получилось наоборот. И теперь в моем теле проживает тот самый человек, в честь которого построен этот Храм, проживает и говорит себя по-древнехарренски.
     - Вы так думаете? - осведомился Эгин.
     - Ну да, таково мое предположение. К сожалению, я не имел возможности узнать, что случилось с моим телом после развоплощения. И что случилось с семенем души Кальта Лозоходца. Поскольку сразу после магического вторжения Охотника семя моей души подхватили те самые ветры, что следуют Путями Силы между Золотыми Цветками, и потащили из Пиннарина сюда. Но теперь ко мне пришли вы, любезный Эгин. И, надеюсь, принесли новости.
     - Да, я принес новости... Даже не знаю, какая важнее.
     - Начнем по порядку. С моего физического тела. Что с ним?
     - Гиазир гнорр, ваше тело чувствует себя превосходно.
     Лагха в азарте хлестнул себя собранным веером по руке. Чувствовалось, что эта новость его порадовала.
     - Хвала Шилолу, - сказал гнорр. - Но, вижу по вашим глазам, мой дорогой, что у вас припасена и ложка дегтя.
     - Все правильно. Дело в том, что ваше тело не болтает по-древнехарренски.
     - Да? - Лагха и не думал скрывать своей озадаченности. - А по-каковски же оно изволит изъясняться?
     - Насколько мне известно, по-варански. Этот новый гнорр сильно отличается от старого. Но ничего в его повадках не выдает Кальта Лозоходца. Ваше тело отличается двумя качествами: неуемной похотью и склонностью к идиотским каламбурам.
     - Гм... Неуемной похотью?
     - Совершенно верно, - подтвердил Эгин. Как сказал бы покойный Альсим, петушиным темпераментом.
     - "Покойный"? - переспросил Лагха.
     Эгин кивнул.
     Зрачки Лагхи вдруг стали величиной с крупные смородиновые ягоды. Из них на Эгина буквально выплеснулись два луча света, которые, прочем, быстро потускнели и растворились в темноте зала. Лагха быстро овладел собой - только горестная складка возле губ говорила о том, что весть о гибели Альсима сильно опечалила гнорра Свода Равновесия и даже, немыслимая тавтология! вывела его из душевного равновесия.
     Альсим был едва ли не единственным человеком, которому гнорр по-человечески безгранично доверял. Эгин знал об этом. А о том, что вторым таким человеком является, по-видимому, он сам, Эгин только начинал догадываться.
     - Жаль, - сказал наконец Лагха. - У меня было предчувствие. Животное с письмом вернулось к Ямеру вчера утром.
     - Вы посылали Альсиму такое же письмо, как мне?
     - Да. Но теперь это не имеет значения. Вам известно кто его убил?
     - Это мне не известно. Сейчас этим делом занимается Свод. Кажется, без особого успеха.
     - Без особого успеха... - повторил Лагха. - Мои стоеросовые пар-арценцы как всегда слишком увлечены Князем и Истиной, что им до убийства коллеги? Впрочем, мы отвлеклись. Если Альсим мертв, то плоды чьей наблюдательности вы преподносите мне сегодня? Кто это вам сказал про неуемную похоть?
     С мгновение Эгин колебался на предмет того, стоит ли говорить правду. Уж больно чудовищно она звучала.
     Но благоразумие говорило ему, что врать бесполезно. Он хребтом чувствовал - от гнорра не укроется ни одно его душевное движение, ложь Лагха распознает очень быстро. Особенно, такую ложь.
     - Я узнал об этом от вашей жены, госпожи Овель, - твердо сказал Эгин, не отводя глаз от Лагхи.
     Лагха опустил глаза в пол, будто искал там рецептов испепеления любовников своей жены, пригодных к исполнению и в положении бестелесного призрака. Рецептов там не было. Лагха сделал два задумчивых шага в направлении колодца, потом еще два назад.
     - Сдается мне, вы с ней спали несколько ночей назад?
     - Если быть дотошным - шесть, - уточнил Эгин с каменным лицом.
     - И как?
     - Что "как"?
     - Как вам это понравилось?
     - Мне это понравилось, Лагха, - Эгин смотрел на Лагху с вызовом.
     Но Лагха вызова не принял. Его умное лицо как-то вдруг посерьезнело, глаза стали бездонными и колючими, черными. Эгин помнил, что Отраженным неведома ревность. Но чувство собственности им очень даже ведомо. Овель была собственностью Лагхи. Такой же, как веер или меч.
