о он добился - мона Сэниа выдохлась и замолчала.
   - Ких, Пы и Борб, готовьте два кораблика, - будничным тоном  распорядился
командор. - Ваше высочество, прошу к карте.
   Картой этот схематический рисунок можно было назвать только условно  -  в
разведывательном полете он набросал  очертания  двух  материков  исследуемой
планеты и обозначил наиболее крупные города  -  вернее,  их  развалины  -  в
экваториальном поясе.
   - Учитывая печальный опыт нашего пребывания на Трижды  Распятом,  заранее
определяю точки высадки: здесь, здесь... и, пожалуй, для контроля на крайнем
севере - вот тут. Искать нас только в том случае,  если  от  меня  не  будет
поступать сообщений в течение пяти дней. Что маловероятно. Вопросы есть?
   Туповатое и почти четырехугольное лицо Пыметсу никогда не  способно  было
скрыть его мысли - вот и сейчас стало очевидно, что вопрос у него имеется.
   - Я беру с собой Шоео,  поскольку  предположительно  -  это  его  родина.
Остальные... м-м-м... члены нашей семьи не должны  покидать  Бирюзовый  Дол,
строго проговорил командор, опережая этот вопрос.
   Пы пошевелил губами и опустил голову.
   - Все свободны, - заключил Юрг.
   Когда дружинники удалились, принцесса  величественно  повернулась,  чтобы
вслед за ними безмолвно - хватит, наговорилась!  -  покинуть  помещение,  но
голос мужа, ставший вдруг неуверенным и просительным, заставил ее помедлить:
   - Сэнни, я... Я не могу вот так улететь.
   Подбородок ее дрогнул - ну, разумеется. И сейчас она добьется от него...
   - Сэнни, за мной долг. Я все время думал об этом и в предыдущем полете. Я
ведь дал слово!
   Древние боги, о чем это он? Она-то настроилась совсем  на  другой  лад  и
сейчас просто растерялась.
   - Как ты помнишь, я обещал нашему менестрелю свой меч  в  уплату  за  его
службу. Скажи, что делать, чтобы я мог с ним расплатиться?
   Дипломатический прием возымел действие: мысли принцессы переключились  на
чернокожего волокиту.
   - Я же говорила тебе, что перебросила его обратно на  Тихри.  Сейчас  он,
по-видимому, уже выбрался из этого болота...
   - И куда?
   - Ну, не знаю. Можно слетать туда и поглядеть - сверху,  не  приземляясь.
Это секундное дело...
   Юрг не успел  возразить,  как  лицо  ее  приняло  то  чуточку  отрешенное
выражение, которое он наблюдал у джасперян в тот миг, когда они представляют
себе это загадочное НИЧТО, затем сделала стремительный шаг вперед...
   И ничего не произошло.
   Она резко обернулась, вперив в супруга изумленный взгляд.
   - В чем дело? - она была  просто  потрясена.  -  Болото,  зеленый  ночной
свет... Все как тогда!
   Она сделала еще один шаг - и снова осталась под шатровым сводом.
   - Ты потеряла свой дар? - Юрг прошептал это едва  слышно  -  никто,  даже
верная дружина, не должен был знать об этой катастрофе, в глазах  джасперян,
вероятно, равносильной трагедии.
   - Нет, нет, нет... - она тоже перешла на шепот, но скорее оттого, что  ей
изменил голос. - Это просто невозможно. Тут другое...
   - Кто-то поставил заслон?
   - Нет. Нашим перелетам через НИЧТО противостоять невозможно. А то, что  я
осталась здесь, означает только одно: того места, которое  я  мысленно  себе
представила... не существует!
   - Нигде-нигде на Тихри?
   - Нигде во Вселенной!
   - Ничего не понимаю... - растерянно пробормотал командор. - Но если  Харр
исчез - значит, он там, в том самом уголке Тихри или другой планеты, который
ты себе представила!
   - Да. Но прошло время и...  мне  даже  страшно  это  произнести...  Этого
уголка больше  нет  на  свете.  Там  теперь  что-то  другое,  но  отнюдь  не
бескрайнее болото, освещенное яркой зеленой звездой. Или вообще нет ничего.
   Юрг представил себе взрыв сверхновой, после которого действительно ничего
не остается в окрестностях гибнущей звезды, и у  него  от  ужаса  заледенела
спина, словно на нее наложил лапу призрачный ледяной локки.

