часы но, эти чрезвычайно удобны они абсолютно водонепроницаемы
и абсолютно противоударны а, также обладают рядом других достоинств в  том
числе по ним  можно  при  желании  определить  быстроту  передвижения  при
ходьбе. Я вполне уверена что, в эти трудные дни они  принесут  Вам  больше
пользы чем мне и что, Вы согласитесь взять их на счастье как талисман.
     Чарлз, которого  я  учу  читать  и  писать  и  который  показал  себя
чрезвычайно незаурядным для начинающего, хочет прибавить от себя несколько
слов.
     ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ
     ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ПРИВЕТ ЦИЛУЮ ЧАРЛЗ
     Пожалуйста напишите как только у Вас будет время и желание".

     Прошло много времени, прежде чем  Икс  нашел  в  себе  силы  отложить
письмо, а тем более - вынуть из ящичка  часы,  принадлежавшие  отцу  Эсме.
Когда же он наконец их вынул,  то  обнаружил,  что  стекло  при  пересылке
треснуло. Он с тревогой  подумал  о  том,  нет  ли  там  еще  каких-нибудь
повреждений, но завести их и проверить у него не хватало духу. И опять  он
долго сидел без движения, просто держа часы в руке.  Потом  внезапно,  как
ощущение счастья, пришла блаженная сонливость.
     Перед   тобою,   Эсме,   сонный-сонный   человек,    и    у    такого
б_е_з_у_с_л_о_в_н_о_  есть  надежда  вновь  обрести  способность  функ   -
ф-у-н-к-ц-и-о-н-и-р-о-в-а-т-ь нормально.




                        И ЭТИ ГУБЫ, И ГЛАЗА ЗЕЛЕНЫЕ

     Когда зазвонил телефон,  седовласый  мужчина  не  без  уважительности
спросил молодую женщину, снять ли  трубку  -  может  быть,  ей  это  будет
неприятно? Она повернулась  к  нему  и  слушала  словно  издалека,  крепко
зажмурив один глаз от  света;  другой  глаз  оставался  в  тени  -  широко
раскрытый, но отнюдь не наивный и уж до того  темно-голубой,  что  казался
фиолетовым.  Седовласый  просил  поторопиться   с   ответом,   и   женщина
приподнялась - неспешно, только-только что не равнодушно - и  оперлась  на
правый локоть. Левой рукой отвела волосы со лба.
     - О господи, - сказала она. - Не знаю. А по-твоему как быть?
     Седовласый ответил, что, по его мнению, снять ли трубку, нет ли, один
черт, пальцы левой руки протиснулись  над  локтем,  на  который  опиралась
женщина, между ее теплой рукой и боком, поползли  выше.  Правой  рукой  он
потянулся к телефону. Чтобы снять трубку наверняка, а не искать на  ощупь,
надо было приподняться, и затылком он задел край абажура. В эту минуту его
седые, почти совсем белые волосы были  освещены  особенно  выгодно,  хотя,
может быть, и чересчур ярко. Они слегка растрепались, но видно  было,  что
их недавно подстригли - вернее, подровняли. На висках и на  шее  они,  как
полагается, были короткие, вообще же гораздо длиннее, чем принято, пожалуй
даже, на "аристократический" манер.
     - Да? - звучным голосом сказал он в трубку.
     Молодая женщина, по-прежнему опершись на локоть, следила за ним. В ее
широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги, ни  раздумья,  только  и
видно было, какие они большие и темно-голубые.
     В трубке раздался мужской голос  -  безжизненный  и  в  то  же  время
странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:
     - Ли? Я тебя разбудил?
     Седовласый бросил быстрый взгляд влево, на молодую женщину.
     - Кто это? - спросил он. - Ты, Артур?
     - Да, я. Я тебя разбудил?
     - Нет-нет. Я лежу и читаю. Что-нибудь случилось?
     - Правда я тебя не разбудил? Честное слово?
