х приемах: "А кто такой этот Ильмар? Он
так таинственно разбогател... это так романтично..."
   Впрочем,  и Марку эта мысль придет в головенку через год-другой.  Или
расскажет по юношеской дури приятелям за кружкой пива --  перед тем, как
уснуть с ножом в груди. Клады ждут одного, двое -- уже слишком много.
   Спаси от искуса, Сестра!
   Железный кирпич был тяжел.  Когда я швырнул его обратно в яму, металл
отозвался  недовольным гулом.  Марк  вздрогнул и  удивленно посмотрел на
меня.
   -- Не суй голову, расшибет! -- прошипел я.
   -- Извините...
   -- Задело бы  висок --  все,  хана!  Это тебе не камень,  это железо!
Железо!
   -- Вы  же  видели,  куда кидаете,  --  растерянно сказал Марк.  --  Я
осторожно...
   Чем больше я понимал,  что хотел сделать,  тем сильнее меня трясло. Я
стал  судорожно отряхивать ладони.  В  кожу будто въелись и  корабельная
грязь,  и крысиный помет,  и кровавая железная ржа. Воды бы. Утром выпил
полкружки, и все. Раньше давали умыться после корабля...
   -- Не сердитесь, -- попросил Марк. Чуть отстранился. Наверное, что-то
у меня мелькало в глазах. -- Ильмар...
   Факел он держал на отлете, в левой руке. Дурак. Факел -- тоже оружие.
Хоть и мало он стоит против кинжала в умелой руке.
   -- Прости,  парень,  --  сказал я.  Захлопнул люк.  Взял из рук Марка
факел,  укрепил на стене. Постоял, глядя на него сверху вниз. -- Убить я
тебя хотел, понимаешь? Искус большой... прости уж.
   На секунду губы у него дрогнули, потом сжались. Марк молчал.
   -- Ладно,  считай --  забыли,  --  я махнул рукой. -- Ты мне помог, я
тебе. Сейчас обоим бежать надо, а не ссорится.
   -- Вы меня могли убить --  из-за этого?  -- растерянно выдохнул Марк.
-- Из-за полусотни железных кирпичей?
   Эх,  мальчик.  Я лишь покачал головой,  глядя на него. Сразу видно --
сладко ел,  мягко спал.  Не знает,  что такое нужда, не знает, что такое
смерть.
   Из-за ржавого гвоздя убивают. Из-за медной монеты. Пусть не я, но чем
я лучше других?
   -- Не убил же, -- сказал я. -- Все. Хватит. Забыли.
   -- Я думал,  раз вы меня не бросили... -- Марк будто размышлял вслух.
-- Значит,  шеей из-за  меня рисковать вы готовы.  А  из-за денег готовы
голову размозжить?
   Да,   действительно,   глупо  получается.  Честь  соблюсти,  товарища
стражникам на  поживу  не  бросить  --  я  готов.  И  тут  же  едва-едва
удержался, чтобы не убить мальчишку на груде ржавого железа.
   Это что же получается?
   Жизнью рискнуть я могу,  лишь бы все по совести было,  как Искупитель
велел,  как  Сестра  заповедовала.  Сам  погибай,  а  товарища  выручай.
Запросто,   выходит.  А  вот  за  деньги,  которые  и  достать-то  почти
невозможно будет, готов пацана железом в висок...
   Странно. И впрямь -- странно. Злая скотина -- человек. Злая и глупая.
   -- Вот так оно бывает, -- сказал я. -- Не сердись, мальчик. Вырастешь
-- поймешь. Искус -- он голову кружит.
   Марк  молчал.   Потрескивал  факел,   уже   обглоданный  пламенем  до
деревяшки.
   -- Все,  хватит,  --  решил  я.  Затоптал огонь.  Не  почуяли бы  дым
стражники...  эх,  раньше надо было думать.  Вся надежда, что люк хорошо
пригнан.  От пряностей запах годами сочился,  в дерево впитывался, чтобы
насквозь пройти.
