что говорит одна стенка другой стенке?
     Лицо его засветилось.
     - Встретимся на углу! - выкрикнул он и опрометью бросился за дверь  -
видимо в диком возбуждении.
     Эсме стояла в прежней позе, переплетя ноги.
     - А вы вполне уверены, что не забуду написать  для  меня  рассказ?  -
спросила она. - Не обязательно, чтобы  он  был  _с_п_е_ц_и_а_л_ь_н_о_  для
меня. Пусть даже...
     Я сказал, что не забуду нив коем случае - это  совершенно  исключено.
Что   я   никогда   еще   не    писал    рассказа    специально    _д_л_я_
к_о_г_о_н_и_б_у_д_ь, но что сейчас, пожалуй, самое время этим заняться.
     Она кивнула.
     - Пусть он будет чрезвычайно трогательный и мерзостный,  -  попросила
она. - Вы вообще-то имеете достаточное представление о мерзости?
     Я сказал, что не так чтобы очень, но, в  общем,  мне  приходится  все
время с ней сталкиваться - в той или иной форме, - и я приложу все усилия,
чтобы рассказ соответствовал ее инструкциям. Мы пожали друг другу руки.
     - Жаль, что нам не довелось встретиться при обстоятельствах не  столь
удручающих, правда?
     Я сказал, что, конечно, жаль, еще как.
     - До свидания, - сказала Эсме.  -  Надеюсь,  вы  вернетесь  с  войны,
сохранив способность функционировать нормально.
     Я поблагодарил ее и сказал еще несколько слов, а потом стал смотреть,
как она выходит из кафе. Она шла медленно, задумчиво,  проверяя  на  ходу,
высохли ли кончики волос.
     А вот мерзостная - или даже  трогательная  -  часть  этого  рассказа.
Место действия  меняется.  Меняются  и  действующие  лица.  Я  по-прежнему
остаюсь  в  их  числе,  но  по  причинам,  которые  открыть  не  волен,  я
замаскировался, притом так хитроумно, что даже самому догадливому читателю
меня не распознать.
     Это было в Гауфурте, в Баварии,  примерно  в  половине  одиннадцатого
вечера,  через  несколько  недель  после   Дня   победы   над   Германией.
Штаб-сержант Икс сидел в своей комнате, на  втором  этаже  частного  дома,
куда  он  вместе  с  девятью  другими  американскими  военнослужащими  был
назначен на постой еще до прекращения боевых  действий.  Примостившись  на
складном деревянном стуле у захламленного письменного столика,  он  держал
перед собой раскрытый роман в бумажной обложке и пытался читать,  но  дело
не ладилось. Впрочем, неладно было с ним самим, а не  с  романом.  Правда,
книги, ежемесячно приходившие из Отдела специального обслуживания,  прежде
всего попадали в руки солдатам с нижнего этажа, но  на  долю  Икса  обычно
доставались книжки, которые он, видимо,  выбрал  бы  и  сам.  Однако  этот
молодой человек был один из тех, кто,  пройдя  через  войну,  не  сохранил
способности  "функционировать  нормально",  и  потому   он   больше   часа
перечитывал по три раза каждый абзац, а  теперь  стал  проделывать  то  же
самое с каждой фразой.  Внезапно  он  захлопнул  книгу,  даже  не  заложив
страницу.  На  мгновение  заслонил  глаза  рукой  от  резкого,  слепящего,
холодного света голой электрической лампы, висевшей над столом.
     Затем вынул сигарету из лежащей на столе пачки и с трудом закурил  ее
-пальцы его тряслись, то и дело легонько стукаясь друг о друга.  Сев  чуть
поглубже, он затянулся, совершенно  не  чувствуя  вкуса  дыма.  Уже  много
недель он дымил беспрерывно, закуривая одну сигарету от другой. Десны  его
кровоточили, стоило прикоснуться к ним кончиком  языка,  и  он  без  конца
повторял этот опыт: это уже превратилось в своего рода игру, и  он  иногда
занимался ею часами. Так сидел он минуту-другую - курил и  проделывал  тот
же опыт. Потом внезапно и, как всегда, неожиданно его  охватило  привычное
чувство - будто в голове у него спуталось,  она  потеряла  устойчивость  и
мотается из стороны в сторону,  как  незакрепленный  чемодан  на  багажной
полке. Он сразу прибег к тому средству, которое уже много недель  помогало
ему водворить мир на место, - стиснул виски ладонями и с силой  сжимал  их
несколько секунд. Он оброс, волосы у него были грязные.  Он  мыл  их  раза
три-четыре в госпитале, во Франкфурте-на-Майне, где пролежал  две  недели,
но на обратном пути в Гауфурт за время длинной поездки в пропыленном джипе
они  загрязнились  снова.  Капрал  Зет,  забравший   его   из   госпиталя,
по-прежнему гонял на своем джипе  на  фронтовой  лад  -  опустив  ветровое
стекло на капот, а идут  военные  действия  или  нет  -  дело  десятое.  В
Германию были переброшены тысячи новобранцев, и, разъезжая на своем  джипе
по-фронтовому, с опущенным ветровым стеклом, капрал  Зет  желал  показать,
что он-то не из таковских, он не какой-нибудь  там  дерьмовый  новичок  на
европейском театре военных действий.
