Арфарру?

- Матушка, - сказал Шимана, - я не понимаю, о чем ты?

- Выборы, выборы, - закудахтала женщина. - А кого выберут-то? В
столице, пожалуй, выберут тебя! А в провинции-то выберут
Арфарру!

Шимана ужасно побледнел.

- Можно обвинить его... и тут же замолк. Все те соображения
касательно всенародных выборов и Арфарры, которые уже
представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу.
Но следующие слова писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.



- Если Нан будет жить, - сказала она, - то кто-то из вас через
три месяца отрежет другому голову! А если он умрет сегодня, то
он станет богом-хранителем революции. И если смерть его
приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за
которое их можно казнить по суду.

- Матушка, - воскликнул Шимана, - я буду неблагодарной лягушкой,
если не отомщу за смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до
эры истинного добра, даже если придется идти по трупам!

И пошел распорядиться.



Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час:
народ не давал им проходу, осыпая жареным зерном. Министр
полиции Андарз заплакал и стал на колени.

- Нан, - сказал он, - вы чувствуете запах свободы?

Нан, по правде говоря, чувствовал лишь запах чеснока.

Нан и Андарз прошли в широкий двор: там, среди ликующего народа,
стояло десять сектантов, в красных куртках и с мечами, и впереди
них - сын Шиманы, стройный, красивый юноша лет семнадцати. Нан
знал его и любил: в отличие от своего отца, тот получил изрядное
образование и учился в лучших лицеях.

Юноша опустился на колени перед Наном и произнес:

- Отец сказал: "Пока Арфарра держит его сына во дворце - иди и
будь его сыном." Ах, господин министр! Этот колдун Арфарра
сделал из бобов и бумаги целое войско наемных убийц и послал их
по ващим следам: а вы даже свою охрану оставили в Зале
Пятидесяти Полей. Можно мы будем охранять вас?

Андарз и Нан довольно переглянулись. "Все-таки Шимана устыдился,
- подумал Андарз. - Послал сына, для примирения, почти
заложником". Засмеялся, обернулся и спросил Нана:

- Как вы думаете, - примет государь делегацию или нет?

- Думаю, - сказал Нан, - что с ним случится приступ астмы.

- Что ж, усмехнулся Андарз, выпятив губу, он не понимает, что
если с ним случится приступ астмы, то через месяц ему отрубят
голову?

Нан поглядел на Андарза. Министр полиции, взяточник и казнокрад,
был очень хорош сегодня. Его большие серые глаза так и
светились, дорогой кафтан был измят и разорван на груди, и на
высоком лбу красивого цвета спелого миндаля была повязана
красная шелковая косынка. Он совсем не походил на того человека,
который, два года назад, прятался в масляном кувшине и плакал в
ногах Нана.

- А вы понимаете, - сказал Нан, что если через месяц государю
отрубят голову, то через два месяца ее отрубят нам?

- Я думаю, что это совершенно неважно, - ответил Андарз.

Оба чиновника сошли с лошадей и расцеловались на прощание.
Солнце билось и сверкало в мраморных плитах двора, челядинцы и
красные циновки почтительно щурились в отдалении, и с холма, на
котором стоял дворец, в раскрытые ворота виднелись бесчисленные
беленые крыши и зелень садов, и пестрая толпа на улицах и
площадях.

Андарз вскочил на лошадь и поскакал к своим войскам. Нан долго
глядел ему вослед, на солнце, город, народ и небо. Обнял сына
Шиманы, засмеялся и сказал:

- А вы правы! Арфарра попытается меня убить, - пошлю-ка я за
своей охраной.

Черкнул записку и отослал с одним из секретарей.

Нан прошел по аллее, усыпанной красноватым песком, в малые покои
в глубине сада. Он шел очень медленно. Встретив садовника, стал
расспрашивать его, хороша ли в теплицах клубника, та, которую он
всегда посылал государю. Полюбовался цветущими кувшинками и
долго стоял в детской у пустой колыбельки.

- Ну, - хлопнул Нан юношу, - пошли за сундучком!