   Сев на холодный пол, к стене, я вслушался. Тихо. Может и нет никого в
доме. Одно теперь остается -- ждать.
   -- Скажите, Ильмар, а если бы вместо вас был Славко?
   Я ухмыльнулся. Если дурак-душегуб еще жив, то ему несладко...
   -- Лежал бы  ты  сейчас под полом,  мертвый.  А  может и  нет.  Может
оставил бы  тебя Славко до  утра.  Ночью потешиться,  да  и  мясо свежее
будет.
   Не  видно было не  зги.  Так что я,  наверное,  услышал,  как мальчик
вздрогнул. Никогда не думал, что можно так громко вздрогнуть!
   -- М-мясо?
   -- Ага.  Такие как он либо бегут не останавливаясь, либо забиваются в
нору на неделю. Он бы сожрал тебя.
   Нет, откуда он такой взялся? Сидит в темноте, не шелохнется, только в
горле  что-то  булькает.  Неужели  никогда не  слышал,  как  душегубцы с
каторги бегут? У них это называется "теленка прихватить".
   -- А если бы тут был Иван?
   Я едва вспомнил, что так звали кузнеца.
   -- Тогда ничего.  Он человек простой, дикий. Не обидел бы. Вот только
не ушли бы вы с ним, тут хватка нужна.
   Марк, укрытый темнотой, продолжал размышлять.
   -- А от вас чего ждать, Ильмар?
   -- Теперь --  ничего особенного. Не разгневаем Искупителя, не забудет
нас Сестра --  уйдем. Если уж совсем прижмет... -- я вздохнул, но все же
честно закончил: -- тогда я тебя брошу. Убивать не стану, помог ты мне.
   Марк молчал. Кажется, напугал я его словами про "мясо".
   -- Я человек неприхотливый, -- сказал я. -- Могу и крысой перекусить.
Могу из дождевых червей запеканку сделать.  Не бойся. Да и не душегуб я,
простой вор. Будет на то воля Искупителя -- уйдем.
   Про  червей я  соврал.  Только сейчас Марку нужна была  такая ложь --
противная, отрезвляющая.
   Да  и  аппетит пропадет.  Утренняя каша в  воспоминаниях уже казалась
вкусной. Я-то привычный, а мальчишке, верно, живот сводит...
   Он завозился в темноте.  Подполз,  привалился ко мне тощей спиной.  А
неплохо парень на звук ориентируется!
   -- Как нога? -- спросил я.
   -- Уже  получше,  --  без  особой  уверенности сказал  Марк.  Он  был
напряжен,  как  каторжник под  плетями.  На  корабле мальчишка словно  в
дремотном оцепенении был,  а  теперь ожил --  и  сразу попал в переплет.
Тяжело. Понимаю.
   -- Возьми-ка, -- попросил я. Протянул ему нож и зажигалку. Рука Марка
вздрогнула,  касаясь металла.  --  Припрячь на  Слово.  А  то потеряем в
темноте.
   Порыв холодного ветра.
   -- Спасибо, -- сказал Марк.
   Так оно правильнее будет.  И мальчишка перестанет трястись, что я его
прикончу --  зачем бы тогда клинок и огонь отдал?  И мне спокойнее... не
проснусь от вцепившихся в горло онемелых от страха рук.

   Глава третья, в которой я довожу счет до восьми, а Марк его уменьшает
до семи.

   Проспал я часов пять-шесть. От усталости не было сил поточнее себя на
пробуждение настроить.  Уснул я быстро -- пробормотав про себя молитву о
напрасных терзаниях,  что  Сестра  когда-то  сложила.  Никогда меня  эта
молитва не подводила,  с самого детства.  Нашкодишь вечером, знаешь, что
под утро либо материнскую оплеуху получишь,  либо ремня отцовского -- по
настроению,  а помолишься Сестре --  и сразу легче. "Воля моя, я сделал,
что хотел,  сделал что мог. Если будет беда -- мой страх ее не прогонит,
если не будет беды --  мой страх не нужен.  Не жалею о  том что сделано,
размышляю о том, что сделаю..."
