м уголке под балюстрадой южной террасы возле
разросшихся кустов с большими мохнатыми сладко пахнущими цветами он увидел
Камму, ее младенца и Хио. Он направился к ним. Расстояния в Ярамере даже
внутри дома были не для охромевшего человека. Когда наконец он приблизился
к ним, он сказал:
  - Мне одиноко. Могу я посидеть с вами? Естественно, женщины вскочили
и приняли позу почтения, хотя у Каммы она стала очень условной. Он
опустился на полукруглую скамью, усыпанную опавшими цветами. Женщины снова
сели на выложенную плиткой дорожку рядом с младенцем. Они распеленали его,
подставили нежное тельце солнечным лучам. Он был очень худым, заметил
Эсдан. Суставы сине-темных ножек и ручек были словно узлы на цветочных
стеблях, полупрозрачные шишки. Никогда еще он не видел, чтобы этот
младенец столько двигался - тянул ручки, вертел головкой, словно радуясь
ощущению воздуха на своей коже. Голова была велика для такой тонкой шейки
- опять-таки будто венчик цветка, слишком большой для тонкого стебелька.
Камма покачивала над сыном настоящим цветком. Его темные глаза были
устремлены на венчик. Веки и брови вызывали ощущение хрупкой прелести.
Солнце просвечивало сквозь его пальчики. Он улыбнулся цветку, и у Эсдана
перехватило дыхание. Улыбка младенца была сама красота цветка, сама
красота мира.
  - Как его зовут?
  - Рекам.
  Внук Ками. Ками - владыки и раба, охотника и земледельца, воина и
миротворца.
  - Красивое имя. А сколько ему? "Долго ли он живет?" - вот как это
звучало на языке, которым они пользовались.
  Ответ Каммы прозвучал странно.
  - Всю длину своей жизни, - сказала она, то есть, насколько он понял
ее шепот и ее диалект. Возможно, спрашивать о возрасте ребенка было
невежливостью или же сглазом.
  Он откинулся на спинку скамьи.
  - Я чувствую себя очень старым, - сказал он. - Сто лет я не видел
младенцев.
  Хио сидела, сгорбясь, спиной к нему. Он чувствовал, что она хочет
заткнуть уши. Он, инопланетянин, внушал ей слепой ужас. Впрочем, что еще
жизнь оставила Хио, кроме страха? Ей двадцать лет? Двадцать пять?
Выглядела она на все сорок. Или ей вообще семнадцать? Постельницы, которых
не щадили в постели, быстро старились. Камме, решил он, вряд ли больше
двадцати. Она была худой, невзрачной, но в ней таилось цветение и соки
жизни, которых не было в Хио.
  - Хозяин имел детей? - спросила Камма, поднося ребенка к груди с
робкой гордостью, застенчивым торжеством.
  - Нет.
  - Эрра, эрра, - пробормотала она. Еще одно слово, которое он часто
слышал в городских рабочих поселках: "Как жаль, как жаль!"
- Ты попадаешь в самое сердце вещей, Камма, - сказал он. Она
покосилась на него и улыбнулась. Зубы у нее были скверные, но улыбка была
хорошей. Он решил, что младенец не сосет грудь, а просто уютно лежит на
сгибе материнского, локтя. Хио оставалась в напряжении и вздрагивала при
каждом звуке его голоса, а потому он замолчал и отвел от них глаза. Теперь
он смотрел мимо кустов на чудесную панораму, которая оставалась
совершенной, ходили вы или сидели: плоскости террас, золотисто-бурая трава
и синяя вода, изгибы аллей, куртины и узоры кустов, величавое вековое
дерево, туманная река и ее дальний зеленый берег. Вскоре женщины начали
снова переговариваться вполголоса. Он не слушал их, а только купался в их
голосах, в солнечном свете, в мирном покое.
  С верхней террасы к ним приковыляла старая Гейна, поклонилась ему и
сказала Камме и Хио:
  - Вы нужны Чойо. Оставьте маленького мне.
  Камма снова положила малыша на теплую плитку, потом вскочила на ноги
вместе с Хио, и они ушли - худые светлые женщины с торопливой грацией в
каждом движении. Старуха медленно опустилась на дорожку рядом с Рекамом,
гримасничая и постанывая. Она тут же накрыла мальчика пеленкой, хмурясь и
ворча на глупость его матери. Эсдан следил за ее осторожными движениями,
за мягкой нежностью, с какой она подняла мальчика, поддерживая его голову
и крохотное тельце, за тем, как уложила его себе на руки и принялась
укачивать, раскачиваясь всем телом.
