- Я не знаю, где он кончается, но это будет далеко отсюда. По
нему придется ехать девять или десять дней.
     - А ты? - сказал я. - Ты скажешь Эррану, куда я делся?
     - Я не скажу ему.
     - Он заподозрит тебя в соучастии и заставит сказать.
     - Нет. Он может сам догадаться. Принцам  известно  об  этом  тоннеле,
хотя мало кто из них испытывает желание  входить  в  него.  Его  построили
Сгинувшие,  те,  кто  был  раньше  нас  наши  предки,  после  которых   мы
выродились.
     Она умолкла, в ней не  было  больше  ни  ярости,  ни  мольбы,  только
отстраненность, как будто душа покинула ее, и ее глаза казались слепыми. Я
подумал о тех ночах и ослепительных днях, когда мы любили друг друга, и  в
моем мире была только  Демиздор,  и  как  она  сказала  мне:  "Однажды  ты
пожалеешь, что взял меня". Теперь была только  эта  красивая,  незнакомая,
нелюбимая посторонняя, убийца и спасительница одновременно.
     Я сказал:
     - Может быть, для тебя безопаснее было бы поехать вместе со мной.
     Она сказала:
     - Не предлагай мне отбросы. Я буду в достаточной безопасности  здесь;
это мой народ.
     А потом она спокойно и коротко рассказала о последних часах в крарле,
до того как ее родственники забрали ее. Как она думала, что я  умираю  или
умер, как воины  изнасиловали  ее,  привязали  и  возвращались  насиловать
снова, как она лежала, ожидая своей смерти,  о  боли,  стыде  и  гневе,  и
страже - обо всем она рассказала мне, пока я не запомнил  этот  свой  урок
наизусть.
     Потерять любовь и узнать, как ты потерял ее, когда  не  было  вины  у
обоих, подобно слепым детям, на ощупь пробиравшимся в  темноте  -  в  этом
была острая, как лезвие ножа, боль.
     - Демиздор, - сказал я, - пойдем со мной. Мы можем быть друзьями,  по
меньшей мере.
     - Но мне не нужна твоя дружба. Я хочу твоей любви, и в то же время  я
не хочу ее. Иди, или я прокляну тебя. Это проклятье пристанет, потому  что
женские проклятья более жестоки, чем ваши.
     Я увидел, что убеждать бесполезно. Я  повернулся,  отвязал  лошадь  и
вскочил в седло.
     Когда я пересекал зал, она окликнула меня, назвав по имени, которое я
носил в племени.
     Поэтому я оглянулся. В племенах говорят, что это приносит  несчастье.
Тафра однажды шепотом рассказала мне историю о воине, которого заманила  в
Черное Место женщина, и он уже почти обрел свою свободу снова,  но  ведьма
произнесла его имя, и он посмотрел через плечо, и она затянула  его  назад
лисьим огнем в своих глазах.
     В глазах Демиздор не было огня. Я с трудом мог различить ее во мраке,
только бледное лицо и бледную руку.
     - Ты моя жизнь, - сказала она.
     И она шагнула прочь в темноту и растворилась, как дым.
     Я не окликнул ее. Я предвидел, что она не ответит.
     Я въехал в тоннель и больше не оглядывался.




                      ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОХОТА НА ВОЛКА


                                    1

     Одиннадцать ночей и десять дней я ехал по этой  магистрали.  Судя  по
другим проходам, открывавшимся в зал  с  обвалившимися  колоннами,  многие
большие дома Эшкорека имели  доступ  к  подземному  городу  и  к  древнему
тоннелю. Во дворце Кортиса, без сомнения, был один из таких входов.  Иначе
каким образом Демиздор могла знать об этом месте и  секрете  открывающихся
стен, если только она не  узнала  об  этом  где-нибудь  еще?  Кроме  того,
позднее другие отправились этим же путем и не через подвалы Эррана.
     Найдя змеиную отметку на камне и нажав на нее,  я  выступил  в  узкий
низкий переход, поблескивавший светом от зеленых и серых грибков, с гнилым
и сырым запахом подземелья. По этой секции пришлось осторожно ехать  около
часа, иногда сгибаясь вдвое, чтобы не задеть потолок. Потом  проход  снова
превратился в какой-то зал или пещеру, и стало так темно, что я  не  видел
вперед и на длину ножа. Я остановился, высек огонь  при  помощи  кремня  и
зажег один из факелов.
