лись, ей-богу!
     Мэри Джейн захохотала:
     - Нет, ты меня уморишь! - сказала она.
     - Господи боже, до чего он был милый, - сказала Элоиза. - То смешной,
то ласковый. И не то чтобы прилипчивый, как все эти дураки-мальчишки, нет,
он и ласковый был по-настоящему. Знаешь, что он однажды сделал?
     - Ну? - сказала Мэри Джейн.
     - Мы ехали поездом из Трентона в Нью-Йорк - его только что  призвали.
В вагоне холодина, мы оба укрылись моим пальто.  Помню,  на  мне  еще  был
джемпер - я его взяла у  Джойс  Морроу,  -  помнишь,  такой  чудный  синий
джемперок?
     Мэри Джейн кивнула, но Элоиза даже не поглядела на нее.
     - Ну вот, а его рука как-то очутилась у меня  на  животе.  Понимаешь,
просто так. И вдруг он мне говорит: у тебя животик до того  красивый,  что
лучше бы сейчас какой-нибудь приказал мне высунуть другую руку  в  окошко.
Говорит: хочу, чтоб все было по справедливости. И  тут  он  убрал  руку  и
говорит проводнику: "Не сутультесь! Не выношу, - говорит, - людей, которые
не умею носить форму с достоинством". А  проводник  ему  говорит:  "Спите,
пожалуйста".
     Элоиза замолчала, потом сказала:
     - Важно не то, что он говорил, важно, как он это говорил.
     - А ты своему Лью про него рассказывала? Вообще рассказывала?
     - Tve? - сказала Элоиза. - Да, я как-то упомянула, что был  такой.  И
знаешь, что он прежде всего спросил? В каком он был звании.
     - А в каком?
     - И ты туда же? - сказала Элоиза.
     - Да нет же, я просто так...
     Элоиза вдруг рассмеялась грудным смехом.
     - Знаешь, что Уолт  мне  как-то  сказал?  Сказал,  что  он,  конечно,
продвигается в армии, но не в ту сторону,  что  все.  Говорит:  когда  его
повысят в звании, так, вместо того чтоб дать ему нашивку,  у  него  срежут
рукава. Говорит, пока дойду до генерала, меня догола  разденут.  Только  и
останется, что медная пуговка на пупе.
     Элоиза посмотрела на Мэри Джейн - та даже не улыбнулась.
     - По-твоему, не смешно?
     - Смешно, конечно. Только почему ты не рассказываешь про него  своему
Лью?
     - Почему? Да потому что Лью  -  тупица,  каких  свет  не  видел,  вот
почему, - сказала Элоиза. - Мало того.  Я  тебе  вот  что  скажу,  деловая
барышня.  Если  ты  еще  раз  выйдешь  замуж,  никогда  ничего   мужу   не
рассказывай. Поняла?
     - А почему? - спросила Мэри Джейн.
     - Потому. Ты меня слушай, - сказала Элоиза. - Им хочется думать,  что
у тебя от каждого знакомого мальчишки всю жизнь  с  души  воротило.  Я  не
шучу, понятно?
     Да, конечно, можешь им рассказывать что угодно. Но правду -  никогда,
ни за что! Понимаешь, правду - ни за что!  Скажешь,  что  была  знакома  с
красивым мальчиком, обязательно добавь, что красота у него  была  какая-то
слащавая. Скажешь, что знала остроумного парня, непременно тут же объясни,
что он был трепло и задавака. А не скажешь, так он тебе будет колоть глаза
этим мальчиком при всяком удобном случае... Да, конечно, он тебя выслушает
очень разумно, как полагается. И физиономия у него будет умная до черта. А
ты не поддавайся. Ты меня слушай. Стоит только поверить, что они умные,  у
тебя не жизнь будет, а сущий ад.
     Мэри Джейн явно расстроилась, подняла голову с диванного валика и для
разнообразия оперлась на локоть, уткнув подбородок в  ладонь.  Видно,  она
обдумывала совет Элоизы.
