и, как иномарка нагрузилась!
   -- Какая иномарка? -- не поняла жена.
   -- Ну, "запарижец", он же "жопорожец". Сейчас развалится, наверно.
   Километров пять помолчали.
   -- Яичную скорлупу не забыл? Почву раскислять.
   -- Какую скорлупу? А, этот мешок! Валяется где-то внизу.
   И опять только ветер по крыше да резина по гладкой дороге.
   -- Вот бы такая погода устояла!
   -- Ага. Гляди, как рассекает!
   -- "Ауди"? -- спросила Маринка.
   -- Нет, вроде "Тойота".
   -- А за рулем-то, за рулем, смотри -- девка! "Новая русская".
   --  Девку  я, к  сожалению,  разглядеть не  успел, --  грустно  поведал
Тимофей. -- У меня сто  пятнадцать, а у нее, поди, все сто  восемьдесят: как
мимо-то просвистела!
   -- Тим,  сбрось скорость, Тим, но я  же всегда  прошу, а  тут  еще  эти
иномарочники носятся, -- заныла Маринка.
   --  Когда  носятся,  наоборот,  надо  быстрее  ехать,  --  назидательно
произнес Тимофей, -- чтобы соответствовать потоку.
   Он  знал  прекрасно, что  это  полнейшая чушь для четырехрядного  почти
свободного шоссе с разделительной полосой, просто любил Тимофей полихачить.
   --  А  вот и еще один такой же  псих, --  сказал он, глядя в  зеркальце
заднего вида.
   -- Не вижу, -- откликнулась Маринка и повернулась назад.
   Неожиданно в зеркальце  показался странный предмет.  Он падал  прямо  с
неба, но для всего, что могло оттуда падать, был слишком велик. Лист фанеры,
выпавший  с  грузового самолета? Что за чушь! Почему  фанеры?  И в тот самый
момент, когда  черная  блестящая  иномарка  попыталась  на бешеной  скорости
совершить  маневр,  уворачиваясь  от  падающей   хреновины,  хреновина   эта
перестала)  быть силуэтом на фоне яркого неба, и  Тимофей узнал в загадочном
предмете  родной  матрас  от  дивана,  который!.  они  с  Аликом  так  долго
привязывали.
   Еще  он  успел увидеть овальную  эмблему  компании "Форд" над  решеткой
радиатора и лица сидящих в машине: за рулем был совершенно квадратный детина
с бритой башкой, а рядом -- худой и очень смуглый кавказец.
   В ту же секунду, сам не понимая зачем, Тимофей выжал сцепление и дал по
тормозам. Намного тише  сделалось  в машине,  и  он отчетливо услышал жуткий
треск  в  каких-нибудь  десяти метрах за спиной.  Смотрел он  по-прежнему  в
зеркало, а боковым зрением отметил, что Маринка впилась руками в подголовник
и зажмурилась от ужаса.
   Матрас, словно  хищная тварь,  вильнул  в ту же сторону, что и  машина.
Сильный  ветер  развернул его и, наверно, к  моменту столкновения уже придал
встречную  скорость, так  что сила удара  была  чудовищной: влетев  чуть под
углом  в  ветровое  стекло,  увесистый  предмет мебели  пропорол весь салон,
разворотил  передние и  боковые  стойки,  смял  крышу  и уткнулся  в  заднее
сиденье. Сотрясение  получилось  таким, что все  стекла либо осыпались, либо
покрылись сеткой трещин. А на заднем сиденье, обтянутом  дорогой натуральной
кожей, лежала оторванная голова водителя. Оба тела вместе с остатками головы
пассажира  остались  впереди,  но  под матрасом эта  куча  кровавого  тряпья
просматривалась плоховато. После удара  необычный метательный снаряд Тимофея
сыграл  роль  антипаруса,  быстро остановившего разбитый "Форд" и не давшего
ему перевернуться.