     Смола вспыхнула, но вскоре пламя немного осело, потому что воздух был
тягучий и спертый. Высоко над  головой,  куда  не  достигал  свет  факела,
шуршали летучие мыши, если это были они, мне не удалось рассмотреть.
     Пол был ровный, и конь шел  легко,  хотя  мы  двигались  медленно  по
огромной пещере, границ которой не было видно по сторонам, и  впереди  все
еще было темно.
     Затем в свете горящей смолы что-то сверкнуло впереди в вышине,  потом
снова. Подняв факел на высоту  вытянутой  руки,  я  разглядел  нечто,  что
заставило  меня  вслух  побожиться  именами  богов,  о  которых  я  и   не
подозревал. Это была не пещерная стена, а стена из обработанного камня,  и
в ней была открытая арка, выше любой башни в Эшкореке  Арноре,  шириной  в
семь улиц. Свод арки был  из  плиты  красного  мрамора,  которая  блестела
далеко в вышине, как рубин в полутьме; свод поддерживали  две  колонны  из
черного полированного гранита,  густо  обвитые  от  основания  до  вершины
змеиными кольцами из чистого золота. Массивные змеиные головы с капюшонами
в форме сердца образовывали капитель. Каждая колонна была приблизительно в
сотню  футов  высотой;  высота  кроваво  светящегося  свода  -  почти  сто
двадцать. И на мраморе  золотыми  буквами  было  высечено  название  этого
колоссального входа, представлявшее собой самый неожиданный из парадоксов:

                              САРВРА ЛФОРН
                               Путь Червя

     Я сидел на лошади, неподвижно уставившись, с факелом в руке. Все  это
сооружение было дивным выражением злобной насмешки,  все  еще  сохранившим
свежесть, хотя и создано было на заре мира; шутка и  великолепие,  которым
суждено пережить землю.
     Я вспомнил ее слова. Они построили его, кто бы  ни  были  эти  они  -
раса, после которой "выродился"  ее  народ,  сверхъестественные  божества,
которым незачем было есть или сидеть на корточках,  и  которые,  вероятно,
обладали беспредельными богатствами и бесчисленным количеством рабов. И  в
меня закралась мысль, что я, подобно принцам Эшкорека, не  хочу  проходить
этим древним путем, этим Сарвра Лфорн. Но у меня не  было  выбора,  я  был
беглецом, за которым, возможно, уже сейчас шла погоня, и  предательство  и
хитрость указывали им путь.
     Я  направил  коня  вперед.  Он  замотал  головой,  как  будто   хотел
продвигаться вперед не больше, чем я.
     Громадный проем арки подхватил  стук  копыт,  потрескивание  смолы  и
даже, казалось, звук моего дыхания, как гигантский барабан.
     А потом я въехал в тоннель.
     Атмосфера сразу изменилась. Факел разгорелся,  потому  что  с  высоты
струился  свежий  воздух.  Там  стоял  сухой  полупряный  запах,   тонкий,
приятный, жутковатый, как будто всего лишь полчаса назад на  этой  дороге,
по которой наверняка никто не  ездил  больше  сотни  лет,  жгли  ароматные
благовония и играла музыка.
     Тем временем факел как мечом ударял по тысячам  оттенков  сверкающего
цвета, по драгоценным камням и металлам.
     Пыль только слегка приглушила это сияние. Разрушение  едва  коснулось
этого  места  своими  жилыми  пальцами.  Эго  был  заколдованный  леденец,
застрявший в горле времени.
     Факел  освещал  только  небольшие  фрагменты,  как  кусочки  мозаики,
которые мне надо составить вместе, и, разбирая их, я был  рад  до  глубины
души, что не увижу их все разом одним взглядом.
     Широкий зал обрамляли колонны, стройные пунцовые стебли с  цветочными
головками, золотыми лотосами и орхидеями, которые смотрелись в потолок как
в черное зеркало. Там висели лампы, сейчас опутанные паутиной.
     Вдоль дороги бежала мраморная  мостовая.  За  ней  поднимались  стены
тоннеля рыжего эшкирского камня, отполированные до  ледяного  блеска.  Они
были украшены лепниной и разрисованы картинами. Сначала я решил,  что  они
живые, эти фигуры, нарисованные там,  настолько  они  были  достоверны,  а
пейзажи за ними, казалось, простираются в глубь стен, чего никак не  могло
быть, но выглядело это именно так.