     - Но не будешь же ты отрицать, что Лью - умный? - сказала она вслух.
     - Как не буду?
     - А разве он не умный? - невинным голосом спросила Мэри Джейн.
     - Слушай! - сказала  Элоиза.  -  Что  толку  болтать  впустую?  Давай
бросим. Я тебе только настроение испорчу. Не слушай меня.
     - Чего ж ты за него вышла замуж? - спросила Мэри Джейн.
     - Матерь божия! Да почем я знаю.  Говорил,  что  любит  романы  Джейн
Остин. Говорил - эти книги сыграли большую роль в его жизни. Да, да, так и
сказал. А когда мы поженились, я все узнала: оказывается, он ни одного  ее
романа и не открывал. Знаешь, кто его любимый писатель?
     Мэри Джейн покачала головой.
     - Л. Меннинг Вайнс. Слыхала про такого?
     - Не-ет.
     - Я тоже. И никто его не знает. Он написал целую книжку про  каких-то
людей, как они умерли с голоду на Аляске - их было четверо. Лью и названия
книжки не помнит, но говорит, она изумительно написана! Видала? Не хватает
честности прямо сказать, что ему просто нравится читать, как  эти  четверо
подыхают с голоду в этом самом углу или как оно там называется.  Нет,  ему
надо выставляться, говорить - из-зумительно написано!
     - Тебе бы все критиковать, - сказала Мэри Джейн. - Понимаешь, слишком
ты все критикуешь. А может, на самом деле книга хорошая.
     - Ни черта в ней  хорошего,  поверь  мне!  -  сказала  Элоиза.  Потом
подумала и добавила: - У тебя хоть работа есть. Понимаешь, хоть работа...
     - Нет, ты послушай, -  сказала  Мэри  Джейн.  -  Может,  ты  все-таки
расскажешь ему когда-нибудь, что Уолт погиб? Понимаешь, не  станет  же  он
ревновать, когда узнает, что Уолт - ну, сама знаешь. Словом, что он погиб.
     - Ах ты моя  миленькая!  Дурочка  ты  моя  невинная,  а  еще  карьеру
делаешь, бедняжечка! - сказала Элоиза. - Да тогда будет в тысячу раз хуже!
Он из меня кровь выпьет. Ты пойми. Сейчас он только и знает, что я дружила
с каким-то Уолтом - с каким-то остряком-солдатиком. Я ему  ни  за  что  на
свете не скажу, что Уолт погиб. Ни за что на свете. А  если  скажу  -  что
вряд ли, - так скажу, что он убит в бою.
     Мэри Джейн приподняла голову, потерлась подбородком об руку.
     - Эл... - сказала она.
     - Ну?
     - Почему ты мне не расскажешь, как он погиб? Клянусь, я  тебя  никому
не выдам. Честное благородное. Ну, пожалуйста!
     - Нет.
     - Ну, пожалуйста. Честное благородное. Никому.
     Элоиза допила виски и поставила стакан прямо на грудь.
     - Ты расскажешь Акиму Тамирову, - проговорила она.
     - Да что ты! То есть я хочу сказать - ни за что, никому...
     - Понимаешь, его полк стоял  где-то  на  отдыхе,  -  сказала  Элоиза.
Передышка между боями, что ли, так в письме было, мне  его  друг  написал.
Уолт с одним парнем упаковывали японскую плитку.  Их  полковник  хотел  ее
отослать  домой.  А  может,  распаковывали,  вынимали  из   ящика,   чтобы
перепаковать, - точно не знаю. Словом, в ней было полно бензина и  всякого
хламу - она и взорвалась прямо у них в руках. Тому, второму,  только  глаз
выбило. - Элоиза  вдруг  заплакала  и  крепко  обхватила  пальцами  пустой
стакан, чтобы он не опрокинулся ей на грудь.
     Скользнув с дивана, Мэри Джейн на четвереньках подползла к  Элоизе  и
стала гладить ее по голове:
     - Не плачь, Эл, не надо, не плачь!