     - Сейчас мы не будем говорить об этом. Мы обсудим жасминовые прелести моей жены позднее. Поговорим о чем-либо менее аморальном.
     - Как вам будет угодно.
     - Возвратимся к похоти и каламбурам, - предложил Лагха. - На ком, помимо госпожи Овель, упражняет свою похоть тело гнорра?
     - Я не знаю подробностей - какие-то служанки, что ли... Овель упоминала неких придворных девиц по имени... кажется, Канна и Стигелина.
     - О Шилол, - схватился за голову Лагха, лицо его скривилось в отвращении. - Это же форменные жабы, у них лица не лучше шардевкатрановых рыл...
     - С лица воды не пить, - не удержался Эгин.
     - Вы правы, не пить... А что Зверда велиа Маш-Магарт, фальмская баронесса? Как она пережила землетрясение, не пострадала?
     От Эгина не укрылся тот неподдельный интерес, с которым Лагха задавал этот вопрос. И тот флер безразличия, который был призван этот интерес скрыть. "Ай да гнорр! Ай да моралист! Отчего бы не спросить, как пережила землетрясение госпожа Овель?"
     - О баронессе мне совсем ничего не известно.
     На лице Лагхи проскользнуло разочарованное выражение.
     - Я думал, вы были при дворе...
     - Таких, как я, туда не зовут.
     - Зато вас зовут к гнорру, - примирительно улыбнулся Лагха, сообразивший, что позволил себе бестактный вопрос. А на предмет бестактностей гнорр был весьма щепетилен.
     - Почему меня не приглашают на пиры к Сиятельной, я понимаю хорошо. Но почему меня приглашает в подземелья Храма Кальта Лозоходца развоплощенный гнорр Свода, мне все еще понять не удается.
     - Да ладно, Эгин. Не прикидывайтесь дурачком, - Лагха приблизился к Эгину на несколько шагов и его лицо засветилось доверительностью. - Во-первых, вы мне симпатичны. Поверьте, таких людей единицы, но среди них только вы в состоянии оказать мне помощь. Во-вторых, вы знали Авелира. Авелир не открылся бы первому встречному. Вам подвластно Раздавленное Время, а без него, боюсь, не справиться. В-третьих, вы не желаете мне зла и не хотите занять мое место, чего нельзя сказать о моих преданных пар-арценцах. Даже если вам иногда кажется, что вы могли бы меня убить, чтобы завладеть Овель, это самообман. Вы любите меня и желаете мне добра - среди таких способных магов, как вы, это большая редкость.
     Теперь настал черед Эгина отводить взгляд. Лагха был прав, увы, он был прав и нечего было возразить этой проницательной бестелесной бестии.
     - И, наконец, в-четвертых, - продолжал Лагха, - я располагаю наградой, ради которой вы пойдете на тот изрядный риск, с которым будет сопряжено предприятие, в которое я попробую вас втянуть. Это настоящая награда, а не фальшивки наподобие звания пар-арценца или виллы близ Урталаргиса. Я отдам вам Овель.
     Эгин посмотрел на Лагху с нескрываемым сомнением. Уж больно смахивало все это на щедрые посулы утопающего, из которого, после того, как он обсохнет на берегу, не вытрусишь и трех медных авров.
     - Конечно, пока Овель моя жена, она не может принадлежать вам. Это совершенно невозможно. И, как гнорр, я не смогу закрывать глаза, если вы станете спать с моей Овель в комнате для тайных свиданий госпожи Стигелины.
     Эгин сжал губы. Неужели пока он сидел и слушал, развесив уши, Лагха прочесал его мозг вдоль и поперек? Откуда он знает про комнату для тайных свиданий госпожи Стигелины?
     - Все это совершенно невозможно, - Лагха сделал длинную, эффектную паузу, которую Эгин не торопился нарушать. - Но когда я дам Овель развод, вы будете вольны делать все, что угодно.
     - Но ведь мы не в Харренском Союзе. Разве милостивый гиазир гнорр не знает, что во вверенном ему княжестве запрещены разводы?
     - Знаю-знаю, - с легким раздражением сказал гнорр. - Значит, придется разрешить разводы. Думаю, Сайла на это пойдет.