     Они были любопытные, эти фрески.  На  них  люди  летели  по  воздуху,
иногда крылатые, чаще бескрылые, всегда в полете над широкими равнинами  и
зубчатыми пиками, а лук зарождающейся луны  или  красный  глаз  садящегося
солнца - под ними. Любовники лежали в обнимку с необжигающими пожарами или
ехали верхом на рыбах, или развлекались со змеями, пантерами и львами. Все
эти люди-картины были колдунами. Они могли укротить ветер или послать  его
в полет, познать зверей, вызвать огонь, успокоить океан... И  еще  одно  я
заметил в них, кроме их магических сил и красоты, - некоторые  были  очень
темноволосы, как мой отец когда-то и как я; но  большинство  из  них  были
бледными, бледнее даже, чем раса Демиздор, не  блондины  с  нефритовыми  и
синими глазами, а белые, как алебастр, с глазами из белого пламени.
     Белые, как Уастис, моя альбиноска-мать.
     Белые, как очищенная кость.
     Тоннель был так построен, что можно было скакать по нему галопом,  не
встречая препятствий. Однако не доверяя совершенству мостовой - где-нибудь
впереди  могла  обрушиться   крыша,   встретиться   какая-нибудь   неясная
опасность, названия которой  я  не  знал  (и  хотел,  чтобы  она  осталась
безымянной) - я пустил коня быстрым парадным шагом. Он был сильный,  умный
зверь; так мы проехали несколько миль.
     Потом факел начал дрожать и тлеть, и на  меня  навалилась  усталость,
такая же, как у моего факела.
     По  моим  предположениям,  приближалась  заря.  Мне  было  любопытно,
гнались  ли  уже  собаки  по  моему  следу,  или  там  все  еще   были   в
замешательстве по поводу моего побега. Но каковы бы ни были их  планы  или
мои, потребность во сне придавила меня свинцом. Я сознавал, что так  долго
оставался без отдыха не из-за мысли о погоне, а потому  что  не  испытывал
особого желания останавливаться здесь, тем  более  забыться  сном  в  этой
экзотической пустыне.
     В этот момент задыхающийся факел обнаружил неожиданную вещь  в  стене
справа от меня - овал бесформенной темноты.
     Охваченный любопытством и  беспокойством,  я  нагнулся  посмотреть  и
различил в углублении вход, который, вероятно, вел в  какое-то  внутреннее
помещение.
     Я был заинтригован, и, отбросив детские страхи относительно  духов  и
обмана - для которых в противовес моим рациональным рассуждениям это место
сделало меня определенно хорошей добычей, - я проехал между  колоннами  на
мраморный тротуар в углубление.
     Это действительно была внутренняя комната,  обставленная  как  жилье,
очевидно, для божественных людей, которые путешествовали в тоннеле.
     По меньшей мере занавес,  висевший  перед  входом,  был  из  тленного
материала. Он рассыпался на пыльные частички, когда я отдернул  его,  и  у
меня появилось чувство, что я ошибочно потревожил что-то, к чему не должен
был прикасаться.
     Затухающее пламя факела  еще  раз  пробежалось  по  большой  комнате,
выхватывая, как  и  раньше,  отдельные  предметы.  Слева  от  меня  стояла
подставка со свечами на пиках  с  человеческий  рост.  Нужно  было  только
протянуть руку и дать остаткам моего факела поцеловать их воск и разбудить
свечи. Через несколько секунд теплый свет залил вход и показал  мне  такие
же подставки по всей  комнате.  Какая-то  странная  и  непреодолимая  сила
заставила меня слезть с коня, взять в руки одну из  свечей  и  обойти  всю
комнату, зажигая огонь везде, где он мог гореть.  Возможно,  это  были  их
чары, прежних обитателей, они хотели, чтобы я увидел великолепие,  которое
было памятником им. Я помню, что потом я считал себя глупцом  из-за  своих
действий и предчувствий в тоннеле.