***

   А Харр по-Харрада, самозваный рыцарь,  в  это  самое  время  восседал  на
ковровой подушке посреди  своей  -  то  есть  Махидиной  -  хижины  и  решал
принципиальный вопрос: выудить ли ему еще одну  соленую  рыбку  из  пузатого
бочонка, только что доставленного из амантовых погребов, или это  будет  уже
бесповоротный перебор? Соль в Многоступенье  была  чуть  горьковатой,  рыбка
сдобрена водяным перцем и вкусна ну просто обалденно, и поглощать ее, да еще
и с печеными круглыми кореньями, можно было бы до бесконечности, да вот беда
- вкусность сия  требовала  неограниченной  запивки,  а  бурдючок  с  пенным
дурноватым пойлом, отдаленно напоминающим тихрианское пиво, был уже  на  две
трети пуст. Да и на простор тянуло, в холодок под деревце.  Состояние  такое
было весьма близко к полному блаженству, если бы не свербела одна мысль: зря
он проболтался при девках об  амантовых  детишках.  Он  их,  разумеется,  по
именам не называл, но Мади сообразит, она ведь у  нас  кладезь  премудрости,
что никаких других брата с сестрой Харр вчера и повстречать не мог,  а  если
бы и повстречал - не поведали бы они ему столь тайные и крамольные мысли.
   Махида, по-бабьи уловив перемену в настроении своего покровителя,  кинула
ему обрывок зеленого листа - утереться - и недовольно фыркнула:
   - Безбедно живут, видать, детишки  ентовы,  что  у  них  иной  заботы  не
имеется, как о новом боге размечтаться! С любого бога проку -  тьфу,  что  с
горбаня молока, а радости - одни орешки на удобрение. С  малолетнего  сглупа
кого себе не выберешь, так на то закон есть: как семьей обзаводишься, бога и
поменять можно, только заплати аманту откуп. И вся недолга.
   - Так о том они и  печалятся,  что  менять  им  не  на  что,  -  тихонько
прошептала Мади, двумя пальчиками обдиравшая шкурку с печеного  клубешка,  и
Харр понял, что она не столько об Иддсовых отпрысках,  сколь  о  собственных
невеселых размышлениях, причины которых он, честно говоря, не понимал.
   - Ну так пусть себе Успенную гору выберут, она громадная, одна на всех!
   - Не на всех, - тихо возразила Мади, - из Медостава Ярого  ее  уже  и  не
видать... Да и какой толк с горы?
   - А земля-матушка? Она ж на всех одна! - решил внести свою лепту Харр.
   Подружки всплеснули руками.
   - Сказанул! Земля  -  она  мертвых  укрывает,  ей  поклониться  -  в  нее
попроситься, - не на шутку перепугалась Махида.
   - Ну, тогда не знаю, - раздосадовался Харр, воображение которого было  на
пределе, а низ живота тревожил тягостной переполненностью. -  Кабы  не  ваша
блажь, что бога обязательно лапать надо да вылизывать,  лелеючи,  так  лучше
солнца ничто не подошло бы.
   - Тоже мне задачка мудреная! - пожала плечами практичная донельзя Махида.
- Пусть велят меднику выковать солнышко золоченое, и весь сказ. А ежели  кто
хочет единого бога иметь, то пусть такую же фиговину  себе  закажет,  вот  и
будут одинаковые боги во всех станах окрестных!
   Харр подивился ее сообразительности, но мысль эта как-то пришлась ему  не
по душе.
   - Не, негоже подделке поклоняться, лжу лелеять. Живому солнышку на  то  и
глядеть-то будет отвратно.
   - Это почему так? - взвилась Махида, в кои веки возгордившаяся  тем,  что
оказалась сообразительнее умнички Мади.
   - А потому что идолу поддельному  поклоняться  -  это  все  равно  что  с
чучелом вместо девки любиться, - отрезал Харр, чтобы больше не приставала.
   Мади медленно  подняла  на  него  прекрасные  свои,  точно  черной  гарью
обведенные глаза, и он уже знал, что она скажет: дай мои кружала, Махида...
   - Что, кружала  тебе?  -  рявкнула  униженная  хозяйка  дома.  -  Поди  в
червленую рощу, набери кипу  листов,  тогда  проси!  Все  перевела  на  свои
кружала, на кой они только ляд...
   Мади послушно поднялась:
   - Сказала бы раньше, я по дороге забежала бы хоть к ручью.
   - У ручья, может, еще  кто  из  подкоряжников  хоронится,  тебя  что,  по
Гатитовой доле завидки берут?
   Харр, почесываясь, поднялся:
   - Пожалуй, и я пройдусь, разомну косточки. Да и Мади поберегу.
   - Меня б ты  поберег!  -  впрочем,  ни  тени  ревности  в  ее  голосе  не
промелькнуло - одна бабья стервозность.