     - Да нет же, - сказал седовласый. - Вообще говоря, я уже привык спать
каких-нибудь четыре часа...
     - Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, когда уехала  Джоана?
Ты случайно не видал, она не с Эленбогенами уехала?
     Седовласый опять поглядел влево,  но  на  этот  раз  не  на  женщину,
которая   теперь   следила   за   ним,    точно    молодой    голубоглазый
ирландец-полицейский, а выше, поверх ее головы.
     - Нет, Артур, не видал, - сказал он,  глядя  в  дальний  неосвещенный
угол комнаты, туда, где стена сходилась с потолком. - А  разве  она  не  с
тобой уехала?
     - Нет, черт возьми. Нет. Значит, ты не видал, как она уехала?
     - Да нет, по правде говоря, не заметил. Понимаешь, Артур,  по  правде
говоря, я вообще сегодня за весь вечер ни  черта  не  видел.  Не  успел  я
переступить порог, как в меня  намертво  вцепился  этот  болван  -  то  ли
француз, то ли австриец, черт его разберет. Все  эти  паршивые  иностранцы
только и ждут, как бы  вытянуть  из  юриста  даровой  совет.  А  что?  Что
случилось? Джоанна потерялась?
     - О черт. Кто ее знает. Я не знаю. Ты же знаешь,  какова  она,  когда
налакается и ей не сидится на месте. Ничего я не  знаю.  Может  быть,  она
просто...
     - А Эленбогенам ты звонил? - спросил седовласый.
     - Звонил. Они еще не вернулись. Ничего я не знаю.  Черт,  я  даже  не
уверен, что она уехала с ними. Знаю только одно. Только одно, черт подери.
Не стану я больше ломать себе голову. Хватит с меня. На этот раз я  твердо
решил. С меня хватит. Пять лет. Черт подери.
     - Послушай, Артур, не надо так волноваться, -  сказал  седовласый.  -
Во-первых, насколько  я  знаю  Эленбогенов,  они  наверняка  взяли  такси,
прихватили Джоанну и махнули на  часок-другой  в  Гринвич-Вилледж.  Скорее
всего, они все трое сейчас ввалятся...
     - У  меня  такое  чувство,  что  она  развлекается  там  на  кухне  с
каким-нибудь сукиным сыном. Такое у меня чувство. Она,  когда  налакается,
всегда бежит на кухню и  вешается  на  шею  какому-нибудь  сукиному  сыну.
Хватит с меня. Клянусь богом, на этот раз я твердо решил. Пять  лет,  черт
меня...
     - Ты откуда звонишь? - спросил седовласый. - Из дому?
     - Вот-вот. Из дому. Мой дом, мой милый дом. О черт.
     - Слушай, не надо так волноваться... Ты что... ты пьян, что ли?
     - Не знаю. Почем я знаю, будь оно все проклято.
     - Ну погоди, ты вот что. Ты успокойся. Ты только успокойся, -  сказал
седовласый. - Господи, ты же знаешь Эленбогенов. Скорей всего, они  просто
опоздали на последний поезд. Скорей всего, они с Джоанной в  любую  минуту
ввалятся к тебе с пьяными шуточками и...
     - Они поехали домой.
     - Откуда ты знаешь?
     - От девицы, на которую они оставили детей.  Мы  с  ней  вели  весьма
приятную светскую беседу. Мы с ней закадычные  друзья,  черт  подери.  Нас
водой не разольешь.
     - Ну, ладно. Ладно. Что из этого? Может, ты все-таки возьмешь себя  в
руки и успокоишься? - сказал седовласый. - Наверно, они  все  прискачут  с
минуты на минуту. Можешь мне поверить. Ты же знаешь Леону. Уж не знаю, что
это за чертовщина, но, когда  они  попадают  в  Нью-Йорк,  всех  их  сразу
одолевает это самое коннектикутское веселье, будь оно неладно. Ты  же  сам
знаешь.
     - Да, да. Знаю. Знаю. А, ничего я не знаю.