   Простенькая молитва,  это не прошение об исцелении,  и  не покаяние в
грехах, зато всегда помогает.
   Марк,  наверное,  уснул не сразу. Но тоже уснул, уронив голову мне на
живот.  Когда я пошевелился,  мальчишка проснулся.  Вздрогнул, но больше
ничем пробуждения не выдал.
   Молодец.
   Нет,  есть в  нем  правильность.  Как  над  аристократами не  смейся,
сколько анекдотов не трави:  "Попали на необитаемый остров лорд, купец и
вор..." А все равно --  посмотришь на дворянина,  и позавидуешь.  Словно
все его предки высокородные за  спиной стоят,  подбородки гордо выпятив,
руки на  мечи положив.  Не подступись...  такого даже убей --  все равно
победы не почувствуешь.
   Видел  я  однажды  атаку  преторианского манипула.  По  молодой  дури
завербовался в  баскский легион,  что  против  иберийцев под  Баракальдо
выступил,  выделения Басконии в отдельную провинцию требовал. Ох... дали
же  нам  жару.  Угораздило меня оказаться именно на  тех позициях,  куда
преторианцев и  послали.  Понятно,  все  эти бароны да  графы иберийские
экипированы были --  нам не чета.  Стальные доспехи, мечи, самострелы, у
каждого третьего --  пулевик многозарядный.  Да  только не  этим они нас
взяли, совсем не этим. У нас тоже оружие имелось приличное. А по флангам
два  наших лорда засело,  со  скорострельными пулевиками...  как  начали
стрелять -- свои в землю зарылись. Я рядом был, видел, как его светлость
лорд Хамон Слово произнес, да из ниоткуда пулевик вытащил. Личная охрана
вокруг сомкнулась,  мечи наголо,  в  глазах --  ярость.  А Хамон пулевик
установил, оруженосец зачем-то воду в ствол залил... и началось. Грохот,
будто  все  барабанщики легиона  тут  собрались,  и  в  припадке о  свои
барабаны бьются.
   Смяли.  Семерых  положил  лорд  Хамон,  а  уж  сколько  ранил  --  не
сосчитать.  Только все  равно  дошли  преторианцы до  позиции,  порубили
охрану,  да в спину лорда пику вонзили,  пока он с замолчавшим пулевиком
возился. Вот она -- дворянская стать!
   Только и Хамон не слабее был.  Умирал,  кровью захлебывался,  а Слово
сказал. Исчез пулевик скорострельный, прямо из рук иберийцев-победителей
исчез. Навсегда. Вряд ли Хамон кому свое Слово при жизни раскрыл...
   Я потрепал Марка по голове:
   -- Подымайся, мальчик. Хватит притворятся.
   -- Я не притворяюсь, -- Марк отстранился.
   -- Достань  огонек,  --  попросил я.  Через  миг  мне  в  руку  легла
зажигалка.
   -- Сколько времени? -- спросил Марк.
   -- Часов нету.  Ты  уж извини,  --  хмыкнул я.  Встал,  побрел сквозь
темноту к стене, где был факел. -- Может, у тебя есть? На Слове?
   Марк сердито засопел.
   -- Я  вам все назвал,  что у  меня на Слове есть.  Да и какой толк от
часов в Холоде?
   -- А почему бы и нет?
   -- Они же не идут там. В Холоде как положишь, так и достанешь.
   Вот оно как.  Не знал.  Значит,  и пулевик лорда Хамона сейчас там, в
Холоде, а пар из ствола брызжет, брызжет и не кончается...
   Я зажег факел, посмотрел на трущего глаза Марка.
   -- Вечер сейчас,  парень. Темнеет уже. Еще часика три подождем -- и в
путь-дорогу. Как нога?