   - Да угомонись ты, - досадливо отмахнулся он от разошедшейся любушки. Мне
в доме сидеть невтерпеж, а в роще я, глядишь, все деревца поочередно ублажу,
не хуже аманта вашего лесового.
   С тем и вышли - впереди Мади, аккуратно переступающая  через  непросохшие
лужи, сзади, вразвалочку, обоспавшийся и начинающий нагуливать брюшко Харр с
плетеной сеткой для листьев. До последних хижин дошли молча, но  затем  Мади
свернула круто  не  к  дому,  а  направо,  к  отвесной  горе,  которая,  как
исполинская ладонь, огораживала все Зелогривье,  омытая  у  своего  подножия
ворчливым ручьем, - они продолжали  двигаться  прямо  по  хорошо  утоптанной
тропинке, петляющей меж мохнатых  деревьев-тычков,  уставивших  свои  острые
верхушки в зеленоватое небо. Как всегда за полдень, было жарко и влажно, так
что даже реденький, хорошо продуваемый кафтан  из  дырчатой  ткани  пришлось
расстегнуть до пупа.
   - Скоро ли? - подал голос Харр, удивленный  настойчивым  молчанием  своей
спутницы.
   - Не очень, господин мой Гарпогар. Вот хлебные делянки минуем...
   Хлебные  делянки  оказались  полянами,  усеянными  короткими   трубчатыми
пеньками; на Лилевой дороге, говорят, тоже встречались  такие  деревца,  что
срубишь - а в середине мякоть желтоватая, она как высохнет, так и пригодна в
пищу, хоть вареная, хоть молотая в муку. Но  своими  глазами  он  видел  это
впервые, и ему снова стало хорошо, потому что он шел по  тропе,  доселе  ему
неведомой, и встречал если и не чудеса и диковины, то во всяком  случае  то,
чего не ожидал, будь то лесинка в роще или былинка в поле.  И  спутница  шла
молча, придерживая на поворотах золотистую юбочку-разлетайку. После  делянок
лес пошел  богатый,  широколиственный,  наполненный  таким  ветряным  гулом,
словно  над  верхушками  проносился  нечувствительный  внизу   ураган.   Но,
приглядевшись, Харр понял, что это шлепали друг о друга листья, толстые, как
пухлые ладошки, и их шум совсем не мешал  птицам,  сливавшим  свой  щебет  с
переливчатыми  руладами  каких-то  мелодичных   трещоток,   лишь   отдаленно
напоминающих слабосильных степных цикад его родимой Тихри.
   - А орехи тут имеются? - снова спросил  Харр,  для  того  чтобы  прервать
непонятное молчание Мади.
   Она вскинула смуглую руку и, не оборачиваясь, указала куда-то  вверх.  Он
даже голову не стал задирать - поверил.
   И снова расступилась перед ними поляна, вся  устланная  широкими,  как  у
водяной лилии, листьями.
   - Режь под корешок, господин, - сказала Мади, - и выбирай покрупнее.
   Листья росли прямо из земли тугими пучками; Харр ухватывал черенки  одной
рукой, другой подрезал под корень и кидал  в  сетку.  У  Мади  ни  ножа,  ни
кинжала, естественно, не имелось, и он кивнул ей - отдохни, мол, в  тенечке,
я и сам управлюсь. Управился в два счета, подошел, волоча за собой сетку,  и
опустился рядом, прислонившись спиной к ноздреватой упругой коре  громадного
краснолиственного орешника - во всяком  случае,  кто-то  вверху,  невидимый,
звучно щелкал клювом и сыпал вниз скорлупу.
   - Хочешь, слазаю за орехами? - предложил он.
   Мади молча покачала головой.
   - Да что с тобой? Язычок от жары распух или ты только при Махиде  болтать
горазда?
   Она подтянула коленки к груди и охватила их руками. И до чего ж  красивые
руки, строфион меня залягай!..
   - Когда я спрашиваю тебя, господин мой, ты досадуешь.
   - Да потому и досадую, что все про одно да про одно. Ну  спроси  ты  меня
про золото голубое, про анделисов пестрокрылых, про чернавок обреченных... Я
же до вечера тебя тешить буду!
   - То не надобно мне, господин.
   - Ну да, про бога единого тебе только и занятно.  Точно  ты  уже  старуха
плешивая да тощегрудая. Не пойму только, чем тебе твой-то не пришелся? Корми
себе птах лесных, с птенцами их тешкайся... Что тебе не ладно?
   - То не ладно, что чужие это птенцы, а своего, единственного, мне у моего
бога не вымолить...