Сын Шиманы как-то растерянно улыбнулся и пошел за министром. Они
прошли в малый, скромно отделанный кабинет, с толстым харайнским
ковром во весь пол и неброскими гобеленами в белых и голубых
тонах. В углу стояло множество богов-хранителей, и юноша
вздрогнул дурного предчувствия, заметив среди них яшмового
аравана Арфарру. Нан долго что-то делал у каминной решетки, так
что сектанты даже подскочили, когда угол ковра вдруг стал
опускаться, открывая щель, черную, как лаз в преисподнюю. Нан
сошел вниз, а один из сектантов, вышивальщик по занятию, взял
фонарь в виде шара, увитого виноградными гроздями, и полез за
ним. "Экие аккуратные ступеньки - подумал вышивальщик. - У нас
так дома не чисто, как у них в подземелье." Ход был довольно
узок. Нан скоро остановился, вынул из стены небольшой сундучок и
сунул его в руки сектанту. Сектант, топоча к выходу,
полюбопытствал:

- А куда ведет этот ход дальше?

- Во дворец. Можно даже дойти к моему кабинету.

- Ба, - так мы, значит, можем пробраться во дворец без всякого
штурма? Или там - засада?

- Не знаю, - сказал Нан. - Об этом ходе знаю только я и
государь. Я почел лишним сообщать о нем моему преемнику, а
государь, сколь я знаю, мог и запамятовать.

- Ба, - промолвил сектант, - все-таки у нас неподходящий
государь.

Нан помолчал, потом сказал:

- Этот Арфарра, вероятно, велел постукать по стенам, только
нынче эти вещи не так строятся, чтобы до них можно было
достучаться.

Тут они вышли в малый кабинет. Вышивальщик стал вертеть
сундучком на столе, и Нан торопливо сказал:

- Его не открыть без шифра - бумаги сгорят.

Сын Шиманы улыбнулся ненатуральной улыбкой, словно карп на
подносе, подошел к двери кабинета и запер ее на ключ изнутри.
Двое сектантов скучали и бродили глазами по потолку.

- Итак, - сказал медленно Нан, - я отдаю вашему отцу бумаги,
порочащие Чаренику, а что я получаю взамен, кроме народного
восторга и репутации предателя?

Тогда все трое сектантов откровенно вынули из ножен мечи, и сын
Шиманы стукнул кулаком по столу и заявил:

- Открывайте сундук! Больше вам ничего не осталось!

- Да, - согласился Нан, больше мне ничего не осталось, разве что
вот это, -

Нан встал, и юноша увидел, что министр вытащил больную руку
из-за пазухи и держит в ней какую-то ребристую штучку с глазком
посередине. Глазок выпучился на юношу, подмигнул.

- Это как называется, - удивился юноша.

- На языке ойкумены, - ответил насмешливо Нан, - это не
называется никак, а сделана эта штука для того, чтобы защищать
бедных министров, которых всякая сволочь норовит принести в
жертву государственным соображениям.

Юноша схватился за меч и вышивальщик схватился за меч...
Говорят, что на небесах эти двое жестоко поспорили: один
показывал, что министр-колдун вытряхнул из своего рукава десять
тысяч драконов, а другой говорил, что драконов не было, а была
огненная река; и судья Бужва, вконец запутавшись, постановил,
что это дело не входит в его юрисдикцию.

И если вы хотите узнать, что случилось дальше, - читайте
следующую главу.





ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой выясняется, что бунт отличается от
революции следующим: чтобы утихомирить бунт, нужно повесить
пятьдесят человек, а чтобы утихомирить революцию, нужно повесить
пять тысяч.



Убедившись, что весь Государственный Совет остается на
заседании, Киссур, довольно усмехаясь, спустился в дворовую
кухню, где под присмотром Алдона и двоих его сыновей, поварята в
желтых передничках варили в огромном котле птичий клей.

- Готово? - спросил Киссур.

- Готово, - ответил Алдон.

- Тогда понесли, - распорядился новый фаворит.

- Что ты скажешь людям, - спросил Алдон.

- Я сначала сделаю их людьми, - усмехнулся Киссур, а потом и
поговорю.

Варвары подхватили котел за чугунные ушки и потащили во
внутренний дворик, где собралось большинство защитников дворца.
Господин Андарз бессовестно преуменьшал, уверяя, что из
городской стражи осталось в живых тридцать человек. Их было не
меньше двух сотен.