   Он  пожал  плечами.  Оставив факел на  стене,  я  подошел,  приподнял
мальчишку.
   -- Обопрись на ногу. Осторожно.
   Марк ступил, аккуратно перенося вес на больную ногу.
   -- Вроде ничего... ой. Колет немного.
   На лбу у него выступила капелька пота. Хорошенькое "немного".
   -- Сядь, -- с досадой сказал я. -- Штаны снимай.
   Пока он покорно расшнуровывал ботинки и  раздевался,  я  снял куртку,
начал отдирать рукава.
   -- Возьмите...
   Марк протянул нож. Никак я не привыкну, что рядом -- знающий Слово.
   Два взмаха --  и  вместо куртки я получил жилетку.  Эх,  долго одежка
служила. У хорошего портного шил -- так, чтобы с виду дрянь дрянью, а на
деле и тепло было, и крепко.
   -- А зачем это?
   Неужели и впрямь не понимает?
   -- Ногу тебе перетянуть.
   -- Можно было мою рубашку...
   Я покачал головой. Тонкий батист тут не сгодится.
   -- Так лучше выйдет. Теперь потерпи.
   Минут десять я массировал ему голень. Наверное, Марку было больно, но
он  терпел.  Потом  я  плотно замотал мальчишке ногу  разрезанными вдоль
рукавами. Не слишком туго, но так, чтобы поддержать мышцы.
   -- Спасибо, -- тихо поблагодарил Марк.
   -- На том свете сочтемся, -- отрезал я. -- Руки перевязать не надо?
   -- Нет... спасибо, уже нормально...
   Вот  уж  чего  не  люблю  --  когда  благодарят.  Словно  привязывают
благодарностью -- с одной стороны приятно, а с другой -- и дальше выхода
не будет, кроме как помогать.
   -- Штаны налезут?
   Брюки  у  него  были  узкие,  из  плотной,  крашеной индиго парусины.
Конечно, на замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.
   -- Вот теперь ты нормальный оборванец, -- решил я, поглядев на Марка.
-- Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.
   Марк испуганно посмотрел на меня.
   -- Не бойся, -- сказал я. -- Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.
   -- Почему вы... решили, что я высокородный?
   -- Да  у  тебя  на  лбу  фамильное дерево нарисовано.  Голубая кровь,
фамильный дворец, все дела...
   Он по-прежнему был напуган.
   Я вздохнул, и разъяснил:
   -- Марк,  вот ты  вроде обычный пацан.  Одет неплохо,  но  не  более.
Грязный,  тощий.  Только я-то вижу,  тебе вся эта грязь -- как рубашка с
чужого  плеча.  Порода  в  тебе  есть.  Благородные предки,  камердинер,
гувернантка по  утрам  умывает,  охранник до  двери нужника провожает...
Что, ошибаюсь?
   Марк молчал.
   -- Ну и Слово...  сам понимаешь. Откуда тебе его знать? Один ответ --
подарили.
   -- И что?
   -- Ничего.  Мне-то какое дело? Марк ты, или Маркус, мне едино. Хочешь
расскажу,  как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц
из Дома, хотя... А матушка, небось, попроще. Бастарду тоже всякая судьба
выпадает. Нет у папаши наследника -- вот и растят в роскоши. Мало ли как
сложится... вдруг придется род наследовать.
   Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.
   -- А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила.
И тут уж...  стал ты обузой.  Могли и прикончить.  Но кто-то постарался,
верно?  Думаю,  папаша твой добрым оказался.  Спрятал тебя... на рудники
отправил. Все лучше, чем помирать. Так?
   -- Не... не совсем...
   Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.
   -- Перестань,  --  я  присел рядом,  и  рукавом его  же  рубашки утер
слякоть.  --  Нечего жалеть.  Жизнь крутит-вертит,  а  Искупитель правду
видит.  Кого любит, того испытывает. У тебя все равно... такое сокровище
осталось, что мне и не снилось никогда.
