друг густой голос.  На  мой
затылок легла большая рука.-  Вы-то через одного мне пасынки,  а  внучки ещ„ не
бывало...- И уже мне: - Пойд„м, дитятко. Хватит слушать их, болтунов. 
     Я вскинула голову.  Надо мной стоял могучий старик в длинной шубе и шапке.
Когда  смотришь на  человека,  особенно незнакомого,  всегда первым делом ищешь
глаза.  Так  вот,  вместо глаз у  него были две  глубокие ямы.  Кмети,  однако,
слушали старика с уважением. Даже вождь. 
     Славомир легонько толкнул меня коленом в плечо: 
     - Земно  кланяйся,  девка.  Хаген  плохому  не  выучит.  Мне  некогда было
раздумывать об именах, что они все тут носили. Бренн, Велета, теперь ещ„ Хаген.
Я взяла руку деда, прижалась щекой... Ярун отряхнул и нахлобучил на меня шапку.

     - ???д  жить со мной можно,  -  вдруг сказала Велета,  о  которой,  честно
сказать, я почти позабыла. И добавила, кивнув на Мстивоя: - Брат разрешил. 
     Брат!.. У меня опять запрыгали губы: да поняла ли, беспечная, что я кидала
топор совсем не  ради  игры?..  Отколь же  было мне  знать -  Велета посеч„нный
братнин щит под голову клала,  кукол прятала в его старом туле... И ведала куда
получше меня, легко ли было обидеть его один на один. 
     Тогда я не узрела толком ни крепости,  ни деревни: с испуга да от волнения
много ли разглядишь!  Но поведать надобно ныне,  а  то будет некогда,  да и  не
всякий пойм„т потом, про что говорю. 
     За  воротами обнаружился широкий,  утоптанный двор и  немалый дом,  словно
спряженный из многих срубов поменьше, и каждый малый сруб далеко превосходил не
то что нашу избу -  даже и  дядькину.  Таких домов не я  одна,  никто у  нас не
видал. 
     Была  здесь долгая храмина с  рядом светлых окон,  раздел„нных затейливыми
резными столбами,  - честная гридница. Там они сходились на пир, на беседу и на
совет:  седые бояре, отчаянные кмети, иначе рекомые гриднями, юные отроки и сам
воевода. Плечом к плечу с гридницей высился т„плый сруб под толстой заснеженной
крышей  -  дружинная изба.  Здесь  они  Жили,  и  ворчливые старцы  скорбели  о
временах,  когда сквозь такие дома проходила вся  молодость племени,  а  не  та
малая часть,  что решалась совсем подарить себя воинской службе.  Былые мужские
дома ставились в  пота„нной крепи лесов;  Нета-дун далеко глядел в  Море и  был
бесстрашен и знаменит... 
     Поглядишь и  задумаешься,  крепость выросла при Деревне или наоборот.  Уже
ныне текла сюда семья за семь„й:  корел-погорелец,  Словении,  весин с брюхатой
женой и  малыми детками -  поближе к  варяжскому соколу,  подалее от разбойного
ворона, от полосатых северных парусов... Ещ„ минует времечко - нынешние безусые
парни поведут пригожих девчонок вокруг священных ракит.  А  там обоймут выселки
новым забралом -  вот и встал на крутом берегу новорожденный град, которому сам
Нета-дун станет детинцем... 
     Говорю,  ибо мне суждено было это увидеть.  Но  тогда ничто не вставало из
небытия, не блазнилось под радужным солнцем, в густом морозном дыму. 
     Велета повела меня  к  дружинной избе,  прямо  во  влазню.  Яруну  сказали
обмести сапоги  и  дали  войти  внутрь.  Изнутри дышало  добрым  теплом;  после
залитого солнцем двора я  с  трудом различила широкие лавки,  полати над ними -
верхние и  нижние ложа,  как здесь говорили,  -  да вроде оружие,  мерцавшее на
стенах.  Я намерилась войти следом за побратимом, но Велета свернула в сторону,
ко  всходу,  о  который  я  немедленно  стукнулась впотьмах  головой.  Позже  я
выучилась взбегать по крутым узким ступеням, не глядя под ноги и не спотыкаясь.