   Харр не сумел удержать глумливый смешок:
   - Неужто не просветила тебя подружка твоя шалавая, что на сей предмет  не
бог надобен, а... гм...
   Она вдруг упруго поднялась и замерла перед ним, вытянувшись в струнку.
   - Господин мой Гарпогар, - зазвенел ее напряженный  -  вот-вот  оборвется
голосок. - Я прошу тебя: сделай так, чтобы у меня родился мой маленький!
   Он от изумления присвистнул так,  что  птицы  окрест  затихли,  а  сверху
перестала сыпаться ореховая скорлупка:
   - Тю! Дура-девка - сейчас надумала?
   - Нет.
   - А когда же?
   - Когда ты мне ожерелье свое надел.  И  не  сама  надумала  -  пирль  мне
прощебетала.
   - В  голове  твоей  дурной  пирлюхи  завелись,  вот  они  и  нашебуршали!
Лихолетец я тебе, что ли? Придет твоя пора, девка ты пригожая, и  будет  все
чин-чинарем, найдешь себе по сердцу...
   - Не найду, поздно будет, - голосок ее потерял прежнюю напряженность, и в
нем задрожали дождевые капли. - Шелуда отвозил рокотан в Межозерный стаи,  а
там  мудродейка  живет,  что  гадает  по  рожкам  горбаней  черномастных.  И
предсказала она, что жить еще Иоффу тридцать лет без одного года. А тогда  я
уже перестарком буду, никто меня не возьмет. И младенчики  у  таких  вековух
только мертвыми рождаются...
   - Ну-ну, - оборвал он ее, чувствуя, что любвеобильная его душа совсем  не
к месту начинает покрываться горьковатыми росинками жалости.  -  Нашла  кому
верить - ворожейке корыстной! Твой дед от силы год проскрипит, а там и  дуба
врежет, это как пить дать. Видал я его на холме. Так что  будешь  ты  первой
невестой на все Зелогривье - и богата, и краса писаная. Что еще?
   - Нет, господин мой. В роду у  Иоффа  все  долголетки,  а  богатство  его
Шелуда унаследует. Потому и прошу у тебя...
   Его даже пот холодный прошиб - сколько баб за свой век поимел, и ни  разу
конфуза не случалось. Но чтоб вот так, по заказу...
   - Да едрен-строфион!  -  не  выдержал  Харр,  у  которого  где-то  внутри
беззвучно покачивались чашечки весов: на левой, что ближе к  сердцу,  лежала
жалость, на правой  -  несовместимость  самого  сладкого,  что  ни  есть  на
человечьем веку, с расчетливой, хоть и бескорыстной сделкой. - Да ежели тебе
так уж невтерпеж, заводи себе дитятю от первого встречного-поперечного;  дед
у тебя богатый, где внучку кормит, там и на правнучка достанет.
   - Вот ты и встретился мне, господин. Только... Разве ты не знал, что Иофф
мне не дед? Он мой муж.
   Харр так и подскочил, оттолкнувшись поджарой задницей от усыпанной сухими
листьями земли. Левая чашка весов круто пошла вниз.
   - Да не будь он старый хрыч, что от ветру качается, - я б его собственной
рукой пришиб! Девчонку несмышленую под боком держать - ни себе, ни другим!
   - Не надо пришибать, господин мой Гарпогар, мой муж меня  хорошо  кормит,
он и маленького моего выпестует. Только б родился!
   - А я б на твоем месте не был так уверен! Знаю я пердунов этих  замшелых,
что  до  малолеток  охочи:  у  них  вместо  совести  шиш  ядреный,  крапивой
утыканный!
   - Напрасно ты так, господин мой, Иоффа лаешь, его не ведая.  Он  один  на
все Многоступенье рокотаны ладит, а чтоб они сладкозвучны были, он  красотой
должен быть окружен, куда глаз ни  положит.  У  нас  и  утварь  вся  в  доме
изукрашенная, и цветы по стенам небывалые...
   - И тебя, значит, выбрали, как миску  расписную...  -  снова  капнуло  на
левую чашку весов.
   - Да, господин, - сказала она простодушно, - амант наш  лесовой  по  всем
станам искал, вот и выбрал меня. А сколько лет мне  было  -  это  Иоффу  без
разницы. Он ведь на меня только глядит, прищурясь.
   Вот и Харр поглядел и невольно прищурился: стояла она  как  раз  супротив
солнца, и реденькая ее юбчонка, и накидочка наплечная - все это просвечивало
насквозь, четко обозначив силуэт ее юного тела,  пряменького,  как  щепочка.
После  роскошной  Махиды  такую  обнять  -  что  после  доброго  вина  сухим
кузнечиком закусить.