     Перестав наконец сжимать виски, Икс долго смотрел на письменный стол,
где  горкой  лежало  десятка  два  нераспечатанных  писем  и  штук   шесть
нераскрытых посылок - все на его имя. Протянув руку над этой  свалкой,  он
достал прислоненный к стене томик. То была книга  Геббельса.  Принадлежала
она тридцативосьмилетней незамужней дочери хозяев дома, живших здесь всего
несколько недель тому  назад.  Эта  женщина  занимала  какую-то  маленькую
должность  в  нацистской  партии,  достаточно,  впрочем,  высокую,   чтобы
оказаться  в  числе  тех,  кто  по  приказу   американского   командования
автоматически подлежал аресту.  Икс  сам  ее  арестовал.  И  вот  сегодня,
вернувшись  из  госпиталя,  он  уже  третий  раз  открывал  эту  книгу   и
перечитывал краткую  надпись  на  форзаце.  Мелким,  безнадежно  искренним
почерком, чернилами было написано по-немецки пять слов: "Боже  милостивый,
жизнь - это ад". Больше там ничего не было - никаких пояснений. На  пустой
странице, в  болезненной  тишине  комнаты  слова  эти  обретали  весомость
неоспоримого обвинения, некой классической его формулы. Икс вглядывался  в
них несколько минут, стараясь не поддаваться, а  это  было  очень  трудно.
Затем взял огрызок карандаша и с  жаром,  какого  за  все  эти  месяцы  не
вкладывал нив одно дело, приписал внизу  по-английски:  "Отцы  и  учителя,
мыслю: "Что есть ад?" Рассуждаю так: "Страдание  о  том,  что  нельзя  уже
более  любить".  Он  начал  выводить  под  этими  словами  имя  автора   -
Достоевского, - но вдруг увидел - и страх волной  пробежал  по  всему  его
телу, - что разобрать то, что  он  написал,  почти  невозможно.  Тогда  он
захлопнул книгу.
     Потом схватил со стола первое, что попалось  под  руку,  -  это  было
письмо от его старшего брата из Олбани. Оно лежало на столе еще  до  того,
как он попал в госпиталь. Икс вскрыл конверт и вяло приготовился  прочесть
все письмо целиком, но прочитал лишь верхний  кусок  первой  страницы.  Он
остановился после слов: "...раз проклятущая война уже кончилась и теперь у
тебя, наверно, времени  вагон  -  так  как  насчет  того,  чтобы  прислать
ребятишкам парочку штыков или свастик..." Икс разорвал письмо и взглянул в
корзину на его обрывки. Только тут он обнаружил, что в письмо  был  вложен
любительский снимок, которого он не заметил раньше.  Еще  и  сейчас  можно
было разглядеть чьи-то ноги, стоящие на какой-то лужайке.
     Он положил руки на стол и опустил на них голову. Болело все, с головы
до ног, и казалось, все зоны боли связаны между собой. Совсем как лампочки
на рождественской елке: соединенные общим проводом, они  выходя  их  строя
все разом, стоит испортиться одной.
     Дверь с шумом  распахнулась,  хотя  никто  не  постучал.  Икс  поднял
голову, повернул ее и увидел капрала Зет, стоящего в  дверях.  Капрал  Зет
был его напарником по джипу и постоянным во всех  его  пяти  операциях,  с
первого дня высадки на континент. Он жил внизу, а наверх, к  Иксу,  обычно
поднимался затем, чтобы выложить дошедшие до него слухи или повозмущаться.
Это был здоровенный, фотогеничного вида детина лет  двадцати  четырех.  Во
время  войны  его  сфотографировали  в   Хюртгенвальде   для   одного   из
американских журналов; он позировал с величайшей охотой и  в  каждой  руке
держал по индейке, присланной ко Дню благодарения.