Наверху были двери в две разные горницы. 
     - Вот здесь, - сказала Велета и потянула левую дверь. И добавила, похлопав
по правой: - А тут братья живут, Якко и Бренн. 
     Вошла, разожгла одну от другой две лучины и вставила в железный светец. 
     Дома только у дядьки да у женившихся братьев были особые ложницы...  Я для
себя  ни  о  ч„м  подобном даже  не  помышляла.  Сколько помнила,  пищали рядом
сестр„нки,  сбрасывали одеяло и плакали,  не умея укрыться.  А то забывались во
сне,  и  кому бежать с ними во двор?  Теперь возросли,  и я ночевала в клети от
снега  до  снега.  В  клети  никто не  толкался,  не  норовил привязать косу  к
полену... 
     Здесь была  почти такая же  клеть,  только стены не  промерзали.  И  спала
Велета не  на полу,  а  на мягко устланной лавке.  У  меня громоздились кадки с
припасами, стояли старые лыжи, копья, остроги, висели св„рнутые сети и жилы для
новых тетив.  У Велеты стоял против лавки круглый сундук, наверное, с приданым.
Сторожила сундук роскошная шкура зимнего волка, а поверх лежала забытая прялка.
С прялкой Велета была навряд ли проворней, чем с лыжами. 
     Я  повела глазами,  ища,  где бы  в  этой ухоженной горнице приткнуть свой
замызганный кузовок...  Велета  с  состраданием озирала  мои  меховые штаны,  с
которых уже опадали на чистый пол капли оттаявшей влаги. 
     - Вечерять позовут...-  молвила она нерешительно.- Ты погоди, я чернавушек
кликну... платье тебе подбер„м какое ни есть... 
     Я  не  знаю,  бросилась  мне  кровь  к  щекам  или  нет.  Славная  девочка
определ„нно решила,  что я уч„на была только метать топоры,  что меня,  из лесу
пришедшую,  надо будет учить вдевать нитку в  иголку...  если не  ложку в  руке
держать... 
     Я торопливо склонилась над кузовом, скрыв от Велеты, какой он был страшный
внутри, черным-ч„рный от ягод, грибов и просто от времени. Размотала холстину и
бросила на сундук два вышитых платья. Те самые. 
     - О-ой...-  задохнулась Велета.  Подхватила светец, стала рассматривать. Я
вдруг взволновалась и  тоже  как  будто впервые,  с  ревнивым вниманием впилась
глазами в  собственную работу.  Велета отряхивала и гладила то одну,  то другую
крашеную  рубаху,  расстилала  п„стрые  пон„вы,  расправляла пушистые  кисточки
поясков,  а я только видела где кривоватый стежок,  где разошедшийся узел, да и
узор был невнятным, пустым, рожд„нным без выдумки и настоящей любви... 
     Велета подняла наконец голову: 
     - Это кто тебе такую радость спроворил?  Я  отвернулась и буркнула,  пряча
досаду: 
     - Макошь ткала, пока я на полатях спала. Велета потянула меня за рукав: 
     - Макошь есть  ваша  великая Богиня,  я  знаю.  Она  любит искусниц...  Ты
научишь меня так вышивать? 
     Кмети  рассаживались на  дубовых скамьях.  Вождь оглядел стол  и  разломил
хлеб,  начиная вечерю.  Вс„ как в роду,  где меньшие смирно ждут,  пока возьм„т
ложку отец.  Чему удивляться!  Род будет всегда.  Всегда будут сыновья и  отцы,
хотя бы звали их кметями и воеводой. Или как-то ещ„. 
     А  позади верхнего стола была в  стене узкая дверь,  и  е„ с  обеих сторон
стерегли непреклонные лики  Богов.  Были  они  чем-то  схожи с  самим воеводой,
наверное,  он их прив„з из Варяжской земли,  из прежнего дома. Мы знали, на его
родине старшим Богом был Святовит, зорко глядевший на все четыре стороны света.