     - Ну, конечно, знаешь. Попробуй представить себе, как было дело.  Эти
двое, наверно, просто силком затащили Джоанну...
     - Слушай. Ее сроду никому никуда не приходилось тащить силком.  И  не
втирай мне очки, что ее кто-то там затащил.
     - Никто тебе очки не втирает, - спокойно сказал седовласый.
     - Знаю, знаю! Извини. О черт, я с ума схожу. Нет, я  правда  тебя  не
разбудил? Честное слово?
     - Если б разбудил, я бы  так  и  сказал,  -  ответил  седовласый.  Он
рассеянно выпустил руку женщины. - Вот  что,  Артур.  Может,  послушаешься
моего совета? - Свободной рукой он взялся за провод под самой трубкой. - Я
тебе серьезно говорю. Хочешь выслушать дельный совет?
     - Д-да. Не знаю. А, черт, я тебе спать не даю. И почему я  просто  не
перережу себе...
     - Послушай меня, - сказал седовласый. -  Первым  делом,  это  я  тебе
серьезно  говорю,  ложись  в  постель  и   отдохни.   Опрокинь   стаканчик
чего-нибудь покрепче на сон грядущий, укройся...
     - Стаканчик? Ты что, шутишь? Да я,  черт  подери,  за  последние  два
часа, наверно, больше литра вылакал. Стаканчик! Я уже до того допился, что
сил нет...
     - Ну ладно, ладно. Тогда ложись в постель, - сказал седовласый.  -  И
отдохни, слышишь? Подумай, ну что толку вот так сидеть и мучиться?
     - Да, да, понимаю. Я бы и не волновался, ей-богу, но ведь  ей  нельзя
доверять! Вот клянусь тебе. Клянусь,  ей  ни  на  волос  нельзя  доверять.
Только отвернешься, и... А-а, что говорить... Проклятье, я сума схожу.
     - Ладно. Не думай об этом. Не  думай.  Может  ты  сделать  мне  такое
одолжение? - сказал седовласый. - Попробуй-ка выкинуть все это из  головы.
Похоже, ты... честное слово, по-моему, ты делаешь из мух и...
     - А знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь,  чем  я  занимаюсь?!  Мне  очень
совестно, но сказать тебе, чем я, черт  подери,  занимаюсь  каждый  вечер,
когда прихожу домой? Сказать?
     - Артур, послушай, все это не...
     - Нет, погоди. Вот я тебе сейчас скажу, будь оно  все  проклято.  Мне
просто приходится держать себя за шиворот,  чтоб  не  заглянуть  в  каждый
стенной шкаф, сколько их есть в квартире - клянусь! Каждый вечер, когда  я
прихожу домой, я так и жду, что по  углам  прячется  целая  орава  сукиных
сынов. Какие-нибудь лифтеры! Рассыльные! Полицейские!..
     - Ну, ладно. Ладно, Артур. Попробуй  немного  успокоиться,  -  сказал
седовласый. Он бросил быстрый  взгляд  направо:  там  на  краю  пепельницы
лежала сигарета, которую закурили раньше, до телефонного звонка.  Впрочем,
она уже погасла, и он не соблазнился ею. - Прежде всего, - продолжал он  в
трубку, - я тебе сто раз говорил, Артур: вот тут-то ты и совершаешь  самую
большую ошибку. Ты понимаешь, что делаешь? Сказать тебе? Ты как нарочно  -
я серьезно говорю, - ты просто как нарочно себя растравляешь. В  сущности,
ты сам внушаешь Джоанне... - Он оборвал себя на полуслове. - Твое счастье,
что она молодец девочка. Серьезно тебе говорю. А по-твоему, у нее так мало
вкуса, да и ума, если уж на то пошло...
     - Ума! Да ты шутишь? Какой  там  у  нее,  к  черту,  ум!  Она  просто
животное!
     Седовласый раздул ноздри, словно ему вдруг не хватило воздуха.
     - Все мы животные, - сказал он. - По самой сути все мы - животные.