   Марк тут же затих.
   -- Да не буду я Слово пытать... Скажи лучше, что ты чуешь при этом?
   -- Холод.
   -- И все?
   -- И  все.  Словно руку в  темноту протянул,  но  знаешь,  что должен
найти. И находишь. Холодно только.
   -- Понятно.  Значит, все равно, что жратву с ледника воровать. Ничего
особенного.
   И что это все мысли к еде сводятся? Марк уставился на меня. Удивленно
сказал:
   -- Вы смеетесь. Вы же смеетесь!
   -- Да. А что, нельзя?
   Он неуверенно улыбнулся:
   -- Нет, я не думал, что вы умеете. Вы все время такой мрачный.
   -- Знаешь,  Марк,  брось свое "вы".  Я  тебе не граф,  да и ты мне не
принц.   Оба  мы  беглые  каторжники,   один  молодой,   другой  старый.
Договорились?
   Мальчик кивнул:
   -- Ладно. Ты прав, вор Ильмар.
   -- А ты молодец,  бастард Марк,  --  вернул я любезность. -- Дворцов,
может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты хоть что-то делать обучен?
   -- Кое-что.
   -- Например?
   -- Фехтовать. Стрелять.
   Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?
   -- Из пулевика?
   -- Да.
   -- Тебя и  впрямь в  наследники готовили,  --  признал я.  --  Что ж,
полезное умение. Значит, воевать обучен. Дюжину-то начал?
   Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:
   -- Не знаю. Может быть.
   -- Это плохо, -- я покачал головой. -- Пока точно не узнаешь, считай,
что начал.  Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю не помер
-- значит,  не в счет. Если не убил, а дал помереть... ну, вот если бы я
тебя на улице страже бросил,  -- так тоже не в счет. Это судьба. Но если
точно не знаешь -- считай, что убил. Так спокойнее.
   -- Я знаю.
   -- Хорошо. Диалектам обучен? Романский ведь тебе не родной, верно?
   Марк промолчал.
   -- Не родной,  чувствую.  Да не беда,  ты на нем говоришь здорово, не
придерешься.  Чуть по-ученому,  словно выпендриваешься, но такое бывает.
Русский ты  знаешь --  слыхал,  как ты с  кузнецом говорил.  По-галльски
говоришь?
   -- Oui.
   -- Иберийский, германский?
   -- Si, claro. Ich sprechen.
   -- Небось еще языки знаешь? -- предположил я. -- А?
   Мальчишка кивнул. И в глазах у него мелькнула легкая гордость.
   -- Уже много,  --  похвалил я. -- Вырастешь, так сможешь переводчиком
работать.  Хорошие  деньги,  особенно  если  к  аристократу  в  прислугу
устроиться...
   Вот,  опять.  На  этот раз он заплакал.  Молча,  но по-настоящему.  И
впрямь,  чем я  его обрадовать вздумал?  Что он будет занюханному барону
прислуживать, когда себя графом или герцогом мнил?
   -- О  прошлом  не  плачь,  о  будущем думай!  --  гаркнул я,  пытаясь
грубостью прервать слезы. -- Здоровый уже парень!
   Марк продолжал реветь.  Моего тона он не испугался --  оно,  конечно,
приятно, но как успокоить-то?
   -- Тебе думать надо,  как вырасти!  --  резко сказал я. -- А там лови
счастье, повезет, так и титула добьешься! Вот выберемся с Островов, -- я
постарался вложить в  эти  слова  такую  уверенность,  которой вовсе  не
испытывал, -- чем зарабатывать станешь?
   Он дернул плечами.
   -- Голова у тебя умная,  --  вслух рассуждал я. -- С такой головой на
мануфактуру  наниматься  --  Искупителя  гневить.  В  монастырь?  Ты  не
калечный,  чтобы монахи пригрели...  да и паршивое это дело,  монашеская
любовь, они там через одного извращенцы, покарай их Искупитель... В храм
Сестры не предлагаю тем более, сам понимаешь.