  Она посмотрела на Эсдана и улыбнулась, сморщив лицо в тысячи
лучащихся морщинок.
  - Он великий дар мне, - сказала она.
  - Твой внук? - прошептал он.
  Кивок затылком назад. Она продолжала слегка покачиваться. Глаза
младенца были закрыты, его головка лежала на ее худой высохшей груди.
  - Думаю, он умрет уже недолго как. Через некоторое время Эсдан сказал:
  - Умрет?
  Кивок. Она все еще улыбалась. Тихо, тихо покачивалась.
  - Ему возраст два года, хозяин.
  - Я думал, он родился этим летом, - прошептал Эсдан. Старуха сказала:
  - Он пришел побыть с нами немножко.
  - Что с ним?
  - Сухотка.
  Эсдан слышал это название и переспросил "аво"? - медицинское название
болезни, вирусной инфекции, часто поражающей верелианских детей, а в
городских поселках недвижимостей нередко носящей эпидемический характер.
  Она кивнула.
  - Но ведь она излечивается!
  Старуха промолчала.
  Аво излечивалась полностью. Там, где были врачи. Где были
медикаменты. Аво излечивалась в городах, не в деревнях. В Большом Доме, не
в помещениях движимостен. В дни мира, а не в дни войны. Дурень!
  Может быть, она знала, что болезнь излечима, может быть не знала,
может быть, она не знала смысла этого слова. Она укачивала малыша, не
обращая внимания на дурня, нежно мурлыча. Но она его услышала и наконец
ответила, не глядя на него, устремив взгляд на личико спящего малыша.
  - Я родилась во владении, - сказала она, - и мои дочери. А он нет. Он
- дар. Нам. Никто не может им владеть. Дар владыки Ками, его дар самого
себя. Кто в силах оставить себе такой дар?
  Эсдан склонил голову.
  Он сказал матери малыша: "Он будет свободным", а она ответила "да".
  Наконец он попросил:
  - Можно я его подержу?
  Бабушка перестала раскачиваться и замерла.
  - Да, - сказала она, медленно поднялась с дорожки и очень бережно
положила спящего малыша на руки Эсдана, на его колени.
  - Ты держишь мою радость, - сказала она. Ребенок ничего не весил - не
больше шести-семи фунтов. Эсдан словно держал теплый цветок, пушистую
зверушку, птичку. Пеленка лежала на плитках. Гейна подобрала его и
осторожно укрыла младенца, спрятав его лицо. Вся в напряжении, нервничая,
ревнуя, полная гордости, она опустилась перед ним на колени. Но скоро
забрала у него малыша.
  - Ну вот, - сказала она, и счастье озарило ее лицо. В комнате,
выходившей окнами на террасы Ярамеры, Эсдану в эту ночь приснилось, что он
потерял круглый плоский камешек, который всегда носил в своей сумке.
Камешек был из пуэбло. Когда он согревал его на ладони, камешек обретал
дар речи и разговаривал с ним. Однако они не разговаривали уже очень
давно. И вот теперь он спохватился, что камешка у него больше нет. Он
потерял его, где-то оставил. Наверное, в подвале посольства, решил он, и
попробовал спуститься в подвал. Но дверь оказалась запертой, а другую
дверь он не сумел найти.
  Он проснулся. Еще только рассвело и нет нужды вставать. Следует
обдумать, что предпринять, что сказать, когда Райайе вернется. Но его
мысли упорно возвращались к тому, что ему приснилось. К говорящему
камешку. Он жалел, что не расслышал того, что говорил камешек. Он вспомнил
пуэбло. Семья брата его отца жила в пуэбло Арканан в Дальних Южных горах.
В дни детства и отрочества в самый разгар северной зимы Эси отправляли
туда на сорок летних дней. Первые годы с родителями, а потом и без них.
Его дядя и тетя были из Дарранды и людьми пуэбло так и не стали. В отличие
от своих детей. Те выросли в Арканане и всецело принадлежали ему. Старший
сын, Суэн, был на четырнадцать лет старше Эсдана. Он родился с
необратимыми дефектами мозга и нервной системы, и в пуэбло его родители
обосновались ради него. Там для него было место. Он стал пастухом. И
отправлялся в горы со стадом иам, животных, которых южные хейниты вывезли
с О за тысячу лет до этого. Он пас стадо в горах и возвращался в пуэбло
только с наступлением зимы. Эси редко его видел и был этому только рад,
потому что Суэн его пугал: крупный, неуклюжий, воняющий, бормочущий
невнятные слова громким режущим голосом. Эси не мог понять, как родители и
сестры Суэн способны его любить. Он думал, что они претворяются. Ну как
можно любить такого?