Лавочник Раджун-старший лежал на песке в одной набрюшной юбочке.
При виде Киссура он приподнял голову и сказал своему
собеседнику:

- Ишь, опять пришел ругаться. Ты как думаешь, наш склад в Лесной
Головке уцелеет?

Склад имел все шансы уцелеть, так как Радун отдал дочь замуж за
большого человека из "красных циновок".

- Не знаю, - откликнулся собеседник. - А вот, говорят, народное
собрание заседает сегодня в зале Пятидесяти Полей, и принимает
там делегацию от уроженцев Варнарайна, в национальных костюмах.
Если б мы были в этой делегации, то склад бы наверняка уцелел.

Киссур оглянулся и подошел к Раджуну.

- А ну оденься, - сказал он.

Лавочник перевернулся на песке.

- А что, - сощурился он на юношу, - разве мне дали десять палок,
что я не могу показать спину солнцу?

Все захохотали.

В следующее мгновение один из сыновей Алдона, из-за спины
Киссура, вскинул рогатое копье и вогнал его в глотку умника.

Люди повскакали с мест, но в этот миг внимание их было отвлечено
новым обстоятельством: племянник Алдона, бешено бранясь,
вталкивал во двор, одного за другим, только что арестованных
дворцовых чиновников. Пленники, связанные вместе, в своих
нарядных кафтанах и придворных шапках, походили на гирлянды
праздничных тыкв, которые продают на рынке в дни храмовых
торжеств, раскрасив всеми восемью цветами и семьюдесятью
оттенками. Воины пораскрывали глаза, увидев, что первым среди
арестованных тащат сына Чареники.

Киссур подошел к пленнику и ткнул его в грудь.

- Все вы, - сказал Киссур, - изобличены в кознях против
государства и в сношениях с бунтовщиками.

- Только попробуй отруби мне голову, - взвизгнул чиновник.

- Я вовсе не собираюсь рубить тебе голову, - возразил Киссур. Я
раздену тебя и загоню в этот чан с клеем. После этого купанья я
заставлю тебя одеть опять твой нарядный кафтанчик, и отдам тебя
моим солдатам: и они начнут сдирать с тебя кафтан вместе с
кожей.

Тут лавочникам стало интересно, потому что раньше дворцовые
чиновники драли с них кожу, а чтобы они драли кожу с чиновников,
- такого не было.

- Я невиновен, - взвизгнул Чареника-сын в ужасе.

- Это хорошо, если ты невиновен, - сказал Киссур, - в таком
случае бог оправдает тебя.

- Каким образом? - встревожился чиновник.

- Вас тут двенадцать человек, связанных попарно. Каждый получит
меч и будет драться с тем, с кем он связан. Тот, кто невиновен,
победит, а тот, кто виновен - проиграет. А того, кто откажется,
я вымажу клеем и отдам солдатам.

Чареника-сын оглянулся на цепочку чиновников и истерически
захохотал. Дело в том, что Киссур и Алдон так связали людей, что
в каждой паре стояли смертельные враги, и мало кто из них
отказался бы от возможности свести последние счеты.

Поединки продолжались три часа.

Когда все кончилось, Киссур обвел глазами своих воинов: лица у
них налились кровью, глаза пританцовывали, - эге-гей, да это уже
были не прежние лавочники, это были те самые аломы, чьи предки
превращались в бою в волков и рысей!

- Эй вы заворуи, - закричал Киссур, - Ох и будет вам завтра чем
похвастаться перед предками! Ох и славную про вас сложат песню!

Тут Киссур произнес речь, и это была очень хорошая речь. Он
сказал, что храбрость воина приобретает за одну ночь больше, чем
корысть лавочника - за десять лет.

- Клянусь божьим зобом, - орал Киссур, - мы - как эти вейцы! Кто
победит - будет прав в глазах бога, кто помрет - избегнет жуткой
смерти! Мой предок, император Амар, двести лет назад переплыл
этот ров с полусотней людей, и приобрел себе славу и богатство,
и, клянусь всеми богами, я повторю сегодня то, что сделал
император Амар! Пусть станут направо те, кто забыл о чести и
выгоде, а налево - те, кто хочет убить своих врагов и
преумножить свое добро! Мне не нужно много людей - чем меньше
воинов, тем больше доля каждого!