Однако  кмети-варяги чтили  того  же  Перуна,  что  кмети-словене.  И  это  его
священная храмина сокрывалась за  спиной воеводы,  и  воевода хранил е„  крепче
всех вкупе грозных личин. А звалось святилище диковинным именем - неметон... 
     Мы, молодшая чадь, расторопно сновали за спинами, наполняли рога, подавали
мясо и хлеб.  Вот она, служба отроческая, желанная!.. Что же: браного полотна с
наскоку не выткешь, учись сперва на рогожке... 
     Ярун оказался поблизости от меня,  потому что наши наставники сидели рядом
с вожд„м. 
     В гриднице совсем не было женщин - я да Велета. Я вс„ поглядывала на не„ и
дивилась.  Е„-то,  нежную, что увело с беззаботных девичьих посиделок, пировать
усадило  меж  бородатых мужей?..  Вот  обратилась к  старому  Хагену,  передала
мисочку со  сметаной.  Вот Славомир толкнул е„  в  бок,  хитрым глазом пов„л на
запыхавшегося Яруна -  Велета прыснула в  кулачок...  Брат-ровесник,  способный
вовлечь несмышл„ную в мальчишескую забаву,  повести в лес за м„дом, не вспомнив
про жестоко жалящих пч„л. Потом она повернулась к Мстивою. По летам он мог быть
ей отцом.  И смотрел,  как отец на единственное дитя,  порожд„нное, выношенное,
вскормленное,-  и не догадай судьба потерять...  Мне казалось, я вот-вот что-то
пойму, но тут Хаген позвал: 
     - Сядь, дитятко. Будет уж бегать, да и проголодалась поди. 
     Я  решила:  расслышал урчание в  мо„м  животе и  пожалел несчастную девку.
Яруна небось никто не ясалел,  взялся за гуж -  тяни, приш„л служить в отроках,
ну и служи.  Ещ„ я испугалась,  не загордился бы кто,  не погнал из-за стола...
откуда знать, может, Хаген испытывал, знаю ли обхождение, чту ли старшинство...
Я  перелезла через  скамью.  Осторожно взяла  хлеба,  взяла  жареной вепревины.
Разрезала луковку. Начала есть. 
     - Ну вот!.. - неожиданно засмеялся старик. - Теперь ты совсем наша, теперь
тебя даже Бренн не прогонит. Слышишь, Бренн? 
     Вождь посмотрел на нас мельком и ничего не сказал, а я с испугу закашляла,
подавившись куском. Я поняла, что премудрый дед меня спас. 
     Даже дух,  вылетевший из тела,  ещ„ может вернуться, пока не вкусит пищи в
Кромешной Стране:  лишь тогда он по-настоящему принадлежит ей. Я села с воинами
за  стол и  отведала хлеба.  Теперь мне осмелятся показать путь,  только если я
совершу что-нибудь страшное, стыдное... запятнаю великим бесчестьем саму себя и
дружину! 
     Кмети вокруг пили и ели невозмутимо.  Экая важность девка, чтобы из-за не„
вс„ забывать.  Ели -  ни  дать ни  взять как у  нас после дня на  корч„вке.  Не
поднимутся,  пока  стоит на  столе пища и  живот не  отказывается принимать.  Я
задумалась: неужто они тоже вскакивали чуть свет доить мычащих коров, тянуть из
речной глуби  самоловы-мер„жи?  Нет.  Они  правили только сво„  ремесло и  ели,
знать, впрок, припасали силу к летним походам... 
     Широкие  окна  гридницы были  забраны на  зиму  красивыми резными досками.
Очага  в  хоромине не  теплили -  сидели  в  шубах  и  шапках,  грелись пить„м.