  Это оставалось тайной для Эсдана и когда он повзрослел. Его
двоюродная сестра Нои, сестра Суэна, которая стала Главной Хранительницей
воды Арканана, сказала ему, что это не загадка, но великая тайна. "Ты
видишь, что Суэн наш проводник? - сказала она. - Взгляни на это так. Он
привел моих родителей сюда. А потому моя сестра и я родились здесь. А
потому ты приезжаешь сюда гостить у нас. А потому ты научился жить в
пуэбло. И никогда уже не будешь только городским жителем. Потому что Суэн
привел тебя сюда. Привел нас всех. В горы".
  "На самом-то деле он нас никуда не вел", - заспорил
четырнадцатилетний мудрец.
  "Нет, вел. Мы следовали за его слабостью, за его неполнотой. Его
бедой. Погляди на воду, Эси. Она находит слабости камня, трещины, пустоты,
проломы. Следуя за водой, мы приходим туда, где наше место". Потом она
ушла решать спор из-за права пользования ирригационной системой за
поселком, поскольку восточные склоны гор были очень сухими, и жители
Арканана, хотя и были очень гостеприимны, часто затевали свары между
собой, так что Главной Хранительнице воды дела хватало.
  Однако состояние Суэна было необратимо, его дефекты не поддавались
даже чудотворным хейнитским врачам. А этот малыш умирал от болезни,
которая бесследно исчезла бы после нескольких уколов. Непростительное зло
смириться с его болезнью, его смертью. Непростительное зло позволить,
чтобы его жизнь была отнята обстоятельствами, невезением, несправедливым
обществом, фаталистичной религией. Религией, которая воспитывала и
поощряла эту страшную пассивность в рабах, которая заставляла этих женщин
опустить руки, позволить ребенку угасать и умереть.
  Он должен вмешаться. Должен что-то сделать. Что можно сделать?
  "Долго ли он живет?"
"Всю длину своей жизни".
  Они ничего не могли сделать. Им некуда было пойти. Не у кого искать
помощи. Способ излечить аво существует в других местах для других детей.
Но не здесь и не для этого ребенка. И гнев, и надежда равно бесполезны. И
горе. Но время горя еще не настало. Рекам сейчас с ними, и они будут
радоваться ему, пока он здесь. Всю длину его жизни. "Он великий дар мне.
Ты держишь мою радость".
  Странное место для постижения сущности радости. "Вода мой проводник",
- подумал он. Его руки все еще ощущали, что значит держать ребенка: легкий
вес, краткое тепло.
  На следующее утро он сидел на террасе, ожидая Камму и малыша, которые
обычно приходили в это время, но пришел старший веот.
  - Господин Музыка Былого, должен попросить вас некоторое время
оставаться в доме.
  - Задьо, я не собираюсь убежать, - сказал Эсдан, вытягивая ногу,
завершавшуюся нелепым шаром повязки.
  - Я очень сожалею.
  Он сердито проковылял в дом следом за веотом, и его отвели в
помещение на первом этаже - за кухней в кладовой без окна. Там его ждали
койка, стол со стулом, ночной горшок и электрический фонарик на случай,
если генератор выйдет из строя, как случалось почти каждый день.
  - Значит, вы ожидаете нападения? - спросил он, оглядев все это, но
веот вместо ответа запер за ним дверь. Эсдан сел на койку и погрузился в
медитацию, чему научился в пуэбло Арканан. Он очистил сознание от отчаяния
и гнева, повторяя и повторяя пожелания: здоровья и благого труда,
мужества, терпения, спокойствия духа задьо... Камме, маленькому Рекаму,
Хио, Туальнему, оге, Немео, который затолкал его в клетку-укоротку,
Алатуалю, который затолкал его в клетку-укоротку, Гейне, которая
перевязала ему ступню и благословила его, всем, кого он знал в посольстве,
в городе - здоровья и благого труда, мужества, терпения, спокойствия
духа... Это было хорошо, но сама медитация не принесла желанного
результата. Ему не удалось не думать больше. И он думал. Он думал о том,
что мог бы сделать. И ничего не придумал. Он был слаб, как вода,
беспомощен, как младенец. Он воображал, как выступает по голонету с
написанным для него текстом и говорит, что Экумена неохотно, но одобрила
ограниченное применение биологического оружия ради прекращения гражданской
войны. Он воображал, как, выступая по голонету, отшвыривает текст и
говорит, что Экумена никогда не одобрит применения биологического оружия
ради чего бы то ни было. И то и другое - плод фантазии. Планы Райайе -
плод фантазии. Убедившись, что его заложник бесполезен, Райайе прикажет
его расстрелять. Как долго он живет? Всю длину шестидесяти двух лет. Куда
более справедливый ломоть жизни, чем получил Рекам. И тут он перестал
думать.