     - И что я должен буду делать?
     - Для начала вы, Эгин, должны будете определить, куда понесут семя моей души ветры силы. Завтра я в последний раз появлюсь в этом подземелье. А вот куда меня понесет потом? Насколько я знаю, есть два наиболее вероятных пути. Первый, тот, что короче, проходит через Золотой Цветок Суэддеты и оканчивается в бездонном озере Сигелло в городе Ите. Второй - тот, что подлиннее, проходит через Золотой Цветок Радагарны, продолжается в Гердеарне и оканчивается в Орине. Ни из Орина, ни из Ита возврата уже не будет. Семя моей души унесет в Проклятую Землю Грем.
     - Вы боитесь? - этот вопрос слетел с губ Эгина помимо его воли.
     В глазах Лагхи зажглись и погасли алые искры. Он довольно долго не отвечал.
     - Да, я боюсь. Но если вы ничего не сможете поделать, Эгин, я не стану убиваться. Я - воин, а не торгаш. По меньшей мере одну смерть я уже пережил. Это, в сущности, очень страшно.

ГЛАВА 15. ПОКУШЕНИЕ

     "Основной задачей Свода Равновесия является уничтожение врагов, явных и скрытых."
     Уложения Свода Равновесия

1

     Кроме Зверды и очеловечившегося к утру Шоши в повозке находился еще гроб с останками барона Санкута велиа Маш-Магарт. Этот гроб, равно как и ощеренный костяк Санкута, были знакомы Ларафу не понаслышке.
     Когда четыре года назад вершины елей вспороли отвисшее брюхо небесной каракатицы и над Старым Ордосом зачастили небывалые ливни, Лараф должен был ехать в Сурки, чтобы по просьбе Анагелы сделать очередной заказ.
     Неподалеку от Сурков проходила торная дорога, по которой двигались купцы, пересекавшие Варан с запада на восток. Им-то Лараф и должен был заказать два отреза магдорнского шелка, несколько книг и разную скобяную мелочь.
     Из-за потопа поездка едва не сорвалась. Однако после двухдневной дождевой смуты наступило временное затишье. О том, что оно продлится совсем недолго, никто не подозревал. Всем начало казаться, что теперь обязательно распогодится и что если выехать рано утром, то ужинать Лараф будет уже в Сурках.
     Поскольку Ларафу надоело мучиться вынужденным кислым бездельем и поскольку ему хотелось заказать у купцов кое-что и для себя, он всецело поддержал общее благодушное мнение относительно погоды.
     Стоило ему отъехать от Казенного Посада на лигу, как дождь ударил вновь.
     Он думал было вернуться, но за его спиной с протяжным скрипом ухнула поперек дороги подмытая потоками воды сосна.
     В Казенном Посаде суеверны были все. И даже его отец, Имерт окс Гашалла, не составлял исключения. Лараф посчитал, что повернуть коня после такого знака - не к добру. Он сцепил зубы и поехал вперед.
     Дно ущелья вздулось от воды. Навстречу Ларафу неслись ветви, небольшие камни, изредка попадался трупик мелкого зверька. Рев стоял такой, что продрогший юноша не слышал даже стука собственных зубов.
     По обеим склонам, на несколько саженей выше главной дороги, тянулись две тропы, проложенные специально для пеших и опытных конных путников на случай сильных дождей или снегопадов. Лараф выбрал более удобную правую тропу и въехал в лес.
     На полдороге ему повстречались четверо мастеров из мануфактуры, которые возвращались из долгой поездки в Вергрин, куда их вызывало флотское начальство починять против правил установленного "огневержца".
     Мастера сказали Ларафу, что впереди "совсем паскудно". В шуме дождя, де, слышится чье-то тоскливое завывание, посреди ущелья идут катунцы, а прямо им под ноги вынесло сверху пару больших человеческих костей. Мастера предложили Ларафу возвращаться вместе с ними в Казенный Посад.
     Но Ларафа словно кто-то в спину подталкивал. Ему начало мниться, что если он доберется до Сурков и закажет не только ткани для Анагелы, но и заводного соловья для Тенлиль, то это оправдает все издержки дороги. И, конечно же, неимоверно возвысит его в собственных глазах.
     Мастера пожали плечами и поехали дальше. Сын хозяина - какой-никакой, а дворянин, волен чудить как заблагорассудится.