   Все эти подробности Тимофей разглядел,  уже выйдя из машины в состоянии
полного  оцепенения, с  трудом переставляя  одеревеневшие  ноги и  снова  не
понимая, зачем  это  делает.  Помогать  уже явно было некому, а спасать свой
матрас тем более не представлялось возможным.
   Маринка  слышала, как он распахнул  дверцу, но все  еще была не в силах
открыть глаза  и подняться. Наконец,  совладав с  собой,  она  выскочила  на
дорогу и с диким воплем: "Тимка!!!" -- бросилась вслед за мужем.
   А  Тимофей  словно прирос к  асфальту  и как  завороженный  смотрел  на
кровавое месиво среди покореженного металла.
   Маринка, повиснув на нем, буквально завыла:
   -- Тимка! Поехали отсюда, поехали!
   Тимофей  вздрогнул, резко развернулся,  запутался  в собственных ногах,
упал,  тут же  вскочил  и, как спринтер,  с низкого старта рванул  к машине.
Маринка впрыгнула в "Ниву" одновременно  с  ним.  Бледный и мокрый,  Редькин
вдавил педаль в пол  на первой передаче и, практически не сбрасывая  газа, с
бешеной  быстротой  переключал  скорости. По паспорту "Нива" выходит на  сто
километров в  час за двадцать три секунды, по жизни -- дай Бог за полминуты.
Тимофею казалось, что  сейчас он сделал  это секунд за  пятнадцать. Куда  он
несся? Куда?
   Навстречу им  по правой полосе, светя  не только фонарями заднего хода,
но и ярко-рубиновыми габаритками,  мчалась с обычным для реверса жутким воем
давешняя "Тойота".
   -- Они же вместе  ехали!  -- эту  страшную догадку  Маринка  произнесла
зачем-то свистящим шепотом.
   -- Конечно, -- согласился Тимофей,  -- тем более надо ноги  делать. Она
одна в машине?
   -- Одна.
   -- Значит, сама за  нами не погонится, а пока другие приедут, мы успеем
слинять.
   -- Куда мы успеем слинять, идиот!! -- У Маринки начиналась истерика. --
Пить надо было меньше! Что вы там навертели с твоим любимым Аликом?! Кто так
привязыва-ет?! Думаешь, не найдут тебя?  Да они тебя  из-под земли достанут!
Баба эта наверняка  уже номер записала! Они же  бандиты, кретин!  О, мамочка
моя, мамочка, и почему я  не развелась с этим придурком еще пять лет назад?!
Ну как можно было матрас так привязать?!
   А  Тимофей вдруг почему-то успокоился. Да, Маринка была частично права.
Трудно  уйти  незамеченным после  такого  убийства.  Но можно.  При нынешнем
бардаке -- можно. Он  отрешенно смотрел на  дорогу --  скорость достигла уже
ста тридцати -- и  странным образом  наслаждался происходящим. Вся его жизнь
последних  лет  была  до оскомины  однообразной: тупое  зарабатывание денег,
бессмысленное смотрение в телевизор,  монотонный секс раз или два  в неделю,
заунывные пьянки, переходящие в алкоголизм, ведь питье в одиночку и по утрам
-- это первый  признак... И вдруг сразу  такое! Настоящее кино.  О тюрьме он
почему-то не думал. Что-нибудь спасет его от  тюрьмы. Что? Каким образом? Он
выдавал желаемое за действительное. Человеку свойственно отталкивать от себя
страх. А Тимофею  многолетняя и не совсем забытая за годы рыночной экономики
привычка жить на халяву подсказывала странный, но удобный ответ: что-то (или
. кто-то, например, загадочный тесчим) спасет его от тюрьмы.
   -- Я понял,  как он отвязался, -- сказал Тимофей. Это  вдруг показалось
ему самым главным.
   -- Что ты понял, алкоголик чертов?! Водку пить надо, а не жрать!
   --Я  понял, Алик  неправильно  переложил матрас.  Мягким вниз.  Он  всю
дорогу пружинил, и  веревки перетерло каркасом багажника. Так нельзя класть.