Славомиру был по душе красноватый густой м„д,  который усердно подливал ему мой
побратим. Он пригубил его не однажды и стал было шумен, но встретился глазами с
вожд„м  и  сразу  затих,   даже  нахмурился,  отложил  рог.  Мстивоя  слушались
беспрекословно. Иногда Даже прежде, чем он что-нибудь говорил. 
     Я решилась вновь посмотреть на Велету...  Она давно кончила есть и вертела
в руках зеленоватую стеклянную чашу.  Вс„ равно в поход е„ не возьмут. Да она и
не попросится. 
     Я метила в воины,  но девичье неистребимо сидело внутри. Я сравнила себя с
Велетой и  ужаснулась обжорству.  Поспешно догрызла кусок  и  не  потянулась за
новым. 
     - Плохо ешь, внученька, - сказал немедленно Хаген.- Что так? 
     Сколь внятны были ему малые приметы и шорохи, таящиеся от зрячих. 
     - Да так... - буркнула я смущ„нно. - Хватит уж, сыта... 
     - Налегай крепче,  -  посоветовал старец. И добавил с усмешкой: - У Бренна
пищами не утолстеешь. 
     Близко  к  вождю  сидели  степенные седоусые  кмети:  старградские вагиры,
вышедшие из-за моря,  и  наши словене -  поровну.  Против меня оказался как раз
один из таких,  обветренный,  муж,  которому я сгодилась бы в дочки.  Звали его
Плотица. Он был у нас летом и теперь смотрел с незлым любопытством, теплившимся
в маленьких зорких глазах. Он подмигнул мне, когда я отважилась поднять взгляд.
Правая нога у Плотицы была деревянная от самой середины бедра.  Когда он стоял,
подбоченившись,  во  дворе  или  у  корабельного борта,  -  увечья  нельзя было
заподозрить;  неведомый мастер  гораздо вытесал ногу  и  спрятал е„  в  хороший
сапог.  Шагая, Плотица сильно хромал, когда же садился - негнущаяся нога смешно
торчала впер„д.  Поговаривали, однако, будто немногие одолевали его в поединке,
с  мечом или  без меча.  Он  ходил кормщиком на  корабле воеводы -  вождь бер„г
верную лодью и  мало кому позволял брать в  руки правило.  Плотице он верил без
разговора. 
     - Эй,  Плотица!  -  услышала я вес„лый смех Славомира. - Отст„гивал бы ты,
что ли, свою кочерыжку! Небось уже все коленки девке оббил... 
     Надо ли  говорить,  как я  перетрусила.  Стол между нами был шире не надо,
коленок моих,  понятно,  ничто не касалось,  но я  приросла к дубовой скамье и,
помню,  только подумала -  отчего вождь не  прикрикнул на  брата,  как он  один
только и мог?  Между тем вся длинная гридница повернулась к Плотице, предвкушая
ответ.  Хромой воин не торопясь дожевал мясо...  запил его, тщательно расправил
усы... и наконец произнес: 
     - Твоя правда,  живой ногой тут бы сподручней...  А впрочем, болячка тебе,
я, кроме ноги, ничего ещ„ не отст„гиваю. И меня с моей деревяшкой ещ„ не метало
через борта, как тебя тогда по весне! 
     Обвалившийся хохот едва не смахнул меня со скамьи.  Мат„рые кмети ложились
грудью на стол, заскорузлыми ладонями т„рли глаза. В том числе Славомир, и было
похоже,  досталось ему поделом.  Наверное,  вправду забавно летел он в студ„ную
воду, обманутый коварной волной... 
     Потом  я  не  раз  ещ„  слышала  за  этим  столом,  как  могучие  воины  -
размахнутся,  дубовую дверь пробьют кулаком!  -  словно бы ни с  того ни с сего
принимались безудержно хвастаться, бросая чуть ли не вызов друг другу. Или, как
нынче,  пускали в  ход  поношения и  подначки,  которые у  мелких людей  тотчас
выдернули бы  ножи из  ножен.  Сравнение мужей -  вот  как  звалась такая игра.