     Это была красивая комната; ничего другого я не  предполагал.  Потолок
был цвета зеленого оникса, резьба на нем превращала его в лесную крышу  из
листьев и виноградных лоз, которые благодаря игре  света  и  тени  как  бы
трепетали на легком ветерке. Ковры  и  драпировки  превратились  в  тонкие
паутинки; прикоснешься или встанешь на них, и их больше нет.  В  остальном
обстановка сохранилась: любовные ложа  в  виде  спаривающихся  лебедей  из
слоновой кости и эбонитовых кошек,  вазы  из  халцедона.  Я  наткнулся  на
огромное серебряное блюдо с фруктами, чистыми, как  будто  их  только  что
сорвали. Запустив в них руку, я вытащил  яблоко  из  прохладного  хрусталя
цвета красного вина, янтарный персик и виноград,  ягоды  были  из  черного
турмалина, а листья - из  нефрита:  игрушки  мужчин  и  женщин,  считавших
фрукты украшениями, так как им незачем было заполнять свои животы.
     Казалось, что легенды говорили правду.  Было  еще  кое  что.  Золотая
дверь вела в просторную ванную комнату. Я  нашел  ее  неожиданно  и  вошел
посмотреть.  Вделанная  в  пол  ванна  была  заполнена  мхом,  а   золотые
краны-дельфины не брызгали больше водой. Не хватало еще  одного  предмета.
Привыкнув к нему  в  Эшкореке,  я  стал  искать.  Я  глупо  ухмыльнулся  и
испугался - рассказа, реальности этого совершенно другого мира. Унитаза не
было.
     Это было похоже на грубую шутку, на удар по лицу.
     Любой человек, проходивший по их тоннелю, должен был  оставлять  свое
дерьмо, как крыса. Но  позднее  я  обнаружил  узкие  пропыленные  уборные,
которые они построили для смертных рабов, чтобы они не пачкали магистраль.
Испытываешь какой-то черный позор, когда чувствуешь такую безнадежность.
     Наконец я привязал и накормил коня; Демиздор предусмотрела все нужды.
Я лег спать. Не на одно из любовных лож, откровенных и  бесстыдных,  а  на
покрытый паутиной пол, завернувшись в свой плащ.
     Сон захватил меня внезапно и был глубоким,  но  не  приятным.  Ибо  с
приходом сна картины на стенах ожили...


     Надо мной стояла женщина. У нее были крылья  из  света,  и  она  была
одета в свет; лицо ее было подобно звезде. Она коснулась меня ногой. Я  не
мог ни подняться, ни пошевелить конечностями.
     - Вазкор, человек, волшебник, воин, Черный Волк,  -  сказала  она.  -
Повелитель войны, король, глупец, мертвец, производитель сына. Вазкор, сын
Вазкора. Кто твоя мать?
     В моем сне я принял ее за духа, и волосы зашевелились у меня на  шее,
как будто там ползали муравьи.
     Потом я бродил в запутанном  лабиринте  из  белого  мрамора,  пытаясь
добраться  до  тарелки  с  фруктами,  поставленной  для  меня  в   центре.
Божественная  раса  заперла  меня  в  лабиринте  для  развлечения,   чтобы
посмотреть,  насколько  сообразительным  может  быть  низшее  человеческое
существо. Я слышал их смех и как они заключают пари на мой счет.  Когда  я
выбирал неправильный поворот, женский голос резко кричал: "Нет, Вазкор, не
туда".  (В  Эшкореке  я  видел  подобное  времяпрепровождение  золотых   и
серебряных масок. Они помещали мышь в миниатюрный  лабиринт  и  наблюдали,
как она мечется туда-сюда в поисках пищи. Если она находила блюдо, они  ее
награждали и  превращали  в  любимчика.  Некоторые  создания  погибали  от
голода, не решив задачу.)
     Один раз в этом сне я летал. Воздух надо мной был сумеречно  голубым,
и я отбрасывал черную тень на равнину, лежавшую внизу. Впереди меня  белым
голубем порхала женщина. Я поймал ее за волосы, и это оказалась  Демиздор,
в руке у нее был кинжал. Я сказал ей:  "Мы  солнце  наших  достижений,  не
больше и не меньше". - А она сказала мне: "Вазкор, ты смертный человек". -
И она вонзила кинжал в мой мозг по рукоятку.
     Боли не было, только ослепительный свет и слепота; а  потом  ощущение
ледяной воды, а в воде - миллионы ножей.
     Я вскочил, мокрый от собственного холодного пота.
     Я думал: неужели так должно быть, что я - поле битвы для  них,  моего
отца и моей матери? Он сделал ей меня, и  она  наслала  на  него  какое-то
проклятье, и он умер, и они будут разыгрывать эту пьесу вечно?
     Потом я некоторое время  лекал  без  сна,  не  в  силах  подняться  и
продолжать путь. Когда я снопа заснул, пришли другие сны.  Мне  предстояло
привыкнуть к ним в этом путешествии.