     - Что, письмишко пишешь? - обратился он к Иксу. - Ну и темнотища тут,
черт подери! - Входя  в  помещение,  Зет  обычно  предпочитал,  чтобы  был
включен верхний свет.
     Икс повернулся к нему и предложил войти - только осторожнее, чтобы не
наступить на собаку.
     - На что?
     - На Элвина. Он у тебя прямо под ногами, Клей. Зажег бы  ты  свет,  к
чертям, что ли!
     Клей нащупал выключатель, щелкнул им, потом  прошел  через  маленькую
комнатушку - размером с каморку для прислуги -  и  сел  на  край  постели,
лицом к Иксу. С его тщательно причесанных кирпично-рыжих волос еще стекали
капли - он не пожалел воды, чтобы хорошенько прилизать свою  шевелюру.  Из
правого нагрудного кармана серовато-зеленой  гимнастерки  привычно  торчал
гребешок с зажимом, как у авторучки. Над левым карманом красовался  боевой
значок пехотинца (хотя  фактически  носить  его  было  ему  не  положено),
орденская ленточка за участие в операциях на европейском  фронте  с  пятью
бронзовыми звездочками на ней (вместо одной  серебряной,  заменявшей  пять
бронзовых) и ленточка за службу в армии до Пирл-Харбора.
     - Так тебя и разэтак, -  проговорил  он  с  тяжким  вздохом.  Это  не
означало ровно ничего - известное дело, армия! Потом он вынул  из  кармана
гимнастерки пачку сигарет, вытянул одну, снова водворил пачку на  место  и
застегнул клапан кармана. Пуская дым, он обводил комнату пустым  взглядом.
Наконец глаза его остановились на приемнике. - Эй, - сказал  он,  -  через
минуту по радио колоссальное обозрение. Боб Хоуп и еще всякие.
     Открыв новую пачку сигарет, Икс  ответил,  что  только  что  выключил
радио.
     Ничуть не обескураженный, Клей стал с интересом наблюдать за тем, как
Икс пытается закурить.
     - Ух, черт, - сказал он с азартом болельщика, - посмотрел  бы  вы  на
свои дурацкие лапы. - Ну и трясучка у тебя,  черт  подери.  Да  ты  сам-то
знаешь?
     Иксу удалось наконец закурить сигарету; он кивнул и сказал, что Клей,
конечно, здорово все подмечает.
     - Эй, кроме шуток. Я чуть не сомлел, к чертям, когда  увидал  тебя  в
госпитале. Лежит - мертвец мертвецом, черт тебя подери.  Сколько  ты  весу
спустил, а? Сколько фунтов? Ты сам-то знаешь?
     - Не знаю. Как ты тут без меня - много писем получил? От Лоретты есть
что-нибудь?
     Лоретта была девушка  Клея.  Они  собирались  пожениться  при  первой
возможности. Она довольно часто писала ему из  безмятежного  своего  мирка
тройных восклицательных знаков и скороспелых суждений. И  всю  войну  Клей
читал Иксу вслух письма Лоретты, даже самые интимные, -  в  сущности,  чем
они были интимнее, тем он охотнее их читал. А прочитав, всякий раз  просил
Икса то сочинить ответ, то сделать его поподробней, то вставить для  пущей
важности несколько французских или немецких слов.
     - Ага, вчера получил от нее письмо. Оно  внизу,  у  меня  в  комнате.
Потом покажу, - ответил Клей равнодушно. Сидя на краю  постели,  он  вдруг
выпрямился, задержал дыхание и звучно, со смаком, рыгнул.  Потом,  видимо,
не слишком довольный своим достижением, снова опустил плечи. - Этот  сукин
сын, ее братец, смывается с флота - бедро у него повреждено. Подвезло  ему
с этим бедром, гаду. - Он опять сел прямо и приготовился  рыгнуть,  но  на
сей раз получилось совсем неважно. Вдруг он встрепенулся. - Эй, пока я  не
забыл. Завтра встаем в пять  и  гоним  в  Гамбург  или  еще  там  куда-то.
Получать эйзенхауэровские куртки на все подразделение.
     Окинув  его  враждебным  взглядом,  Икс  объявил,   что   ему   лично
эйзенхауэровская куртка ни к чему.
     Клей посмотрел на него удивленно, даже слегка обижено.
     - Хорошие куртки. Красивые. Чего это ты?
     - Не вижу смысла. Зачем нам вставать в пять утра? Война-то кончилась,
черт дери!
     - Да я не знаю. Сказано - до обеда вернуться. При-шли какие-то  новые
бланки, надо их до обеда заполнить... Я  спрашивал  Буллинга,  чего  ж  он
сегодня их не дает заполнять, - они  же  у  него  на  столе,  эти  чертовы
бланки. Так нет, не желает конверты распечатывать, сукин он сын.