  Задьо открыл дверь и сказал, что он может выйти.
  - Насколько близка Армия Освобождения, задьо? - спросил он, не ожидая
ответа, и пошел на террасу. День клонился к вечеру. Там сидела Камма с
малышом у груди. Ее сосок был зажат в его губах, но он не сосал. Она
прикрыла грудь. Лицо у нее впервые стало печальным.
  - Он спит? Можно я подержу его? - сказал Эсдан, садясь рядом с ней.
  Она переложила маленький сверток ему на колени. Лицо у нее все еще
было встревоженным. Эсдану показалось, что ребенку стало труднее, тяжелее
дышать. Но он не спал и смотрел на лицо Эсдана своими большими глазами.
Эсдан принялся корчить рожи: выпячивал губы, моргал. И заслужил легкую
трепетную улыбку.
  - Полевые говорят, что армия подходит, - сказала Камма своим очень
тихим голосом.
  - Армия Освобождения?
  - Энна. Какая-то армия.
  - Из-за реки?
  - Кажется.
  - Эти движимости - вольные. Они такие, как вы. Они не сделают вам
плохо.
  - Может быть.
  Она боялась. Прекрасно владела собой, но очень боялась. Она была
свидетельницей Восстания и карательных мер.
  - Если будут бомбежки или бои, спрячьтесь, - сказал он. - Под землей.
Здесь ведь должны быть убежища. Она подумала и сказала:
  - Да.
  В садах Ярамеры царила безмятежность. Нигде ни звука, только ветер
шелестит листьями да еле слышно жужжит генератор. Даже закопченные
развалины дома обрели мирный вневременной вид. Худшее уже свершилось,
говорили развалины. С ними. Но может быть, не с Каммой и Хио, с Гейной и
Эсданом. Однако в летнем воздухе не было ни малейшего намека на насилие.
Малыш, лежа на руках Эсдана, опять улыбнулся своей смутной улыбкой. Эсдан
вспомнил камешек, который потерял в своем сне.
  На ночь его заперли в кладовой без окна. У него не было возможности
определить, в каком часу его разбудил шум, когда он сразу очнулся от
треска выстрелов и взрывов. Винтовки? Ручные гранаты? Наступила тишина,
потом опять выстрелы и взрывы, но уже слабее. Снова тишина - и тянется,
тянется... Затем он услышал летательный аппарат, словно кружащий над самым
домом, и звуки внутри дома: крики, топот бегущих ног. Он зажег фонарь,
надел брюки, с трудом натянув их через повязку. Услышал, что летательный
аппарат возвращается, и сразу же прогремел взрыв. Он в панике кинулся к
двери с одной только мыслью: как-нибудь вырваться из этой гибельной
мышеловки. Он всегда боялся огня. Смерти в огне. Дверь была из крепкого
дерева, крепко вделанная в крепкую раму. Никакой надежды выломать ее. Он
осознал это даже в минуту полной паники. Он крикнул:
  - Выпустите меня!
  Один раз. Кое-как взял себя в руки, вернулся к койке, а затем сел на
полу между койкой и стеной - наиболее укромное место в комнате - и
попытался сообразить, что происходит. Налет отряда Освобождения, люди
Райайе отстреливаются, пытаются сбить летательный аппарат.., вот к какому
выводу он пришел.
  Мертвая тишина. Тянется, тянется...
  Свет фонаря совсем потускнел.
  Он поднялся на ноги и встал у двери.
  - Выпустите меня!
  Ни звука.
  Одиночный выстрел. Снова голоса, снова топот бегущих ног, крики.
После новой долгой тишины - отдаленные голоса, шаги, приближающиеся по
коридору за дверью. Мужской голос:
  - Пока подержите их там.
  Резкий, грубый голос.
  Он поколебался, собрался с духом и крикнул:
  - Я пленный! Я здесь! Молчание.