     Красота тоннеля становилась монотонной; он не менялся.
     Обычно после многочасовой  скачки  я  искал  изысканную  комнату  для
отдыха, чтобы поспать. Каждый раз мне приходилось собираться с  мужеством,
чтобы встретить сны. Духи как будто слетались поиздеваться надо мной. Но в
конце  концов  даже  этот  мелкий  кошмар  потерял  остроту.  Я  проснулся
невредимым и совершенно очнулся; никакие  фантомы  не  преследовали  меня.
Моим врагом был  мой  собственный  мозг  и  темное  происхождение,  ничего
больше.
     Иногда апартаменты в тоннеле достигали вершин фантазии. Одна  стоянка
была отделана всеми оттенками  красного  цвета:  потолок  из  земляничного
стекла, мебель раскрашена лампами красной меди, и даже блюдо  полированных
гранатов, вырезанных так, что они напоминали сливы, но почему-то я никогда
не пытался унести их. Были другие комнаты, подобные этой,  все  в  зеленых
или черных тонах, - все были просто кладами для воров, но  их  никогда  не
грабили.
     Были также изящные пикантные  сюрпризы.  Маленькая  серебряная  арфа,
оставленная лежать на ложе, как будто ее положили мгновение назад,  и  еще
через мгновение хозяйка - это была женская арфа - вернется  и  возьмет  ее
снова. Или игровая доска, как для "Замков", только фигуры были из золота и
эмали и стояли на своих клетках; игра останется навеки незаконченной.
     На  восьмой  день  сны  начали  иссякать;  вернее,  у  меня  был  сон
пробуждения, который относился к  моей  прежней  жизни  и  людям,  которые
населяли ее.
     Этот сон был подобен погоне, которая настигла меня  теперь,  когда  я
был один, и у меня было  время  вспоминать.  Действия  человека,  кажется,
всегда преследует чувства вины, разочарования и  меланхолии.  Всегда  есть
что то, вспомнив о чем, говоришь: если бы не... я бы... или если  бы...  я
бы не...
     О другой погоне я получил предупреждение на десятую ночь.
     Я считал время  в  днях  и  ночах,  хотя  не  мог  видеть  их  смену,
придерживаясь первоначальной оценки прошедших часов.  Племена  считают  по
солнцу и луне, положению звезд и теням; в  городах  есть  другие  способы,
большие железные механизмы,  часы  с  маятниками  и  водяные  часы.  Таким
образом я научился двум способам: старому инстинкту,  полученному  мной  в
крарле, и средствам измерения в Эшкореке. В тоннеле  все,  что  находилось
под рукой,  становилось  средством  измерения  времени:  продолжительность
горения свечи или факела; часы желудка, голода и жажды, сон. Когда я выйду
на поверхность, я ненамного ошибусь, по моим расчетам...
     В ту десятую "ночь",  спешившись,  чтобы  напоить  коня  из  плоского
сосуда, который дала Демиздор, я услышал позади себя звук где-то в дальнем
конце магистрали. Это было едва различимое постукивание, чуть больше,  чем
вибрация, беспрепятственно передаваемое через  каменную  дорогу,  стены  и
полированный свод: копыта несущихся галопом лошадей.
     Мой собственный конь не устал; он до этого момента шел легким  шагом.
Я дал ему напиться, потом вскочил в седло  и  пустил  его  шагом.  Вскоре,
когда он размял ноги, я слегка  хлопнул  его  по  боку,  в  более  сильном
поторапливании эшкирского зверя не было нужды, и он рванулся  вперед,  как
будто был рад движению.
     Мне пришлось положиться на удачу,  если  она  у  меня  была,  что  не
произойдет внезапного проседания дороги и не встретится  никакого  другого
препятствия. До сих пор дорога шла в основном прямо и всегда была  чистой,
факт,  который  люди  позади  меня,  казалось,  сочли   как   само   собой
разумеющееся, судя по скорости их движения. В любом случае, мне нужны были
крылья, потому что они отставали всего на один день пути или даже меньше.
     Сны и воспоминания слетели с меня.
     Путешествие приняло более  естественные,  однако  не  менее  зловещие
границы, и у меня, во всяком случае, не  было  запаса  времени  на  сон  в
следующую "ночь" - это было очевидно.
     Ибо погоня началась.



                                    2

     Мой конь бы