   Марк торопливо кивнул.  Он словно всерьез решил,  что сейчас решается
его  будущая  судьба.  Да  и  я  увлекся этой  игрой.  Надо  же,  Ильмар
Скользкий, вор из воров, о брошеном бастарде заботится!
   -- Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, -- я не
стал уточнять,  что крепость их проистекает из скупки краденого. -- Могу
поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь
-- уйдешь.  Заодно подзаработаешь немного.  Математике ты хорошо обучен,
не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий. Если попрошу, тебя
не  обидят.  Могу сказать,  что ты мой сын,  --  я  ухмыльнулся.  --  По
возрасту впритык,  но  можно  наплести.  Будет  крыша над  головой,  сыт
будешь.  И опять же --  в языках практика, в математике, интересные люди
каждый день приходят,  с охранниками сдружишься --  будет с кем на мечах
тренироваться...
   Я  с  таким  увлечением  начал  живописать радости  купеческой жизни,
словно сам вырос в  лавке,  и  ушел оттуда по  несчастливой случайности.
Марк плакать перестал. Зато спросил:
   -- А что же вы... ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?
   -- Я птица вольная.
   Марк усмехнулся.
   -- Еще  я  взрослый человек.  Ясно?  Меня даже душегубцы боятся,  мне
везде приют.
   -- Странный ты,  Ильмар,  -- очень серьезно сказал Марк. -- Я вначале
думал, ты ловкий дурак. Не обижайся!
   Ох и приложил! Я проглотил обиду:
   -- А чего тут обижаться?  Ворье -- оно такое и есть, мальчик. Ловкое,
хитрое,  да глупое.  Сколько не прыгай, а конец один -- или от чахотки в
руднике, или на мече солдатском.
   Марк кивнул.
   -- Я  о том и говорю.  Ты же сам диалекты знаешь.  И вообще --  всему
ученый. Я же видел, как ты нож держал...
   Я вздрогнул.
   -- Воевал я, мальчик. Довелось.
   -- Простым солдатам стальной клинок не положен,  -- спокойно возразил
Марк.  -- Да и не в этом дело. Тебя и впрямь всякие бандиты слушаются, и
стража  побаивается.  Не  силы,  ума  боятся.  Неужели ничего другого не
нашел, кроме как воровать?
   -- Воры разные бывают,  --  стараясь оставаться спокойным, ответил я.
-- Одни на ярмарке карманы чистят,  другие с  кистенем по большой дороге
гуляют, третьи дома грабят.
   -- А ты этим не занимался?
   -- Бывало,  --  признал я.  --  С  голодухи чего только не  сделаешь,
парень. Только у меня другое умение.
   Марк ждал, и я, почему-то, решился на откровенность:
   -- Я то ворую,  что уже никому не принадлежит. Думаешь почему Ильмара
Скользкого,  о  чьей  ловкости  и  фарте  песни  поют,  на  виселице  не
вздернули?
   -- Ты откупился, -- спокойно ответил Марк.
   -- Не  без того,  --  признал я.  --  Рассказал кое-что судье,  когда
писарь отлить ушел.  Только,  будь на  меня жалоба от  какого лорда,  не
помогло бы это. А вот -- нет обиженных.
   -- Ты грабишь могилы?
   Голова у него работала.
   -- Не  совсем  могилы,  мальчик.  Мертвых тревожить --  гнусное дело.
Знаешь,  сколько старых городов по миру раскидано?  Пустых, заброшенных.
Городов, храмов, курганов, склепов. Всеми они забыты, никому не нужны. В
склепах тех уже не мертвецы --  тлен,  и  никому с моего воровства обиды
нет. Найти такие места, древние, непросто, нетронутые -- того труднее, а
уж сделать так,  чтоб никого по своему следу не навести...  А ты знаешь,
как раньше люди жили?  Ты  видел когда железные двери?  Жел