     - Черта с  два.  Никакое  я  не  животное.  Я,  может  быть,  болван,
бестолочь, гнусное порождение двадцатого века, но я не  животное.  Ты  мне
этого не говори. Я не животное.
     - Послушай, Артур. Так мы ни до чего не...
     - Ума захотел. Господи, знал  бы  ты,  до  чего  это  смешно.  Она-то
воображает, будто она  ужасная  интеллектуалка.  Вот  где  смех,  вот  где
комедия. Читает в газете театральные новости и смотрит  телевизор,  покуда
глаза на лоб не полезут, значит, интеллектуалка. Знаешь, кто у меня  жена?
Нет,  ты  хочешь  знать,  кто  такая  моя   жена?   Величайшая   артистка,
писательница, психоаналитик и вообще величайший гений во  всем  Нью-Йорке,
только еще не проявившийся, не открытый и не признанный. А ты и не знал? О
черт, до чего смешно, прямо охота перерезать себе  глотку.  Мадам  Бовари,
вольнослушательница курсов при Колумбийском университете. Мадам...
     - Кто? - досадливо переспросил седовласый.
     -  Мадам  Бовари,  слушательница  лекций  на  тему  "Что   нам   дает
телевидение". Господи, знал бы ты...
     - Ну ладно, ладно. Не стоит толочь воду в ступе, - сказал седовласый.
Повернулся и, поднеся два пальца к губам, сделал женщине знак,  что  хочет
закурить. - Прежде всего, - сказал он в  трубку,  -  черт  тебя  разберет,
умный ты человек, а такта ни на грош.  -  Он  приподнялся,  чтобы  женщина
могла за его спиной дотянуться до сигарет. -  Серьезно  тебе  говорю.  Это
сказывается и на твоей личной жизни, и на твоей...
     - Ума захотел! Фу, помереть можно! Боже милостивый!  А  ты  хоть  раз
слыхал, как она про кого-нибудь рассказывает, про  какого-нибудь  мужчину?
Вот выпадет у тебя минутка свободная, сделай одолжение, попроси, чтобы она
тебе описала кого-нибудь из своих знаковых. Про каждого  мужчину,  который
попадается ей на глаза, она говорит одно и то  же:  "Ужасно  симпатичный".
Пусть он будет распоследний, жирный, безмозглый, старый...
     - Хватит, Артур, - резко перебил седовласый. - Все  это  ни  к  чему.
Совершенно ни к чему. - Он взял у женщины  зажженную  сигарету.  Она  тоже
закурила. - Да, кстати, - сказал он, выпуская дым из ноздрей, - а как твои
сегодняшние успехи?
     - Что?
     - Как твои сегодняшние успехи? Выиграл дело?
     - Фу, черт! Не знаю. Скверно. Я уже собирался  начать  заключительную
речь,  и  вдруг  этот  Лисберг,  адвокат  истца,  вытащил  откуда-то  дуру
горничную с целой кучей простынь в качестве вещественного  доказательства,
а простыни все в пятнах от клопов. Брр!
     - И чем же кончилось? Ты  проиграл?  -  спросил  седовласый  и  опять
глубоко затянулся.
     - А ты знаешь, кто сегодня судил? Эта старая баба Витторио. Черт  его
разберет, почему у него против меня зуб. Я и слова сказать не успел, а  он
уже на меня накинулся. С таким не сговоришь, никаких доводов не слушает.
     Седовласый повернул голову и посмотрел, что делает женщина. Она взяла
со столика пепельницу и поставила между ними.
     - Так ты проиграл, что ли? - спросил он в трубку.
     - Что?
     - Я спрашиваю, дело ты проиграл?
     - Ну да. Я еще на вечере хотел тебе рассказать.  Только  не  успел  в
этой суматохе. Как по-твоему, шеф полезет на  стену?  Мне-то  плевать,  но
все-таки как по-твоему? Очень он взбесится?
     Левой рукой седовласый стряхнул пепел на край пепельницы.