А привязали-то мы крепко.
   Такие  технические  подробности  неожиданно  успокоили  и Маринку.  Она
замолчала и стала ладонями массировать себе виски.
   -- Вот видишь, никто за нами не гонится, -- сказал Тимофей.
   Больше   он   ничего   не   сказал,   потому    что   понял:    ошибся.
Серебристо-зеленая  "Тойота"  стремительно   приближалась.   Поравнявшись  с
"Нивой",  она притормозила,  и, выдвинувшись  на  полкузова вперед, девушка,
сидевшая  за  рулем,  недвусмысленно помахала  из открытого окошка вытянутой
левой рукой. Действия были вполне миролюбивые, и Маринка шепнула:
   -- Тормози!
   -- Зачем? -- шепнул Тимофей и не стал тормозить.
   В   руке   у   девушки   из   "Тойоты"   покачивался   теперь   красный
прямоугольничек.
   -- Блеф! -- яростно зашептал Тимофей. -- Тоже мне  мусориха нашлась!
   Он  вдруг заметил,  что свистящий шепот  в этом  шуме слышен лучше, чем
обычный голос.
   Ну что ж, кино так кино!
   Тимофей резко  затормозил,  но все же на  безобразно  высокой  скорости
пересек разделительную полосу, поросшую травой, к счастью, довольно ровную в
этом месте,  проскочил  метров  пятьдесят по  встречной  и,  лихо  перелетев
придорожную канавку, запрыгал по кочкам заливного луга как заяц.
   Маринка, несколько раз стукнувшаяся  обо что  только можно было, шипела
от боли и кричала:
   -- Ты что творишь, идиот?!
   --  Все нормально! -- радостно рычал Тимофей.  -- Мы  сейчас оторвемся.
Куда ей на этой пижонской тачке по пересеченной местности!
   Пижонская тачка  катила,  разумеется, по  асфальту, правда,  теперь  по
встречной  полосе,  с зажженными  фарами  и  не торопясь.  Явно высматривала
удобный съезд  на травку. А Тимофей  тоже  мечтал о хорошей грунтовке, лучше
всего -- уходящей в лес. Лесок виднелся, правда, далеко, а вот грунтовки  не
было,  и он все забирал и забирал левее, к этому лесу, по проклятым  луговым
кочкам...
   Кончилось  все  весьма прозаично, хотя и по-киношному. Они услышали шум
мотора над головой и поняли,  что  это ГАИ. Тимофей до последнего момента не
хотел  верить, что  прилетели  за ними, но когда  чертова "вертушка"  села в
двадцати метрах прямо по курсу и из нее выскочили двое в камуфляже -- один с
"калашом", другой с пистолетом,  он даже  не обратил внимания, что  вертолет
военный, а не милицейский: ему уже было все равно. Тимофей скрестил руки  на
баранке,  уронил  голову  и заплакал.  А  Маринка  все твердила и  твердила,
назойливо, как заведенная:
   -- Ни  в  чем  не сознавайся. Ты понял? Ни в чем  не сознавайся. Это не
милиция. Не милиция это. Ни в чем не сознавайся. Ты понял? Ни в чем...

   Глава девятнадцатая

   Белая  "Нива"  прыгала  по  кочкам,  как  хромой,  подстреленный  заяц.
Удивительно  жалкое  зрелище. Кто он, этот  чудной  бородатый  мужик?  Самый
главный  бандит среди всех  бандитов, наводящий  ужас на блатной мир, потому
что  всегда  убивает  конкурентов  страшными  летающими  матрасами?  Обычный
подставленный лох  в изящно продуманной  операции?  Да нет же, скорее  всего
просто неудачник, вхлопавшийся в жуткую историю и теперь удирающий в ужасе и
отчаянии.