Гордые и  умевшие мстить без всякой пощады,  они состязались в  умении отражать
шуткой ранящие слова...  и  вс„ только затем,  чтобы дать друзьям позабавиться,
похохотать от  души.  Попробовал бы  кто напомнить стрыю-батюшке Ждану,  как он
лебезил перед грозным вожд„м! 
     Когда воины ушли спать в  дружинную избу,  а мы соскоблили мясо с костей и
убрали столы,  я  отправилась знакомым пут„м в  горницу,  что  так щедро решила
делить со мной сестр„нка вождя.  Осторожно открыла дверь -  мало ли,  спит! - и
едва не ступила на девку-подл„точку, угнездившуюся при пороге. 
     Сестра воеводы ждала меня со светцом, и я изумл„нно спросила: 
     - Это кто тут у тебя? 
     - Чернавушка, - отвечала она, изумившись не менее моего. 
     А девчоночка высунулась из-под овчины и вразумила меня, недогадливую: 
     - А водички подать,  яблочко суш„ное поднести?  А баснь рассказать,  чтобы
спалось? 
     Я промолчала.  Всяк домостройничай,  покуда жив„шь у себя,  а в чужой избе
хозяина не учи. Велета через голову стянула рубашку, нырнула в нежный мех одеял
и указала на постель рядом с собой: 
     - Ложись! 
     Она и  тут делилась охотно и радостно.  Всякая ли так щедра даже с родн„й?
Всякая ли позов„т -  не на один ночлег,  на жить„! - незнакомую девку на голову
выше себя?.. 
     Я забралась под одеяло, и чернавка, привстав, задула светец. 
     Мне приснился зимний ночной лес.  На лыжах, но почему-то с кузовом клюквы,
я  шла  меж  громадных  заснеженных  елей,   едва  озар„нных  дрожащей  зел„ной
звездой... С моря надвигалась метель. 
     Я  шла домой.  Я  знала это во сне,  хотя лес был незнакомый.  Скоро увижу
старое поле, наш тын и Злую Бер„зу, ищущую что-то обледенелой рукой. 
     Тут загорелись во тьме янтарные волчьи глаза... 
     - Молчанушка! - окликнула я мохнатого зверя.- Молчан!.. 
     Протянула руки навстречу,  ждала - ринется, увязая в рыхлом снегу, вскинет
лапы на плечи, задумает опрокинуть. Но Молчан только поднял шерсть на загривке,
оскалил страшную пасть и попятился, растворяясь в поз„мке... 
     - Молчан!  -  крикнула я ещ„ раз.  И пробудилась.  Во сне раскрывается око
души и зрит невидимое наяву.  Крепкое тело до срока прячет недуг, а засн„шь - и
помстится, что заболел. Бывает, во сне громким кличем кличет беда, прихватившая
кого-то в чужом далеко.  Разгадаешь увиденное - быть может, узнаешь судьбу. Или
задумаешься, в себя глянешь поглубже. Не ведаю, что и важней. 
     Чего ради я  не  взяла Молчана с  собой?..  Хромоту его пожалела?  О  себе
пеклась, о себе! Обиды копила. 
     На  дядьку,  на мать,  на злую Белену.  А  как сама за счастьем пустилась,
бросила друга, прочь оттолкнула, чтоб не мешал. 
     Такие сны шлют хранители-Боги.  Иного хлестнуть по рукам, отшибить охоту к
злодейству.  Иного предупредить и спасти.  А иного ещ„ - наказать, отплатить за
давнее малодушие,  быть может, не ведомое никому. И толку нет ни с оберегов, ни
с жирного жертвенного гуся.  Не молятся этому Богу,  и у каждого он свой. Малый
или великий, смотря по тому, каков сам человек. 
     Я почти обрадовалась,  когда извне с хриплой яростью прокричал рог. Старый
наставник меня упереживал накануне:  по  этому зову вся  младшая чадь стремглав
летит из  постелей во двор,  на утреннюю потеху.  Я  замышляла спросить,  какая
такая  потеха,  чего  это  ради  велят  бежать  босиком,  в  исподней сорочке и
тоненьких полотняных штанах...  но  убоялась насмешек и  не  спросила.  Дождусь
утра, сама посмотрю. 