     - Не думаю, что шеф непременно полезет на стену, Артур, -  сказал  он
спокойно. - Но, уж надо полагать, и не обрадуется. Знаешь, сколько времени
мы заправляет этими тремя паршивыми гостиницами? Еще папаша  нашего  Шенли
основал...
     - Знаю, знаю. Сынок мне рассказывал уже  раз  пятьдесят,  не  меньше.
Отродясь не  слыхивал  ничего  увлекательнее.  Так  вот,  я  проиграл  это
треклятое дело. Во-первых, я не виноват. Чертов  псих  Витторио  с  самого
начала травил меня, как зайца. Потом безмозглая  дура  горничная  вытащила
эти простыни с клопами...
     - Никто тебя не винит, Артур, - сказал седовласый. - Ты  хотел  знать
мое мнение - очень ли обозлится шеф. Вот я и сказал тебе откровенно...
     - Да знаю я, знаю... Ничего я не знаю. Кой  черт!  В  крайнем  случае
могу опять податься в военные. Я тебе говорил?
     Седовласый опять повернулся к женщине - может быть,  хотел  показать,
как терпеливо, даже стоически он все это выслушивает. Но  она  не  увидела
его лица. Она нечаянно опрокинула коленом  пепельницу  и  теперь  поспешно
собирала пепел в кучку; она подняла глаза секундой позже, чем следовало.
     - Нет, Артур, ты мне об  этом  не  говорил,  -  сказал  седовласый  в
трубку.
     - Ну да. Могу вернуться в армию. Еще сам не знаю.  Понятно,  я  вовсе
этого не жажду и не пойду на это, если сумею выкрутиться  по-другому.  Но,
может быть, все-таки придется. Не  знаю.  По  крайней  мере,  можно  будет
забыть обо всем на  свете.  Если  мне  опять  дадут  тропический  шлем,  и
большущий письменный стол, и хорошую сетку от москитов,  может  быть,  это
будет не так уж...
     - Вот что, друг, хотел бы я вправить тебе мозги, - сказал седовласый.
- Очень бы я этого хотел. Ты до черта... Ты ведь вроде неглупый  малый,  а
несешь какой-то младенческий вздор. Я тебе это от души говорю. Из  пустяка
раздуваешь невесть что...
     - Мне надо от нее уйти. Понятно? Еще  прошлым  летом  надо  было  все
кончить, тогда был такой разговор - ты это знаешь? А знаешь,  почему  я  с
нею не порвал? Сказать тебе?
     - Артур. Ради всего святого. Этот наш разговор совершенно ни к чему.
     - Нет, погоди. Ты слушай. Сказать тебе, почему я с ней не порвал? Так
вот, слушай. Потому что мне жалко ее стало. Чистую правду тебе говорю. Мне
стало ее жалко.
     - Ну, не знаю. То есть, я хочу сказать, тут не мне судить,  -  сказал
седовласый. -  Только,  мне  кажется,  ты  забываешь  одно:  ведь  Джоанна
взрослая женщина. Я, конечно, не знаю, но мне кажется...
     - Взрослая женщина! Да ты спятил! Она взрослый ребенок, вот она  кто!
Послушай, вот я бреюсь - нет,  ты  только  послушай,  -  бреюсь,  и  вдруг
здрасьте, она зовет меня через всю квартиру. Я недобрит, морда вся в мыле,
иду смотреть, что у нее там стряслось. И знаешь,  зачем  она  меня  звала?
Хотела спросить, как по-моему, умная  она  или  нет.  Вот  честное  слово!
Говорю тебе, она жалкое существо. Сколько раз я смотрел на нее спящую, и я
знаю, что говорю. Можешь мне поверить.
     - Ну, тебе виднее... я хочу сказать, тут  не  мне  судить,  -  сказал
седовласый. - Черт подери, вся беда в том, что та ничего не делаешь, чтобы
исправить...