     - Разве я плачу? - сказала Элоиза.
     - Да, да, понимаю. Не надо. Теперь уж не стоит, не надо.
     Стукнула парадная дверь.
     - Рамона явилась, - протянула Элоиза в нос. - Сделай  милость,  пойди
на кухню и скажи этой самой, ка  ее,  чтобы  она  накормила  ее  пораньше.
Ладно?
     - Ладно, ладно, только ты не плачь! Обещаешь?
     - Обещаю. Ну, иди же! А мне неохота сейчас идти в эту чертову кухню.
     Мэри Джейн встала,  пошатнулась,  выпрямилась  и  вышла  из  комнаты.
Вернулась она минуты через две, впереди бежала Рамона. Бежала  она,  стуча
пятками, стараясь как можно громче шлепать расстегнутыми ботинками.
     - Ни за что не дает снять ботинки! - сказала Мэри Джейн.
     Элоиза, так и не поднявшись с полу, лежала на спине  и  сморкалась  в
платок. Не отнимая платка, она сказала Рамоне:
     - Ступай скажи Грэйс, пусть снимет с тебя боты.  Ты  же  знаешь,  что
нельзя в ботинках...
     - Она в уборной, - сказала Рамона.
     Элоиза скомкала платок и с трудом села.
     - Дай ногу! - сказала она. - Нет, ты сядь, слышишь?.. Да не там, тут,
тут... Ох, матерь божия!
     Мэри Джейн ползала под столом на коленках, ища сигареты.
     - Слушай, знаешь, что случилось с Джимми? - сказала она.
     - Понятия не имею. Другую ногу! Слышишь, другую ногу! Ну!..
     - Попал под машину! - сказала Мэри Джейн. - Какой ужас, правда?
     - А я видела Буяна с косточкой, - сказала Рамона.
     - Что там с твоим Джимми? - спросила ее Элоиза.
     - Его переехала машина, он умер. Я хотела отнять косточку у Буяна,  а
он не отдавал...
     - Дай-ка лоб, - сказала Элоиза. Она дотронулась до лобика  Рамоны:  -
Да у тебя жар. Ступай, скажи Грэйс, чтобы покормила тебя наверху. И  сразу
- в кровать. Я потом  приду.  Иди  же,  иди,  пожалуйста.  И  забери  свои
ботинки.
     Медленно, как на ходулях, Рамона прошагала к дверям.
     - Брось-ка мне сигаретку! - попросила Элоиза. - И давай еще выпьем!
     Мэри Джейн подала Элоизе сигаретку.
     - Нет, ты только подумай! Как она про этого Джимми! Вот это фантазия!
     - Угу. Пойди-ка налей нам. А лучше неси бутылку сюда. Не хочу я  туда
идти... Там так противно пахнет апельсиновым соком.


     В пять минут восьмого зазвонил телефон. Элоиза  встала  с  кушетки  у
окна и начала в темноте нащупывать свои туфли.  Найти  их  не  удалось.  В
одних чулках она медленно, томной походкой направилась к телефону.  Звонок
не разбудил Мэри Джейн - уткнувшись лицом в подушку, она спала на диване.
     - Алло, - сказала Элоиза в трубку, верхний свет она  не  включила.  -
Слушай, я за тобой не приеду. У меня  Мэри  Джейн.  Она  загородила  своей
машиной выезд, а ключа найти не может.  Невозможно  выехать.  Мы  двадцать
минут искали ключ - в этом самом, как его, в снегу, в грязи. Может, Дик  и
Милдред тебя подвезут? - Она послушала, потом сказала: -  Ах,  так.  Жаль,
жаль, дружок. А вы бы, мальчики, построились в шеренгу и марш-марш  домой!
Только командуй: - Левой, правой! Левой, правой! Тебя - командиром! -  Она
опять послушала. - Вовсе я не острю, - сказала она, - ей-богу, и не думаю.
Это у меня чисто нервное. - И она повесила трубку.