  - Кто тут?
  Этого голоса он никогда прежде не слышал. А голоса, как и лица,
имена, намерения были его призванием.
  - Эсдардон Айа. Посольство Экумены.
  - Владыка Всемогущий! - произнес голос.
  - Выпустите меня отсюда, хорошо?
  Ответа не последовало, но дверь содрогнулась на массивных петлях, на
нее посыпались удары. Еще голоса снаружи, еще удары.
  - Топор! - сказал кто-то.
  - Надо найти ключ, - сказал другой, и послышались удаляющиеся шаги.
  Эсдан ждал. Он вновь и вновь подавлял рвущийся наружу смех, опасаясь
не справиться с истерикой. Но как это было смешно! По-дурацки смешно!
Перекличка сквозь дверь, поиски ключей и топоров - фарс в разгар сражения.
Но какого сражения?
  Он все истолковал шиворот-навыворот. Бойцы Освобождения проникли в
дом и убили людей Райайе. Несомненно, у них были пособники среди полевых
рабов - осведомители, проводники. Запертый в кладовой, он только слышал
шумный финал.
  Когда его вывели из кладовой, по коридору волокли наружу тела убитых.
Он увидел, как жутко изуродованный труп одного из парней - Алатуаля или
Немео - вдруг распался: по полу протянулись веревки внутренностей, а ноги
остались на месте. Человек, волокший труп, растерялся и стоял, держа
туловище за плечи.
  - Дерьмо-о! - сказал он.
  Остановился и Эсдан, задыхаясь, борясь со смехом, борясь с рвотой.
  - Пошли, - сказали люди рядом, и он пошел дальше. В разбитые окна
косо лились утренние солнечные лучи. Эсдан поглядывал по сторонам, но
никого из домашних слуг не увидел. Его привели в комнату со скалящейся
собачьей головой над камином. Там у стола стояли шесть-семь человек.
Военной формы на них не было, хотя на фуражках и рукавах у некоторых
желтели ленты Освобождения. Оборванцы, но подтянутые оборванцы. Разные
оттенки кожи - и темный, и бежевый, и глинистый, и синеватый. Все они
казались очень напряженными и очень опасными. Один из сопровождавших его,
худой, высокий, сказал резким голосом (тем, который произнес "Владыка
Всемогущий!" за дверью):
  - Это он.
  - Я Эсдардон Айа, Музыка Былого из посольства Экумены, - снова сказал
он, как мог непринужденнее. - Меня держали здесь насильственно. Благодарю
вас за мое освобождение.
  Некоторые уставились на него так, как смотрят люди, никогда прежде не
видевшие инопланетян, осваиваясь с его красновато-коричневой кожей,
глубоко посаженными глазами в белой обводке и более скрытыми отличиями в
форме черепа и лица. Двое глядели на него с вызовом, словно проверяя его
утверждения, показывая, что поверят ему только, когда он представит
доказательства. Крупный широкоплечий мужчина с белой кожей и рыжеватыми
волосами - типичнейший пылевик, чистокровный потомок древней покоренной
расы, очень долго смотрел на Эсдана.
  - Мы здесь для этого, - сказал он.
  Он говорил тихим мягким голосом движимости. Возможно, потребуется
поколение, а то и два, чтобы они научились повышать голос, говорить
раскованно.
  - Откуда вы узнали, что я тут? Через полесеть? Так называли тайную
систему передачи сведений голосом - уху, с поля в поселок, в город и
обратно задолго до появления голосети. Хейм использовал полесеть, и она
была главным орудием Восстания.
  Невысокий смуглый мужчина улыбнулся, чуть откинул голову, но оборвал
кивок, заметив, что остальные никаких сведений не дают.
  - Вам известно, кто удерживал меня здесь, Райайе. Не знаю, чье
поручение он выполнял. Все, что я могу вам сказать, я скажу. - Он поглупел
от облегчения и говорил слишком много, разыгрывал хоровод вокруг розового
куста, тогда как они играли в твердокаменность. - У меня здесь есть
друзья, - продолжал он более нейтральным тоном, переводя взгляд с лица на
лицо - прямой, но вежливый. - Крепостные женщины, домашняя прислуга.
Надеюсь, с ними ничего не случилось?
  - Возможно, - ответил седой щуплый человек, выглядевший очень усталым.
  - Женщина с ребенком, Камма. Старуха, Гейна. Двое-трое покачали
головами, выражая неосведомленность или равнодушие. Остальные н