     Вот  -  дождалась.  Я  прыгнула с  лавки,  стянула гашником новые,  дважды
стиранные порты.  Не  стыд  показаться.  Вздела рубашку,  спеша,  помогая ртом,
завязала тес„мочки рукавов.  Перешагнула проснувшуюся чернавку и  кинулась вон.
Успела ещ„ услыхать,  как Велета, невнятно пробормотав, повернулась к стене - и
сладко зевнула... 
     Ступеньки всхода были холодными,  а  на  последних встретили ногу щекотные
иголочки  инея.  Мелькали  тени  людей,  внешняя  дверь  раскрывалась  и  снова
захлопывалась.  Крепенький предрассветный мороз в  самой влазне схватил меня за
бока.  Бедное  тело,  горячее и  непонятливое спросонок,  жалобно заскулило.  А
ну-ка! - сказала я мысленно и толкнула тяж„лую скрипучую дверь. 
     Посередине двора  горел вес„лый кост„р,  а  вокруг,  на  блестящем гладком
снегу, прыгали и по-птичьи взмахивали руками десятка два отроков, таких же, как
я,  босых и раздетых.  Старшие воины держались опричь.  В меховых кожухах нужды
нету жаться к  огню.  Хагена я  не  приметила,  но  Славомир там  был  и  подле
Славомира сам вождь.  Ожидали последних,  я смутно порадовалась,  что последней
буду не я. 
     Морозец стоял не самый жестокий,  но влагу дыхания схватывало у ноздрей. Я
заскакала,  вливаясь в  общую  пляску.  Дверь  дома  бухала то  и  дело.  Порою
высовывались разом две-три мальчишеские головы и канючили: 
     - Славомир, ну Славомир! 
     Я  знала уже,  кто  это  такие.  Пасынки дружинные,  детские,  как их  ещ„
называли.  Сироты отдавших жизнь за вождя.  Дети нынешних гридней, отосланные в
Нета-дун матерями.  Эти будут воинами, их незачем испытывать, как нас, пришлых,
сторонних: отроки бывают и из рабов, детские - никогда. Я, привыкшая возиться с
сестр„нками,  видела курносых насквозь. Заставь что-нибудь делать - не сделают,
с  подзатыльниками будут делать и  плакать,  но запрети -  в  узел свяжутся,  а
достигнут. Вот один, постарше и побойчее, ступил на снег разутой ногой... 
     - Я тебя!..-  топнул немедленно Славомир. Детского ветром внесло обратно в
избу,  а варяг оглядел двор -  все ли на месте?  - и увидел меня. Подош„л, хотя
вполне мог подозвать, и сказал дружелюбно: 
     - А ты почто? Иди досыпай, 
     Мо„ одеяло в  горнице ещ„ небось не остыло.  Я  сказать не могу,  в  какую
м„ртвую бездну кануло сердце при этих добрых словах.  Я молчала, глядя в глаза.
Я  по сей день не ведаю,  что увидал на мо„м лице Славомир.  Но увидал что-то и
отош„л, проворчал как будто смущ„нно: 
     - Смотри... 
     Толкотня во  дворе не заняла долгого времени.  Меньше,  чем теперешний мой
рассказ.  Вновь прокричал,  позвал в  темноту невидимый рог,  и  отроки гурьбой
помчались в  ворота.  Я  порадовалась:  быстрый бег  греет жарче костра,  жарче
мехов.  Зв„здное небо чуть мрело,  суля нескорый восход.  Я плоховато различала
сперва,  куда мы бежали.  Боялась впотьмах оступиться, ногу поранить. Но зимняя
темнота несхожа с  осенней,  в  которой,  как с выколотыми глазами,  ид„шь и не
ведаешь,  во  что  стукнешься лбом.  Вот  пошла  книзу дорога,  вот  зачернели,
отст