперся в такую даль искать службы у лютого
князя?

Можно податься и на юг - там, за страшной высоты горами, после той самой
битвы, в которой погибли чуть ли не все люди на свете, снова поднимаются из
руин древние державы, и умелому воину всегда найдется дело, только ведь
жарко у них, и сидеть придется, не по-людски скрестив ноги, и на пупок свой
пялиться, словно в нем есть что-то хорошее.

Если же пойти на юго-восток, непременно уткнешься лбом в бесконечную стену
из обожженного кирпича, охраняющую Чайную Землю. Перелезть через эту стену
- полдела, только что за ней? Раскосые насельцы этой земли ловки драться
без оружия, но против доброго кулака не дюжат. Скучно. В один час ложатся,
в один час встают, детей зачинают по указу...

А на западе, за чернолесьем, по берегам теплых морей, живет люд богатый и
гордый, все прочие племена почитающий дикими и подвластными. Вот туда бы
двинуться, обломать им рога.

Но для начала неплохо бы просто выйти из-под земли на белый свет, но ход,
как на беду, ведет все ниже и ниже...

Плохо горит осина, а все равно Жихарь разглядел впереди пару зеленых
огоньков. Не в добрый час помянул он про Замогильный Люд. И что
удивительно: пламени эти глазки вовсе не отражают, сами по себе светятся,
словно гнилушки. Кто же это будет из троих возможных?

Жихарь остановился и подождал, пока умрун подойдет ближе. Нет, это не
бойкий труп: у того из носу текут бесконечные сопли, и если утереть их
чистым наговорным платком, тут он тебе в благодарность покажет клад. И не
живой покойник, а то бы еще издали начал перечислять пронзительным голосом
многочисленные Жихаревы грехи и преступления, пока не застыдил бы до
смерти. Стало быть, ходячий мертвец-кровопивец.

Жихарь переложил факел в левую руку, а правой крепко взял осиновый кол
острием вперед. Умрун был недавний, ядреный, на нем еще одежда не успела
истлеть; вот оружия не было и не могло быть, к счастью или к сожалению.
Волосы белые, а лицо молодое и даже румяное, борода отросла до пояса,
ногтей под землей тоже никто не стрижет.

Мертвец и сам остановился и улыбнулся. Зубы у него были уже нечеловеческие,
длинные и широкие, и непонятно даже, как они в этом рту помещались. Зубы
располагались в два ряда и ходили ходуном - слева-направо, справа-налево.
Такому хорошо грызть решетки и кандалы.

Жихарь сделал легкий выпад колом. Ходячий мертвец отпрянул к
противоположной вогнутой стенке и как-то ловко принял телом ее изгиб.

- Не любишь, - заключил Жихарь, взял и ткнул колом повеселее и чуть вбок.
Умрун скользнул по стенке в сторону - туда, откуда пришел Жихарь. -
Иди-иди, - велел воин. - Все равно тебе там ничего не обломится. Нынче
умрунов кормить не велено - живым не хватает...

Мертвец стремительно нырнул головой вперед, норовя перекусить кол, но
Жихарь вовремя спохватился и треснул его колом по зубам, основательно их
проредив. Умрун взвыл и отпрянул.

- Не любишь, - повторил богатырь и продвинулся вдоль стенки вперед. Потом
замахнулся факелом. - Во, и огоньку не любишь? Так иди с миром.

Жихарь знал, что ходячего мертвеца нужно, хоть расшибись, держать на
расстоянии. Он втянул живот, цепь-запояска ослабла и скользнула в
подставленную руку с колом. Эх, нет у человека третьей-то руки, не
нарастил!

Зеленые глазки замогильного молодца внимательно подстерегали всякое
неверное движение, но не дождались. Точным броском цепь легла поперек
прохода, отделив мертвое от живого непреодолимой для умруна преградой.

- А железа-то сильнее всего не любишь, - сказал Жихарь. - Ну и ступай
прочь, видишь, я не добыча.

Мертвец согласно кивнул, повернулся и пошел себе дальше, к Бессудной Яме -
должно быть, случалось находить тем пропитание.

Осиновый кол влетел умруну в спину как раз против сердца. Ключом брызнула
едко пахнущая кровь. Мертвец вскинул руки и обернулся. Зеленые глаза гасли,
выразив укоризну.

- Ну, извини, - сказал Жихарь. - Бой по правилам - только для живых. Не
оставлять же тебя за спиной - люди узнают, станут дураком дразнить...

Мертвец рухнул мордой вниз. Кол в спине дрожал. Жихарь подумал-подумал, да
и выдернул оружие: мало ли кто встретится впереди. Хотя, по всем правилам,
кол полагается оставить в ране, чтобы не зажила, так то по правилам...

Умрун в последний раз содрогнулся и сдох. Только выбитые зубы подпрыгивали
на полу, стремясь к человеку, но железная цепь не пускала. Богатырь
подобрал цепь, зубы растоптал в прах коваными сапогами, привел себя в
порядок и пошел дальше, а на ходу рассуждал вслух, что в спину, конечно,
бить нехорошо, но для умрунов сойдет.

Удаляясь, он нет-нет да оглядывался. Но все было тихо. Богатырь ругательски
ругал себя, что вовремя не вспомнил про цепь, а потом сообразил: все
правильно сделал, иначе бы не разошлись. Ход вел все вниз да вниз, и это
было скверно. Наконец Жихарь воткнул совсем уже коротенький факел в стену,
снял мешок, сел и еще подкрепился, мысленно попрекнув Кожаный Мешок за то,
что валил со стола все подряд, без выбора. Однако стало полегче. Только и
второй кол пришлось зажечь от остатков первого. Вся надежда теперь была на
цепь да на золотую ложку в случае ближнего боя.

Между тем глина, в которой проложен был ход, сменилась гранитом, и стало
совсем уж непонятно, кто мог продолбить себе дорогу в твердом камне.
Никаких следов живого присутствия видно не было, напрасно Жихарь искал по
стенам зарубки или надписи. Замогильный Люд тоже не мог построить такое
диво, им из земли выкопаться - и то радость.

"Э, да уж не к Господину ли Земляное Брюхо я на обед поспешаю? - опасливо
подумал Жихарь. - Он ведь всякую дрянь ест, даже людей..."

Видеть Господина Земляное Брюхо вот уж точно никто не видел, а слышали
многие, особенно рудокопы, как он там у себя ворчит, кашляет, жалуется
невыносимым голосом на голод и холод, распевает дикие песни, чавкает,
набредя на пласт жирной съедобной глины, устраивает постирушки, отчего
штольни заливает водой, хрустит, разгрызая кости древних чудовищ, а когда
надумает выколотить из этих костей мозг, то земля трясется, ходы
обрушиваются и рудокопы пополам с землей летят к Господину Земляное Брюхо в
это самое брюхо. Справиться с ним способны только горные карлы, да и то не
справиться, а отогнать, выкрикивая нарочито обидное слово, и слово это для
человеческого языка никак не произносимо.

Тут Жихарю почудилось, что он и сам слышит где-то глубоко под собой
невнятные стенания и пение.

"Поймал, должно быть, гулящего умруна или моим попользовался, - сообразил
богатырь. - Сейчас переварит, и начнет у него брюхо земляное пучить,
распирать. Земля за