   Был  такой  фильм "Бег зайца  по полям". Странный  его герой все бежит,
бежит куда-то, усложняя, запутывая собственную судьбу, наживая  все новых  и
новых врагов. Куда он бежит? Зачем? Ведь все равно убьют. Убьют. Конец один.
   И разве она сама не такой же жалкий подранок, шарахающийся от выстрелов
и собачьего лая? Разве это она охотится на Седого? Может, все-таки Седой  на
нее?
   Конечно, рыжая девочка Таня -- не просто заяц, а заяц хищный, зубастый,
можно сказать,  тяжеловооруженный. Но под любыми латами все равно продолжает
биться  маленькое живое и очень уязвимое сердечко. А снаряды и бомбы ложатся
все ближе, ближе, уносят из  жизни  самых дорогих  людей.  Только она  стоит
посреди кошмара гордо, напружинив  мышцы, поводя стволом тяжелого  автомата,
как супергероиня голливудского боевика. Она, Верба, заговоренная.
   Это  ей Анжей,  что  ли,  сказал?  Да  нет,  наверно,  сама  придумала.
Причастная, заговоренная -- детский сад, романтика  сопливая. И  если раньше
помогали  внезапно  разорвавшиеся  мины,  таинственные  видения,  неожиданно
возникавшие люди и пробки на улицах, то теперь  ее союзниками стали летающие
матрасы.  Очевидно, следующими придут на помощь простые плечистые  санитары.
Да и как иначе? Охота  продолжается. Не пропустите, господа! Последний самый
интересный тур королевской охоты!
   В  минувшую среду  она  позвонила  Дедушке. По самому  прямому из  всех
прямых телефонов.  Когда  соединяли  с этим номером,  трубку  не брала  даже
Лаура, даже Корнелио, даже Сиропулос. Отвечал лично Фернандо Базотти  или не
отвечал никто.
   "Какого  черта! --  подумала Верба. --  Я  столько лет  хожу вокруг  да
около,  словно  кота  за  хвост   тяну  безумное   расследование,  пользуясь
неограниченными  полномочиями, предоставленными мне  службой ИКС, а шеф этой
самой  службы сидит в Майами, знает  намного больше всех и загадочно молчит,
ожидая, пока я, карабкаясь по отвесной  стене днем и ночью без перерывов  на
еду и сон, ломая ногти, сбивая в кровь колени, пока я наконец залезу  на эту
вершину и с нее откроется вид на очередную Америку -- какого черта?!
   Это Сергей вносил  ужасную путаницу в  наши отношения. Теперь все будет
проще. Я приду и скажу: "Базотти, или ты рассказываешь мне все, или я больше
на тебя не работаю".
   Верба летела в  Майами,  как  восемь  лет назад, через  Нью-Йорк.  Даже
погода была такая же: в Новой Англии дождь, во Флориде  солнце. Только Ясеня
теперь не  было. С ней  поехали Леша и Марат. Все дела вместе с  ключами  от
кабинета и сейфа на  Варшавке она передоверила  полковнику  Борисову (первая
категория причастности), отдельные  поручения оставила Катюхе, а о том, куда
едет, вообще сообщила лишь Тополю.
   -- Что случилось? -- спросил он.
   -- Ничего.
   -- Зачем тогда старика тревожить? Опять решила прошлое ворошить?
   Оттого, что он так сразу догадался, Верба вспылила:
   -- У меня, между  прочим, номер второй, а у  тебя третий. Первого нет в
живых, некому меня контролировать. И  перед тобой-то уж я точно отчитываться
не обязана.
   -- Дура, -- только и сказал Тополь.
   Наверно, и вправду дура.
   Дедушка принял ее  у себя дома, на  новой  вилле со странным  названием
"Фантазма",  то  есть  "Призрак",  если по-русски. Дело шло  к  ночи,  и  он
распорядился  подать  ужин на двоих в  спальню (!),  потом отпустил  охрану,
включая  Бенжамино, отпустил Корнелио, Сиропулоса  и Лауру.  Лешке с Маратом
отвели до утра небольшой гостевой флигель. И  в  огромном доме остались двое
-- Верба и Дедушка. Это было непривычно и чуточку жутковато.