     Они помолчали секунду, остро ненавидя Буллинга.
     Вдруг Клей взглянул на Икса с новым - повышенным - интересом.
     - Эй, - сказал он, - а ты знаешь, что у тебя половина  морды  ходуном
ходит?
     Икс ответил, что знает, и прикрыл рукой одну сторону лица.
     Клей разглядывал его еще некоторое  время,  потом  объявил  весело  и
оживленно, словно сообщая самую радостную новость:
     - А я написал Лоретте, что у тебя нервное расстройство.
     - Да?
     - Ага. Ее здорово интересуют всякие такие штуки. Она специализируется
по психологии. - Клей растянулся на кровати прямо в  ботинках.  -  Знаешь,
она что говорит? Так,  говорит,  не  бывает,  чтобы  нервное  расстройство
началось вот так, вдруг - просто от войны, и вообще. Говорит, ты, наверно,
всю свою дурацкую жизнь был слабонервный.
     Икс приставил ладонь козырьком ко лбу - лампа над кроватью  ослепляла
его - и  заметил,  что  свойственная  Лоретте  проницательность  неизменно
приводит его в восторг.
     Клей бросил на него быстрый взгляд.
     - Слушай, ты, гад, - сказал он, - уж как-нибудь она понимает  в  этой
самой психологии побольше твоего, черт подери.
     - Может, ты все-таки соизволишь сбросить свои вонючие ножищи  с  моей
постели? - спросил Икс.
     Несколько секунд Клей  оставался  в  прежней  позе,  как  бы  говоря:
"Будешь ты мне еще указывать, куда ноги класть". Потом спустил ноги на пол
и сел.
     - Мне все равно надо вниз. В комнате Уокера есть приемник,  -  сказал
он. Но с постели почему-то не встал. -  Эй,  я  сейчас  рассказывал  внизу
этому дерьмовому новичку, Бернстайну. Помнишь, в тот  раз  приехали  мы  с
тобой в Валонь, и два часа нас обстреливали как  проклятых,  и  тогда  эта
проклятущая кошка как вскочит на капот джипа - мы еще лежали в той яме,  -
я ее и подстрелил, помнишь?
     - Помню, только вот что, Клей, не заводи ты опять про эту  кошку,  ну
ее к чертям. Не хочу больше об этом слышать.
     - Да нет, я только хочу сказать, я написал про эту  историю  Лоретте.
Они ее обсуждали всей группой, все  эти  психологи.  На  занятиях,  и  все
такое. И ихний дурацкий профессор, и все.
     - Вот и прекрасно. Но я не желаю об этом слышать, Клей.
     - Да нет, знаешь, что говорит Лоретта: почему я пальнул в  эту  кошку
прямо в упор? Говорит, у меня было временное помешательство. Кроме  шуток.
От обстрела, и вообще.
     Икс с силой провел растопыренными пальцами по грязным волосам,  потом
снова заслонил глаза от света.
     - Никакое это не помешательство. Просто  ты  выполнял  свой  долг.  И
киску эту ты убил как мужчина.  При  тех  обстоятельствах  так  каждый  бы
сделал.
     Клей подозрительно взглянул на него.
     - Что ты мелешь?
     - Эта кошка была немецкая шпионка. И ты _д_о_л_ж_е_н_  был  снять  ее
выстрелом в упор. Это была лилипутка, очень  коварная,  а  для  маскировки
нацепила манто из кошачьего меха. Так  что  вовсе  тут  не  было  никакого
зверства, или жестокости, или там пакости, или даже...
     - Черт подери! - сказал Клей, поджимая губы. - Ты  хоть  когда-нибудь
что-нибудь говоришь на полном серьезе?
     Икс вдруг почувствовал, что его сейчас стошнит; он быстро  повернулся
на стуле и схватил мусорную корзинку - как раз вовремя.
     Когда он выпрямился и снова взглянул на своего гостя,  тот  стоял  со
смущенным видом на  полпути  между  кроватью  и  дверью.  Икс  хотел  было
извиниться, но передумал и потянулся за своими сигаретами.
     - Эй, пошли вниз, послушает Хоупа по радио, - сказал Клей, держась на
прежней дистанции, но стараясь проявлять  оттуда  максимум  дружелюбия.  -
Тебе это будет полезно. Правда.
     - Ты иди, Клей... а я посмотрю свою коллекцию марок.
     - Вон что! У тебя, значит, коллекция есть? А я и не знал, что ты...
     - Да я шучу.