     Лараф проехал еще четыре лиги, когда послышалось внятное ворчание катунцов. Вскоре он их увидел в просвет между деревьями.
     Плотный поток оливково-зеленых, кажущихся черными шаров в треть человеческого роста медленней обычного пробирался наискось через ущелье.
     В Казенном Посаде считалось, что пути и природа катунцов ведомы людям из крепости и что это нечистая пакость, поставленная на службу Князю и Истине.
     Предположение насчет нечистой пакости было верным, а вот ее покорность интересам Князя и Истины сильно переоценивалась.
     Не будучи человеком из крепости, о катунцах Лараф знал совсем немногое. Они существуют. Прикасаться к ним вроде бы безвредно, но зато и бессмысленно. Расколоть катунец невозможно, удержать его силой тоже невозможно - он утащит за собой и четверку лошадей.
     Катунцы ходят потоками от десятков до многих тысяч. Большой поток иногда дробится на несколько меньших, которые долго петляют по ущелью взад-вперед, делая дорогу почти непроезжей на несколько суток. Самые плотные потоки обычно приходятся на самое сильное ненастье.
     Чаще четырех раз в год потоки не ходят. Катунцы всегда появляются откуда-то из западных чащоб и поднимаются к Староордосской крепости. Они огибают деревья и скалы, но запросто могут прокатиться по упавшему человеку; катунцы с виду каменные, но точно судить об их природе никак невозможно.
     На этом участке тропы нужно было вести коня под уздцы. Земля была удивительно скользкой, да и отяжелевшие от дождя ветви нависали слишком низко. Здесь под ноги Ларафу подвернулся первый костяк.
     Через двадцать шагов на тропе что-то блеснуло.
     Это была совсем небольшая металлическая пластинка размером с фигурку Хаместира.
     В отверстие в пластинке было продето колечко. Судя по всему, Лараф держал в руках часть незатейливого мужского украшения.
     Лараф внимательно рассмотрел пластинку, оценил ее вес и радостно присвистнул: серебро!
     Вторая находка оказалась уже внушительней: усохшая человеческая кисть с браслетом, бившаяся в крохотном водовороте между вздыбленными корнями нависшего над тропой бука.
     Браслет, правда, был не серебряный, а всего лишь посеребренный. Зато из него выпячивались четыре желтоватых камушка.
     Лараф присел на корточки и внимательно поглядел вверх по склону. Было ясно: все это принес сверху широкий ручей дождевой воды, отягощенный хвоей и прошлогодними листьями.
     Лараф тут же сообразил, что такого добра наверху может быть полно. Там, в седловине между двумя пологими хребтами, находилось старое захоронение времен Тридцатидневной войны. И сейчас, похоже, ливень споро рвет золотишко из рук покойников.
     Любые суеверия имеют свои пределы. Здесь суеверная боязнь мертвых отступила под натиском алчности. Лараф привязал коня и, поминутно оскальзываясь, полез наверх.
     До рукотворного холма из пересыпанных землей больших валунов, который не вполне верно называли здесь "курганом", Лараф добрался уже в сумерках. По дороге, как назло, не попалось больше почти ничего интересного.
     Долго, пристально изучив окрестности из-за непроницаемой завесы ельника, Лараф наконец отважился выйти на открытое пространство.
     Зияли свежие провалы. Видимо, тут были когда-то каменоломни, или солдаты Таная брали отсюда строительный материал для своих осадных сооружений.
     Сейчас земля во многих местах просела, в направлении ущелья тянулись длинные языки буро-желтой глины, кое-где топорщились над землей бревна. "Крыши склепов-землянок", - догадался Лараф.
     Зловоние не разносилось над вскрытыми могилами, плотоядного бормотания умертвий тоже слышно не было. Но жуть пробирала такая, что Лараф бежал бы без оглядки, если б только не боялся повернуться к разрушенному кургану спиной.
     Стараясь ступать как можно более осторожно, чтобы не провалиться в объятия к харренским покойничкам, Лараф направился к ближайшей растопырине бревен.
     И тут ливень наконец закончился, как будто его и не было никогда. Рваная небесная каракатица одним броском перескочила к Пиннарину.
     По сравнению с трескучим, хлестким гулом, который стоял целый день, наступившая тишина казалась замогильной - под стать месту.