     Обратно в гостиную она шла уже не так уверенно. Подойдя к  кушетке  у
окна, она вылила остатки виски из  бутылки  в  стакан;  вышло  примерно  с
полпальца, а то и больше. Она выпила залпом, передернулась и села.
     Когда Грэйс включила свет в столовой, Элоиза вздрогнула. Не  вставая,
она крикнула Грэйс:
     - До восьми не подавайте, Грэйс. Мистер Венглер немножко опоздает.
     Грэйс остановилась на пороге столовой, лампа освещала ее сзади.
     - Ушла ваша гостья?
     - Нет, отдыхает.
     - Та-ак, - сказала Грэйс. - Миссис  Венглер,  нельзя  бы  моему  мужу
переночевать тут? Места у меня в комнатке хватит, а ему в Нью-Йорк до утра
не надо, да и погода - хуже нет.
     - Вашему мужу? А где он?
     - Да тут, - сказала Грэйс, - он у меня на кухне сидит.
     - Нет, Грэйс, ему тут ночевать нельзя.
     - Как вы сказали, мэм?
     - Ему тут ночевать нельзя. У меня не гостиница.
     Грэйс на минуту застыла, потом сказала:
     - Слушаю, мэм, - и вышла на кухню.
     Элоиза прошла через столовую и  поднялась  по  лестнице,  куда  падал
смутный отсвет из столовой. На  площадке  валялся  Рамонин  ботик.  Элоиза
подняла его и с силой швырнула через перила вниз. Ботик  с  глухим  стуком
шлепнулся на пол.
     В Рамониной детской она включила свет, крепко держась за выключатель,
словно боялась упасть. Так она постояла  минуту,  уставившись  на  Рамону.
Потом выпустила выключатель и торопливо подошла к кроватке.
     - Рамона! Проснись! Проснись сейчас же!
     Рамона спала на самом краешке  кроватки,  почти  свесив  задик  через
край. На столике, разрисованном утятами,  лежали  стеклами  вверх  очки  с
аккуратно сложенными дужками.
     - Рамона!
     Девочка проснулась с испуганным вздохом. Она широко раскрыла глаза  и
тут же сощурилась:
     - Мам?
     - Ты же сказала, Джимми Джиммирино умер, что попал под машину?
     - Чего?
     - Слышишь, что я говорю? Почему ты опять спишь с краю?
     - Потому.
     - Почему "потому", Рамона, я тебя серьезно спрашиваю, не то...
     - Потому что не хочу толкать Микки.
     - Кого-о?
     - Микки, - сказала Рамона и почесала нос: - Микки Микеранно.
     Голос у Элоизы сорвался до визга:
     - Сию минуту ложись посередке! Ну!
     Рамона испуганно уставилась на мать.
     - Ах, так! - И Элоиза схватила Рамону на ножки и, приподняв их, не то
перетащила,  не  то  перебросила  ее  на  середину  кровати.   Рамона   не
сопротивлялась,  не  плакала,  она  дала  себя  передвинуть,  но  сама  не
пошевельнулась. - А теперь спи! - сказала Элоиза, тяжело  дыша.  -  Закрой
глаза... Что я тебе сказала, закрой глаза.
     Рамона закрыла глаза.
     Элоиза  подошла  к  выключателю,  потушила   свет.   В   дверях   она
остановилась и долго-долго не уходила.  И  вдруг  метнулась  в  темноте  к
ночному столику, ударилась коленкой о ножку кровати, но  сгоряча  даже  не
почувствовала боли. Схватив обеими руками Рамонины очки, она прижала их  к
щеке. Слезы ручьем покатились на стекла.
     - Бедный мой лапа-растяпа! - повторяла она снова и  снова.  -  Бедный
мой лапа-растяпа!
     Потом положила очки на столик, стеклами вниз. Наклоняясь, она чуть не
потеряла равновесия, но тут же стала подтыкать одеяло на кроватке  Рамоны.
Рамона не спала. Она плакала, и, видимо, плакала уже давно. Мокрыми губами
Элоиза поцеловала ее в губы, убрала ей волосы со лба и вышла из комнаты.