     Клей медленно сделал несколько шагов к двери.
     - А потом, может, в Эштадт махну, - сказал он. -  Там  у  них  танцы.
Часов до двух, наверно. Поехали, а?
     - Нет, спасибо... Я, может, немножко попрактикуюсь тут, в комнате.
     Ну ладно. Пока! Ты того, не расстраивайся, пес с ним. - Эй, письмо  к
Лоретте я положу тебе под дверь, ладно? Я там втиснул кое-чего по-немецки.
Так ты уж подправь, а?
     - Ладно, а сейчас оставь меня в покое, черт подери!
     - Идет, - сказал Клей. - Знаешь, что мне мать пишет?  Рада,  говорит,
что мы с тобой вместе всю войну, и вообще. В одном  джипе,  и  все  такое.
Говорит, письма у меня стали куда интеллигентнее с тех пор, как мы с тобой
вместе.
     Икс поднял голову, поглядел на него и сказал,  с  трудом  выговаривая
слова:
     - Спасибо. Поблагодари ее от меня.
     - Идет. Ну, будь.
     Дверь с треском захлопнулась, теперь уже насовсем.
     Икс долго сидел, глядя на дверь, потом повернулся вместе со стулом  к
письменному столу и поднял с пола портативную  пишущую  машинку.  Расчищая
для нее место на заваленном всяким  хламом  столе,  он  толкнул  сразу  же
развалившуюся стопку нераспечатанных посылок и писем.  Ему  казалось,  что
если он напишет одному своему старому нью-йоркскому  приятелю,  то,  может
быть, ему тут же полегчает, хотя бы немного. Но он никак не мог  правильно
вставить бумагу за валик - с  такой  силой  тряслись  у  него  пальцы.  Он
отдохнул немного, потом сделал еще одну попытку, но в конце концов скомкал
бумагу в руке.
     Икс понимал, что надо вынести мусорную корзинку из комнаты, но вместо
этого опустил руки на пишущую машинку  и,  уронив  на  них  голову,  снова
закрыл глаза.
     Прошло несколько минут, наполненных пульсирующей болью,  и  когда  он
приподнял веки, перед его сощуренными  глазами  оказалась  нераспечатанная
посылочка в зеленой бумаге. Должно быть, она соскользнула с груды пакетов,
когда он расчищал на столе пространство для пишущей  машинки.  Он  увидел,
что посылку много раз пересылали с места на место. Только на одном ее боку
он разобрал, по крайней мере, три старых номера своей полевой почты.
     Он вскрыл посылку без всякого интереса, даже не взглянув на  обратный
адрес. Просто пережег веревку спичкой. Ему куда интереснее было следить за
тем, как бежал по веревке огонек, чем открывать посылку; но в конце концов
он все-таки вскрыл ее.
     В ящичке, под исписанными чернилами листком, лежал небольшой предмет,
завернутый в папиросную бумагу. Он взял листок и прочел:

     "7 июня 1944 г.
     Девон, ...ская улица, 17.
     Дорогой сержант Икс!
     Надеюсь Вы мне простите что, к переписке  с  Вами  я  приступаю  лишь
тридцать восемь дней спустя  но,  дело  в  том  что,  я  была  чрезвычайно
загружена так как, моя тетя подверглась стрептококковой ангине и  едва  не
погибла и я соответственно была обременена множеством обязанностей которые
сваливались на меня беспрерывно.  Однако  я  часто  вспоминаю  Вас  и  тот
чрезвычайно приятный отрезок времени который мы провели  в  обществе  друг
друга 30 апреля 1944 года между 3.45 и 4.15  пополудни  напоминаю  на  тот
случай если событие это ускользнуло из Вашей памяти.
     Высадка союзников сильнейшим образом всех нас волновала и повергала в
самый благоговейный трепет. Мы  возлагаем  все  надежды  на  то,  что  она
приведет к скорейшей ликвидации войны и того способа существования который
мягко выражаясь можно назвать нелепым. Мы с Чарлзом  оба  основательно  за
Вас беспокоимся. Хотелось бы надеяться что, Вы не были в  числе  тех  кто,
совершил исходную первоначальную высадку на полуостров Котантен.  А  может
были? Пожалуйста ответьте как можно скорее.  Шлю  сердечный  привет  Вашей
жене.
                                          Искренне Ваша        Эсме.
     P.S. Я беру на себя смелость послать Вам вместе с этим  письмом  свои
часы и пусть они остаются в Вашем владении пока длится  военный  конфликт.
Во время нашего непродолжительного общения с Вами я не заметила были ли  у
Вас на руке