   Спальня Базотги вполне  сгодилась бы  под  казарму для  мотострелкового
полка  средней  укомплектованности.  Гигантский, три на  три, сексодром  под
балдахином внушал уважение,  но не давал  ощущения уюта, голубовато-зеленые,
словно лесные  дали, стены  одновременно манили  и настораживали,  немыслимо
узорный  паркет   из   дерева  всех  оттенков   --   от  лимонно-желтого  до
бордово-красного и почти черного, ошарашивал, подлинники Джотто,  Станционе,
Каналетто в огромных тяжелых рамах вписывались в  интерьер вполне органично,
а вычурная темно-зеленая  с золотом  бархатная мебель  работы  мастеров  Бог
знает какого века  вызывала желание  к каждому креслу прикрепить табличку  с
надписью на трех языках: "Руками не трогать!"
   Небольшой столик  на двоих  был накрыт тут  же. Верба все еще не  могла
избавиться от  ощущения, что попала в музей.  А стол? Ну  что  ж, где у  нас
только  не  было застолья! Музейные  работники, скажем, в  канун Октябрьских
тоже отмечали в трудовом коллективе  на рабочем месте. Может, благодаря этой
совковой ассоциации, а может, оттого, что настраивалась на разговор в совсем
другой обстановке, Верба,  не  дожидаясь приглашения,  села и  отхлебнула из
бокала.
   -- О-о! -- сказала она непринужденно и по-русски. -- Винишко что надо.
   Базотти улыбнулся. Стараясь соответствовать,  сделал то же самое: сел и
пригубил вина. Потом поставил бокал и пристально посмотрел на Вербу.
   --  Татьяна, дорогая, я давно, очень давно ждал этого  момента. Я знал,
что ты позвонишь мне и приедешь одна.
   Как  чисто и  правильно он говорил по-русски! Верба  почувствовала, что
это одна из  тайн  Дедушки, еще при первом знакомстве  с ним.  И  вот второе
знакомство. Да, именно так -- второе знакомство.
   --  Выпьем за эту  встречу,  --  предложил  Базотти.  Тоненько-тоненько
прозвенел  хрусталь  под зелеными сводами спальни.  Татьяна сделала  глоток,
другой, третий и поняла, что надо допивать.
   -- Моя жена Рафаэла умерла семнадцать лег назад, -- сообщил Базотти.
   Разговор  принимал неожиданный оборот, но это обрадовало Вербу: Дедушка
редко рассказывал о себе, а сегодня ей нужна была от него как раз предельная
откровенность.
   -- У тебя были женщины все эти годы?
   После  многолетнего  общения по-английски  легко,  перейдя на  русский,
говорить человеку "ты". Даже если он  -- восьмидесятисемилетний старик.  Это
была  часть  ее плана  --  ошарашить Дедушку неуважительным  обращением и не
совсем приличными вопросами. Базотти воспринял спокойно и то, и другое.
   -- Много женщин, -- сказал он. -- Даже очень много, но ни одну из них я
не любил.
   "Врет, --  мелькнула  мысль. -- Врет,  что много. -- А  потом сразу еще
одна:  --  Интересно,  когда  мне  будет  восемьдесят  семь,  я  тоже  смогу
трахаться, как собака Баскервилей?"
   Дедушка смотрел  на нее более чем странно, потом разлил вино по бокалам
и внезапно сменил тему.
   -- Извини, -- сказал он. -- Ты же приехала ко  мне по делу, а я, старый
дурак, даже не удосужился выслушать мою рыжую девочку. Рассказывай, милая, я
буду слушать.
   Это был еще  один  фортель с его  стороны.  Грустное полотно  "Неравный
брак" сменилось лубочной  картинкой  "Внучка в гостях у дедушки". Только  не
расслабляться! Верба стиснула зубы и в последний раз собралась с мыслями.