     Спускаясь с лестницы, она уже  сильно  пошатывалась  и,  сойдя  вниз,
стала будить Мэри Джейн.
     - Что? Кто это? Что такое? - Мэри Джейн рывком села на диване.
     - Слушай, Мэри Джейн, милая, - всхлипывая, сказала Элоиза. - Помнишь,
как  на  первом  курсе  я  надела  платье,  помнишь,  такое  коричневое  с
желтеньким, я его купила в Бойзе, а Мириам Белл сказала - таких платьев  в
Нью-Йорке никто не  носит,  помнишь,  я  всю  ночь  проплакала?  -  Элоиза
схватила Мэри Джейн за плечо: - Я же была хорошая, - умоляюще сказала она,
- правда, хорошая.




                      ПЕРЕД САМОЙ ВОЙНОЙ С ЭСКИМОСАМИ

     Пять раз подряд в субботу по утрам Джинни Мэннокс играла в теннис  на
Ист-Сайдском корте  с  Селиной  Графф,  своей  соученицей  по  школе  мисс
Бейсхор. Джинни не скрывала, что считает Селину самой жуткой тусклячкой во
всей школе - а у мисс Бейсхор тусклячек явно было  с  избытком,  -  но,  с
другой стороны, из всех знакомых Джинни одна только  Селина  приносила  на
корт непочатые жестянки с теннисными мячами. Отец Селины их  изготовлял  -
что-то вроде того. (Однажды за обедом Джинни изобразила семейству  Мэннокс
сцену обеда у Граффов; в созданной ее воображением картине  фигурировал  и
вышколенный лакей - он обходил обедающих с левой стороны, поднося  каждому
вместо стакана с томатным соком жестянку с мячиками.) Но вечная история  с
такси - после тенниса Джинни довозила Селину до дому, а потом  всякий  раз
должна была выкладывать деньги за проезд одна - начинала действовать ей на
нервы: ведь в конце концов мысль о том,  чтобы  возвращаться  с  корта  на
такси, а не автобусом,  подала  Селина.  И  на  пятый  раз,  когда  машина
двинулась вверх по Йорк-авеню, Джинни вдруг прорвало.
     - Слушай, Селина...
     - Что? - спросила Селина, усиленно шаря под ногами. - Никак не  найду
чехла от ракетки! - проныла она.
     Несмотря на теплую майскую погоду, обе девочки были в пальто - поверх
шортов.
     - Он у тебя в кармане, - сказала Джинни. - Эй, послушай-ка...
     - О, господи! Ты спасла мне жизнь!
     -  Слушай,  -  повторила  Джинни,  не  желавшая  от  Селины   никакой
благодарности за что бы там ни было.
     - Ну что?
     Джинни решила идти напролом. Они подъезжали к улице, где жила Селина.
     - Мне это не светит - опять выкладывать все деньги за такси одной,  -
объявила Джинни. - Я, знаешь ли, не миллионерша.
     Селина приняла сперва удивленный вид, потом обиженный.
     - Но ведь я всегда плачу половину, скажешь нет? - спросила она  самым
невинным тоном.
     - Нет, - отрезала Джинни. - Ты заплатила половину в  первую  субботу,
где-то в начале прошлого месяца. А  с  тех  пор  -  ни  разу.  Я  не  хочу
зажиматься, но, по правде говоря, мне  выдают  всего  четыре  пятьдесят  в
неделю. И из них я должна...
     - Но ведь я всегда приношу теннисные мячи, скажешь, нет?
     Джинни иногда готова была убить Селину.
     - Твой отец их _и_з_г_о_т_о_в_л_я_е_т_ - или  что-то  вроде  того,  -
оборвала она ее. - Они же _т_е_б_е_ ни гроша не стоят.  А  мне  приходится
платить буквально за каждую...
     - Ладно, ладно, - громко сказала Селина, давая понять,  что  разговор
окончен и последнее слово  осталось  за  ней.  Потом  со  скучающим  видом
принялась шарить в карманах пальто.