А в Зале Пятидесяти Полей шло ночное заседание. На помосте сидел
Шимана и двенадцать сопредседателей. За ними возвышался алтарь,
крытый алым сукном. На алтаре стояли курильницы и золотые миски.
В мисках плавали ветви сосен с прикрепленными к ним табличками.

Шимана поцеловал священные таблички и предложил:

- Посвятим первую часть заседания выборам делегации,
отправляющейся во дворец, ибо первая, увы, вернулась ни с чем, -
а потом господин Нан обещал прислать документы, в которых будет
рассказана вся правда о злодеяниях Чареники и других негодяев,
угнетавших народ.

Едва выбранная делегация отбыла во дворец, как к Шимане прибежал
посыльный от Андарза и доложил, что к Зале Пятидесяти Полей от
рыночной площади идет огромная толпа, и во главе ее - святой
Лахут.

- Не стоит ли объявить их агентами Арфарры, - спросил один из
сектантов, - и отрубить им головы?

- Нет, - возразил Шимана, - придется срубить слишком много
голов. Лучше допустить народ в залу и побрататься с ним.

Делать нечего! Молебен пришлось отложить, и скоро огромная толпа
народа окружила павильон, где заседали уважаемые люди и
представители цехов. В павильоне растворили двери, и народ
набился в проходы и верхние галереи. У пришедших в руках были
фонари в форме красных орхидей, с надписями на фонарях
"представитель народа". Остальные размахивали приветственными
флагами.

- Что-то у них слишком много флагов, - заметил один из членов
Доброго Совета.

- Они насажены на древки копий, - шепотом ответил Шимана.

Сначала люди с красными фонарями вели себя тихо. Попав во дворец
впервые в жизни, они с благоговением вертели головой, озирая
изысканную резьбу на стенах и цветочные шары, свисающие с
потолка. Потом ораторы из их числа стали выходить на сцену со
словами благодарности собору и народу, и по мере каждого
последующего выступления люди с красными фонарями вели себя все
развязней, и даже скоро заплевали пол, на котором уселись,
красной жвачкой от бетеля.

Первый оратор сказал:

- Предлагаю считать нынешний день первым днем нового времени.
Прежние века не существуют для нас; нельзя считать жизнью то
время, когда мы жили под пятой тирании.

Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.

Вторым говорил человек в кафтане младшего дворцового писца.

- Люди, - сказал он, - никогда я не видел революции столь
удивительной и возвышенной, рассыпающей благоухание вокруг,
милостью привлекающей друзей, великодушием побеждающей врагов! Я
сам видел, как при известии о революции расцвело золотое дерево
во дворце!

Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.

Третьим выступал человек в красной парчовой куртке и с
оторванным ухом.

- Люди, - сказал он, - я всегда был справедливым человеком!
Сердце мое такое, - где увижу негодяя, не могу заснуть, пока не
сьем у негодяя сердце и печенку! Всю жизнь я должен был
скрываться от негояев...

Слова его потонули в рукоплесканиях, - это был знаменитый вор
Ласия Бараний Глаз.

Четвертым вышел человек в куртке мастерового.

- Люди, - сказал он, - посмотрите на себя: здесь тысяча стульев,
и каждый человек сидит на одном стуле: странным показалось бы
вам, если бы кто-то расселся на пяти стульях. Люди! Жизнь наша
подобна этому залу, а имущество - местам в зале; на всех хватило
бы поровну, если б богачи не сидели на пяти местах сразу! Как
можно, уничтожив дворцовых чиновников, терпеть над собой рабство
еще более страшное - рабство богачей?

Люди в проходах и ярусах закричали от радости, а Шимана застучал
в медную тарелочку.

Пятый оратор был сам святой Лахут. Он сказал:

- Братья! О каком равенстве толкует Шимана? Он ест с золотых
тарелок, а вы - с пальмовых листьев, он ходит в кафтане, крытом
шелком, а вы - в штанах на завязочках. Вы посмотрите, сколько в
этом борове сала! И каждая капелька этого сала, - высосана из
мозга наших детей! Я-то знаю: сам был кровопийцей! Разве, о
Шимана, равны богач и нищий? Разве, о Шимана, будут равны
возможности, пока не станут равны состояния?

Шимана заметался на своем председательском кресле, как сазан на
сковородке, и в этот момент, раздались крики:

- Человек от Нана! Человек от Нана!