   Эстетические принципы разборчивого менестреля весомо легли на правую чашу
весов, и она угрожающе потянулась книзу.
   - Все равно чужую жену совращать негоже, грех это!  -  не  своим  голосом
возгласил отпетый  бабник,  сам  ужасаясь  той  неслыханной  ереси,  которую
выговаривал его язык,  -  надо  было  заглушить  последний  писк  желторотой
жалости.
   Она переступила с ноги на ногу, пошевелила пальцами, словно  пересчитывая
их, и прошептала:
   - Я заплачу тебе, господин мой...
   Его словно кипящим маслом ошпарило - он вскочил и, схватив ее за узенькие
плечики, встряхнул так, словно хотел вытрясти из нее саму память о  подобном
паскудстве:
   - Никогда! Слышишь - никогда и  ни  единому  мужику  не  смей  предлагать
такого! Да я сейчас...
   И запнулся, а в самом деле - что сейчас?
   Он глядел в ее запрокинутое, помертвелое от  страха  лицо,  задыхаясь  от
бешенства, и в такт его дыханию хрустальный  колокольчик  на  его  ожерелье,
одурело метавшийся  между  ее  остренькими  птичьими  ключицами  и  курчавой
звериной шерстью, покрывавшей его грудь,  на  каждом  вдохе  подпрыгивал  и,
звеня, царапал ее подбородок, а на каждом выдохе неизменно ложился в смуглую
ямочку у основания шеи...
   - Господин мой, - прошептала она, на какой-то миг  раньше  него  понимая,
что обратного пути уже нет, - а это не очень больно?..
   И кобелиное его естество, всей мощью  громыхнув  по  левой  чашке  весов,
пригвоздило ее к земле.

***

   Шаги унеслись и затихли так стремительно, что он даже не уловил, в  какую
сторону. Потом сообразил: да к ручью, разумеется, юбчонку замывать.  Охо-хо,
ведь чуял же - ни ей радости, ни себе спасибо. А во  рту  точно  земляничина
неспелая  -  дух  остался,  а  сладости  никакой.  Он  поднялся  и  принялся
соображать, в какой же стороне ручей -  за  тучными  кронами  деревьев,  чьи
листья уже начинали по-осеннему багроветь, Успенной горы видно не  было.  Он
пошел наугад, забирая влево и надеясь напасть  на  тропу.  Было  ему  как-то
тягомотно, и недовольство собой толкало найти кого-то другого, виноватого  в
непоправимо приключившемся. Виноватый отыскался сам собой - ну  конечно  же,
лесовой амант, запродавший девочку в вековечную кабалу  и,  естественно,  не
даром - с каждого рокотана, проданного на  сторону,  небось  половину  имел.
Харр твердо решил, что рано или поздно повстречает его на узкой  дорожке.  А
уж там - держись, хряк лесовой.
   И за мстительными такими помыслами он и не заметил, как попал и  вовсе  в
незнакомое место: на гладкой,  словно  вытоптанной  поляне  росло  несколько
небывало высоких деревьев с громадными  -  на  размах  двух  рук  -  резными
листьями, над которыми недвижно замирали в дурмане собственного  благоухания
пирамидальные свечи запоздалых цветов. У  подножия  самого  высокого  дерева
виднелась какая-то глыба, рыжевато-белесая, точно загаженный птицами камень.
Странные звуки неслись вроде бы от этого камня: "Уу-фу-уу-фу-уу-фу..." точно
заматерелый боров с Дороги Свиньи чесался о шершавый ствол. Любопытство чуть
было не подтолкнуло  дотошного  странника  вперед,  но  тут  ленивый  лесной
ветерок донес до него острый запах хищного зверя;  Харр  замер,  внимательно
оглядывая одно дерево за другим - за которым же прячется  плотоядная  тварь?
Меж  тем  звуки  начали  набирать  высоту,  сливаясь  в  одно   непрерывное:
"Ууууууууууу! - ...фу".
   И тут глыба шевельнулась, разворачиваясь, и  двинулась  прямо  на  Харра.
Изумление его было столь велико, что ему не пришло даже в голову  спрятаться
за  какое-нибудь  соседнее  дерево,  и  он,  вытаращив  глаза,   разглядывал
приближающееся к нему лесное чудо.
   Это, несомненно, был человек, но что за мурло! Выше Харра чуть ли  не  на
голову (хотя в Зелогривье он уже  привык  глядеть  на  всех  свысока),  этот
страшила в ширину был точно таков же, как и в высоту. Ощущение  законченного
квадрата создавала еще и соломенная щетка, подымавшаяся дыбом с ег