     Лараф остановился. Снизу, через лес, надвигались катунцы - это он слышал совершенно отчетливо. "Что их бояться? Катятся себе и катятся", - попытался уговорить себя Лараф.
     Он оторвал от рубахи лоскут, чтобы завязать себе рот и нос. На всякий случай, если все-таки в склепах будет пахнуть.
     Потом Лараф подошел к торчащим из земли бревнам. Прямо перед ним открывался вполне пристойный лаз. Лараф начал осторожно спускаться вниз, придерживаясь за остатки подгнивших, но все еще достаточно прочных канатов, которыми когда-то крыша землянки была плотно стянута.
     Он по сей день толком не понимал, что же именно тогда произошло.
     Его носок нащупал во тьме какую-то горизонтальную поверхность. Ларафу показалось, что поверхность эта вполне устойчива. Он перенес на нее тяжесть тела.
     С глухим треском опора лопнула. Лараф дернулся вверх, вцепился в гнилой канат, одновременно понимая, что съезжает вместе с кренящимися бревнами куда-то в подземную черноту.
     Земля здесь оказалась совсем мягкой. Она расползалась под тяжестью тела и бревен как тесто. Не оттого ли, что в ней было чересчур много человеческих крови и праха?
     Лараф еще раз извернулся ужом и, поддев что-то, прогрохотавшее в темноте, успел выбросить ноги на поверхность. Смотрелся он при этом как циркач-ветеран, решивший на старости лет отчебучить простенький трюк, да позорно промахнувшийся мимо колец.
     Смотреть, впрочем, на Ларафа было некому. Да и сам кладоискатель плохо отдавал себе отчет в происходящем. Голова его оказалась куда ниже задницы, повязка съехала на шею, подбородок ободрался о бревно, а по лбу хлестнуло нечто приторно невесомое - то ли паутина, то ли волосы мертвеца.
     Ну а в следующий миг правая нога Ларафа хрустнула под теплым, твердым, тяжелым катунцом.
     Стоило ему помедлить еще совсем чуть-чуть, и катунцы превратили бы обе его ноги в фарш с костяной крошкой. Но Лараф, сдавленно вскрикнув от боли, разжал пальцы и сравнительно благополучно провалился вниз.
     Там, чуть ли не по горло в воде, он пролежал до утра, временами обмирая от толчковой боли, которая рождалась в сломанной ноге и быстро подымалась вдоль позвоночника к мозгу.
     С рассветом Лараф обнаружил гроб, покойника и книгу в позолоченном коробе.
     Оторвать короб от баронского нагрудника он не смог. Ему удалось лишь извлечь саму книгу, заключенную в оклад из дерева, которое непостижимым образом оставалось нетленным многие десятки лет. Стоило ему взять книгу в руки, как боль сразу ослабла.
     Лараф съел двух больших лягушек, которых нелегкая занесла в склеп. Потом он полдня барахтался в жиже, пытаясь вылезти наверх, пока наконец ему не удалось проделать это при помощи грамотно вкопанной под углом крышки гроба.
     Теперь Лараф сидел верхом на той же самой крышке. Он размышлял о том, что четыре года назад мог выбрать совсем другой склеп. Возможно, в нем действительно отыскались бы пара пригоршней драгоценностей. А, возможно - самосрабатывающий механизм, взведенная двуострая секира на упругой рессоре, которая расколола бы его череп надвое, как только он, Лараф, полез бы на ощупь под землю. Такую картинку он видел позже в "Семи Стопах Ледовоокого".
     Зверда и Шоша бегло переговаривались на харренском. Лараф не разбирал практически ничего. Наконец Зверда сказала:
     - Вот что, юный мерзавец. Ты можешь себе позволить не знать ничего из того, что знает гнорр. Но ты должен хотя бы научиться носить меч и держать в руках столовый кинжал с вилкой.
     - Ну уж вилку-то я видел! - фыркнул Лараф. - К тому же, как и любой дворянин, я умею носить меч.
     - Да? Тем меньше времени займет твое обучение.

2

     Как уже понял Лараф, чета баронов Маш-Магарт по какой-то причине предпочитала не останавливаться в постоялых дворах.
     Две ночи они провели в лесу, специально забираясь в глушь по подходящей просеке. При этом Лараф спал в повозке, под присмотром телохранителей, а Зверда и Шоша на всю ночь исчезали.