От магического имени толпа расступилась, и на помост вспрыгнул
молодой чиновник в шелковом синем платье и кожаных сапожках. На
круглом воротнике были вышиты кленовые листья, какие носят
секретари первого министра.

- Уважаемые граждане, - сказал молодой секретарь, - пришел час
рассказать о некоторых преступлениях, совершенных негодяями,
пившими кровь народа и терзавшими его печень. Раньше господин
Нан не имел возможности рассказать об этих преступлениях, ибо
негодяи угрожали его жизни, но он тайно собирал документы, в
надежде на внимание народа.

- Поистине, - продолжал секретарь, - эти люди составлены из
мерзости и лжи, и после смерти они попадут в самые злополучные
уголки ада.

Секретарь замолк, откашлялся и стал суетиться в бумагах.

- Вот, например, один из них, будучи главой округа в Сониме,
послал людей ограбить торговый караван из десяти судов. Когда же
капитан каравана явился к нему с просьбой о расследовании, он
вскричал: "Негодяй! В моем округе нет разбойников! Я вижу, ты
сам по дешевке распродал добро, а теперь хочешь обмануть своего
хозяина!" Он велел бить несчастного капитана расщепленными
палками, тот не выдержал пытки, признался и был повешен.

В Чахаре этот человек усмирял бунт. Как он обходился с
крестьянами - это один вопрос. Из-за спешности дела войска его
были наемные. Он окружил столицу провинции, и накануне штурма
ему прислали плату и продовольствие для солдат. Он задержал
раздачу платы до взятия города, и все деньги, причитающиеся
убитым, положил себе в карман. Но мало этого: он изменил план
штурма, и велел брать город в лоб, чтобы убитых было больше!

- Или вот другой негодяй, - продолжал молодой секретарь. Восемь
лет назад он построил мельницу в одном из округов Кассанданы. В
округе было еще три мельницы, и все три были сожжены по его
приказу его молодчиками, а он заломил неслыханные цены за помол.
Один местный чиновник, сострадая народу, выстроил казенную
мельницу. Счет за постройку мельницы пошел наверх. Человек, о
котором я веду речь, подкупил кого надо, и счет вернулся с такою
пометой: "Стоимость постройки, указанная в семьдесят тысяч, явно
завышена. Реальную стоимость постройки записать как десять
тысяч. Недостающие деньги взыскать с преступного чиновника.
Надобности в мельнице нет, окупить она себя не может. Посему,
дабы не отягощать казну, продать мельницу за десять тысяч в
частные руки, если найдется желающий". У честного чиновника не
было ни гроша - он сгинул в тюрьме, а негодяй купил и эту
мельницу за седьмую часть стоимости!"

- Имя, и-мя... - заорали с галерей и проходов.

- Арестуйте его, - вдруг завизжал Шимана, - это шпион Арфарры!

"Красные циновки" бросились к оратору, но к ним подскочили люди
с красными фонарями в форме орхидей и стали лущить их этими
фонарями по головам.

- Куда прешь, - орали они, - дай послушать!

Молодой человек вскочил на алтарь позади Шиманы и, не обращая
внимания на поднявшуюся суматоху, звонко продолжал:

- Из года в год люди ставили разноцветные свечи перед духами
предков. Этот негодяй через подставных лиц скупил несколько
заводов по выделке синего воска, дал взятку в ведостве обрядов и
церемоний, и чиновники постановили, что отныне свечи на домашних
алтарях должны быть только из синего воска! Не довольствуясь
насилием над живыми, этот человек наживался на наших предках!

- Арестовать его, - верещал Шимана.

- И-мя, и-мя, - заходилась в крике галлерея.

- Пожалуйста, - воскликнул оратор, - первый из негодяев -
министр полиции Андарз, второй - глава красных циновок - Шимана!



Все на мгновенье оцепенели. Святой Лахут стукнул своим посохом о
мраморный пол и возгласил:

- Благословен будет человек, говорящий правду!

- Так какого дьявола, - сказал оратор, тыча пальцем в спутников
Лахута, - вы восстали, когда эта правда была сказана государю?

- Ты кто такой? - удивился один из сопредседателей.

- Меня зовут Киссур Белый Кречет, - отвечал юноша со ступеней
алтаря, - и я пришел сказать тебе, Шимана, чт