     - Мы не пара, вот и все. Коротко и ясно. Мы совершенно друг другу  не
подходим. Знаешь, что ей нужно? Ей нужен  какой-нибудь  здоровенный  сукин
сын, который вообще не станет с ней разговаривать, - вот такой нет-нет  да
и даст ей жару, доведет до полнейшего бесчувствия - и  пойдет  преспокойно
дочитывать газету. Вот что ей нужно. Слаб я для нее, по всем статьям слаб.
Я знал, еще когда мы только поженились, клянусь богом, знал. Вот ты хитрый
черт, ты так и не женился, но понимаешь, перед тем как люди женятся, у них
иногда бывает вроде озарения: вот, мол, какая будет моя семейная жизнь.  А
я от этого отмахнулся. Отмахнулся от всяких озарений и предчувствий,  черт
дери. Я слабый человек. Вот тебе и все.
     - Ты не слабый. Только надо шевелить мозгами, - сказал  седовласый  и
взял у молодой женщины зажженную сигарету.
     - Конечно, я слабый! Конечно, слабый! А,  дьявольщина,  я  сам  знаю,
слабый я или нет! Не будь я  слабый  человек,  неужели,  по-твоему,  я  бы
допустил, чтобы все так... А-а, что об этом говорить! Конечно,  я  слаб...
Господи боже, я тебе всю ночь  спать  не  даю.  И  какого  дьявола  ты  не
повесишь трубку? Я серьезно говорю. Повесь трубку, и все.
     - Я вовсе не собираюсь вешать трубку, Артур. Я хотел бы тебе  помочь,
если это в человеческих силах, - сказала седовласый. - Право  же,  ты  сам
себе худший...
     - Она меня не уважает. Господи боже, да она меня  и  не  любит.  А  в
сущности, в самом последнем счете и я тоже больше ее не люблю. Не знаю.  И
люблю, и не люблю. Всяко бывает. То так, то эдак. О черт! Каждый раз,  как
я твердо решаю положить этому конец, вдруг почему-то оказывается,  что  мы
приглашены куда-то на обед, и я должен где-то ее встретить, и она является
в белых перчатках, или еще в чем-нибудь таком... Не знаю.  Или  я  начинаю
вспоминать, как мы с ней  в  первый  раз  поехали  в  Нью-Хейвен  на  матч
принстонцев с йельцами. И только  выехали,  спустила  шина,  а  холод  был
собачий, и она светила мне  фонариком,  пока  я  накачивал  эту  треклятую
шину... ты понимаешь, что я хочу сказать. Не знаю. Или вспомнится... черт,
даже неловко... вспомнятся дурацкие стихи, которые я ей написал,  когда  у
нас только-только все начиналось. "Чуть розовеющая и лилейная, и эти губы,
и глаза зеленые..." Черт, даже неловко... Эти  строчки  всегда  напоминали
мне о ней. Глаза у нее не зеленые... у нее глаза как эти проклятые морские
раковины, чтоб им... но все равно, мне вспоминается... не знаю. Что  толку
говорить? Я с ума схожу. И почему ты не повесишь трубку? Серьезно...
     - Я совсем не собираюсь вешать трубку, Артур. Тут только одно...
     -  Как-то  она  купила  мне  костюм.  На  свои  деньги.  Я  тебе   не
рассказывал?
     - Нет, я...
     - Вот так взяла и пошла к Триплеру, что  ли,  и  купила  мне  костюм.
Сама, без меня. О черт, я что хочу сказать, есть в ней что-то  хорошее.  И
вот забавно, костюм пришелся почти впору. Надо было только чуть  сузить  в
бедрах... брюки... да подкоротить. Черт, я хочу сказать, есть в ней что-то
хорошее...
     Седовласый послушал еще минуту. Потом резко обернулся к  женщине.  Он
лишь мельком взглянул не нее, но  она  сразу  поняла,  что  происходит  на
другом конце провода.
     - Ну-ну, Артур. Послушай, этим  ведь  не  поможешь,  -  сказал  он  в
трубку. - Этим не поможешь. Серьезно. Ну,