     - У меня всего тридцать пять центов, - холодно сообщила она. -  Этого
достаточно?
     - Нет. Прости, но за тобой  доллар  шестьдесят  пять.  Я  каждый  раз
замечала, сколько...
     - Мне придется пойти  наверх  и  взять  деньги  у  мамы.  Может,  это
подождет до понедельника? Я бы захватила их в спортивный зал, если  ты  уж
без них жить не можешь.
     Тон Селины убивал всякое желание пойти ей навстречу.
     - Нет, - сказала Джинни. - Вечером я иду в кино. Так что деньги нужны
мне сейчас.
     Девочки смотрели каждая в свое окно и враждебно молчали,  пока  такси
не остановилось у многоквартирного дома, где жила  Селина.  Тогда  Селина,
сидевшая со стороны тротуара, вылезла из машины. Небрежно прикрыв  дверцу,
она с величаво рассеянным видом заезжей голливудской  знаменитости  быстро
вошла в дом. Джинни, с пылающим лицом, стала расплачиваться. Потом собрала
свое теннисное снаряжение - ракетку, полотенце, картузик -  и  направилась
вслед за Селиной. В пятнадцать лет Джинни была метр семьдесят два  ростом,
и сейчас, когда она вошла в парадное, застенчивая и неловкая, в  большущих
кедах, в ней  чувствовалась  резкая  грубоватая  прямолинейность.  Поэтому
Селина предпочитала глядеть на шкалу указателя у клети лифта.
     - Всего за тобой доллар девяносто, - сказала Джинни, подходя к лифту.
     Селина обернулась.
     - Может, тебе просто интересно  будет  узнать,  что  моя  мама  очень
больна, - сказала она.
     - А что с ней?
     - Вообще-то у нее воспаление легких, и если ты думаешь, что для  меня
такое удовольствие -  беспокоить  ее  из-за  каких-то  денег...  -  В  эту
незаконченную фразу Селина постаралась вложить весь свой апломб.
     По правде говоря, Джинни была несколько  озадачена  этим  сообщением,
хоть и не ясно было, в какой мере оно соответствует истине -  впрочем,  не
настолько, чтобы расчувствоваться.
     - Ну, я тут ни при чем, - ответила Джинни и вслед за Селиной вошла  в
лифт.
     Наверху Селина  позвонила,  и  прислуга-негритянка,  с  которой  она,
видимо, не разговаривала, впустила девочек, вернее просто распахнула перед
ними дверь и оставила ее открытой. Бросив теннисное снаряжение на  стул  в
передней, Джинни двинулась за Селиной. В гостиной Селина обернулась.
     - Ничего, если ты обождешь здесь? Может, мне придется будить маму,  и
все такое.
     - Ладно, - сказала Джинни и плюхнулась на диван.
     - В жизни бы не подумала, что ты такая мелочная, - сказала Селина.  У
нее достало злости употребить слово "мелочная",  но  все-таки  не  хватило
смелости сделать на нем упор.
     - Ну, а теперь знаешь, - отрезала Джинни и раскрыла  "Вог",  заслонив
им лицо. Она держала журнал перед собой до тех пор, пока Селина  не  вышла
из  гостиной,  потом  положила  его  обратно  на  приемник   и   принялась
разглядывать комнату, мысленно переставляя мебель,  выбрасывая  настольные
рампы и искусственные цветы. Обстановка была,  на  ее  взгляд,  отвратная:
дорогая, но совершенно безвкусная.
     Внезапно из другой комнаты донесся громкий мужской голос:
     - Эрик, ты?
     Джинни решила, что это Селинин брат, которого она никогда не  видела.
Скрестив длинные ноги, она обернула на коленках верблюжье пальто  и  стала
ждать.
     В гостиную ворвался долговязый очкастый человек - в пижаме и босиком;
рот у него был приоткрыт.
     - Ой... Я думал, это Эрик, черт подери. - Не останавливаясь в дверях,