   -- Можно я буду звать тебя просто Фернандо?
   -- Конечно, можно.
   --  Ты ведь  не  дедушка  мне.  И даже  не  начальник.  Я никогда  тебя
начальником не считала. Ты был для меня просто авторитет, уважаемый человек,
а еще -- человек-загадка. Ты очень многого о себе не рассказывал. И о других
-- тоже. Все это казалось несущественным, пока мы были вместе и делали общее
дело.  Я  прощала  тебе  таинственное  молчание по  очень  важным  для  меня
вопросам.  Но после  семнадцатого августа все  стало по-другому, Фернандо. Я
ждала  почти два месяца. Я слушала Тополя и Клена, слушала Кедра.  Я слушала
Сиропулоса,  Кумахиру и  тебя. Больше  никого  не  хочу слушать. Потому  что
устала от вранья и недомолвок. Я  должна знать правду.  Я  должна знать все,
что знаешь ты, Фернандо. Не для того, чтобы  спасти  организацию.  Ее спасут
(или погубят) другие.  Мой святой долг --  отомстить. За Машку и за Ясеня. Я
знаю, что  их  убил  один  и тот  же человек.  И ты поможешь мне  найти его.
Иначе...
   -- Иначе ты убьешь меня прямо сейчас, -- неожиданно перебил Базотти.
   "Это  такая неудачная шутка? Господи! Да  в его глазах настоящий страх!
Неужели?  Зачем  мне  убивать его?  Это же  бред,  мудизмо\ Кажется, так  мы
выражаемся по-русски на публику, дорогой мой Фернандо?"
   --  Нет, --  сказала Татьяна, -- иначе я перестаю работать  на  тебя  и
начинаю работать против.
   -- Хорошо, -- вздохнул Дедушка, -- что конкретно тебя интересует? Какая
правда?
   -- Пожалуйста, очень конкретно. Кем был полковник Чистяков? Когда и как
вы встречались  с Андроповым?  Кто еще  при этом присутствовал?  Кто и зачем
послал  Паоло Ферито в  Москву, а потом убил его? Седой? Тогда кто  он и где
его  искать?  Кто убил генерала  Трофимова?  Опять Седой? Кто отдавал приказ
Григорьеву давить нас всех, начиная с Ясеня? Еще раз Седой? Но ведь седых на
свете  слишком  много,  а  волосы можно, как  выяснилось,  и зеленой краской
покрасить.  Так  кто  же  девять  лет  назад  послал  следить за мною майора
танковых войск со шрамом через все лицо?
   --  Стоп,  Танечка, стоп,  -- прошептал Базотти. -- Ты слишком, слишком
много знаешь. Еще чуть-чуть,  совсем чуть-чуть,  и ты  все поймешь сама, без
моей помощи. Однако ты приехала сюда -- значит, я должен рассказать.
   Он  медленно выпил  вино и вновь наполнил бокалы.  Татьяна осушила свой
залпом, едва перестала говорить.
   --  Это  позор моей жизни, --  произнес  наконец Дедушка.  -- Постыдная
тайна, которую  я  не  открывал никогда и никому. Ты будешь  первой. И после
того, как узнаешь все, наша совместная работа станет нереальной. Быть может,
ты не станешь  работать против, но из службы ИКС наверняка уйдешь. Сегодня я
хочу быть до конца откровенен с тобой.
   Он снова помолчал.
   -- Я  просто люблю  тебя, Татьяна. Люблю  давно, так  давно,  как  ты и
представить себе не можешь. Я видел тебя  во сне  еще в Неаполе и на Сицилии
задолго до твоего рождения. Я мечтал о встрече с тобой,  когда ты еще совсем
ребенком покоряла  сердца поклонников на катках всего мира. Я мечтал о любви
с тобой все эти долгие годы.  Но где был я  и  где была  ты? Мне восемьдесят
семь лет. Тебе -- тридцать два.