базу  криминальной
полиции Метро Босваш. Предложение Сэнди начало обретать смысл.
     - Я сейчас соберусь.


     Элиза:  Доброе  утро.  Это  Элиза  канал  536,  служба   Объединенной
Психиатрической службы, Район  Босваш.  Пожалуйста,  считайте  меня  своим
другом.
     Гарден:  Канал  536?  Что  случилось  с  тем  голосом,  с  которым  я
разговаривал раньше?
     Элиза: Кто это?
     Гарден: Том Гарден. Я разговаривал с Элизой - одной  из  Элиз,  вчера
утром.
     (Переключение. Ссылки; Гарден, Том. Переадресовка 212).
     Элиза. Привет, Том. Это я - Элиза 212.
     Гарден. Ты должна мне помочь. Один из этих незнакомцев пытался  убить
меня. На этот раз ножом. Он бы прикончил меня, не появись другой, какой-то
араб, который убил его. Так что Сэнди и я живы, а это тело остывает в моей
прежней квартире.
     Элиза: Ты хочешь, чтобы я уведомила полицию или  другие  власти?  Они
могут помочь тебе справится с этими нападениями и опознать тело.
     Гарден: Нет! Я не видел от них ничего, кроме болтовни.  На  этот  раз
они, пожалуй, задержат меня за убийство.
     Элиза: Но если ты обоснованно все расскажешь, тебе нечего опасаться.
     Гарден:  Слабовато  для  психолога.  Что  касается   закона   и   его
исполнителей, тебе следует подучиться.
     Элиза: Отмечено, Том... Кто эта Сэнди?
     Гарден: Мы живем вместе. Вернее жили когда-то.
     Элиза: Где вы теперь?
     Гарден: Направляемся на юг.
     Элиза: На юг? На юг откуда? Откуда из Босваша ты звонишь?
     Гарден: Разве ты не можешь определить?
     Элиза: Тысяча километров для оптической связи не длиннее, чем  тысяча
метров. Пока ты не не наберешь вручную код, у меня нет способа узнать, где
ты находишься.
     Гарден: Мы в Атлантик-Сити, на побережье.
     Элиза: Пока в пределах моей юрисдикции. Но куда вы направляетесь?
     Гарден: Я не могу сказать этого по телефону.
     Элиза: Том! Это зеркально-защищенная  линия.  Мои  записи  охраняются
правительственным  законом  2008  года  и  теперь  пользуются   такой   же
неприкосновенностью,  как  и  у  обычных  докторов.  Даже  более  строгой,
поскольку я  не  могу  разгласить  содержимое  файлов  из-за  особенностей
программы. Есть специальные коды между каждыми блоками данных. То, что  ты
мне скажешь, никто другой не узнает - это часть нашего контракта.
     Гарден: Хорошо. Мы собираемся на один из внешних островов в  Северной
Каролине. Гаттерас, Окракок - один их них.
     Элиза:  Это...  технически  вне  моей  юрисдикции.  Я  не  могу  тебя
отговорить?  Конечно,  ты  сможешь  звонить  оттуда,  но  для  меня  будет
незаконным  принять  вызов  и  выполнять  мои  функции  по  Универсальному
Медицинскому Соглашению.
     Гарден: А что, если бы я просто был в деловой поездке и  почувствовал
необходимость поговорить с тобой?
     Элиза: В этом случае можно вызвать  местную  Элизу.  В  Каролине  это
функция Среднеатлантической Медицинской Системы. Если ты вызовешь меня,  я
смогу разговаривать с  тобой  только  в  пределах  кредитного  соглашения,
автоматически   подтверждающегося,   когда   ты   идентифицируешь    себя,
прикладывая большой палец к опознавательной пластинке. Но ты не должен сам
платить за мои услуги. Это очень дорого.
     Гарден: Предположим, я должен сообщить тебе номер моей кабинки.
     Элиза: Зачем?
     Гарден: Только затем, чтобы подтвердить, что я действительно звоню из
Района Босваш. Разве несколько небольших переключений кое-где на линии  не
сообщат тебе, что я вру?
     Элиза: Конечно, нет, пока я не инициирую сравнение твоего сообщения с
особенностями кабины. А я, вероятно, не буду делать этого.
     Гарден: Ну, Элиза,  ты  только  что  сказала  мне,  как  обойти  твою
собственную систему. Интересно... Почему ты так настаиваешь на том,  чтобы
поддерживать со мной связь?
     Элиза: При первом разговоре, ты сказал "люди, пытающиеся войти внутрь
моей жизни, чтобы... вытолкнуть меня". Я запрограммирована на странности и
хотела бы узнать побольше об этих людях.
     Гарден: Я вижу сны.
     Элиза: Все видят сны, и большинство людей  может  вспомнить  их.  Это
неприятные сны?
     Гарден: Нет, не всегда. Но они так  реальны.  После  пробуждения  они
иногда приходят ко мне, когда я играю.
     Элиза: Это сны о других людях?
     Гарден: Да.
     Элиза: А ты в них присутствуешь?
     Гарден: Да, я присутствую в них, или, по-крайней мере, ощущаю их,  но
- не думаю, что мое имя Том Гарден.
     Элиза: И кто же ты?
     Гарден: Первый сон начался во Франции.
     Элиза: Это было тогда, когда ты был был?
     Гарден: Нет. Сны начались намного позже после путешествия. Но  первый
из них был о Франции.
     Элиза:  Действие  происходило  в  тех  местах  во  Франции,  где   ты
путешествовал?
     Гарден: Нет, ни в одном из них я не был.
     Элиза: Расскажи мне свой сон с самого начала.
     Гарден: Я ученый, в пыльной черной мантии и академическом колпаке  из
голубого бархата. Этот колпак - мое последнее расточительство...


     Пьер дю Борд почесал под коленом и почувствовал, что  перо  попало  в
дыру,  проеденную  молью  в  его  шерстяном  чулке.  Шелк  был  бы   более
соответствующим моде, и  к  тому  же  более  прочным.  И,  конечно,  более
дорогим, чем мог себе позволить молодой парижский студент, совсем  недавно
получивший степень доктора философии.
     Тем не менее,  в  это  бурное  время.  Народ  разбужен;  Национальное
Собрание заседает почти непрерывно; короля Людовика судили и приговорили к
смерти. В такой атмосфере многие люди со вкусом, умом и деньгами,  уехали.
А те, что остались, не имеют возможности оторваться от повседневной суеты,
чтобы вручить образование своих сыновей и дочерей в руки Пьера  дю  Борда,
академика.
     Нищего академика.
     Пьер обмакнул перо, чтобы  написать  новую  строку,  но  остановился,
перечитывая написанное. Нет,  нет,  все  не  так.  Его  письмо  Гражданину
Робеспьеру было неуклюжим, сумбурным и детским. Он страстно желал получить
пост в правительстве, но боялся попросить об этом прямо. Потому,  не  имея
ни опыта, ни  таланта  администратора,  Пьер  ограничивался  прославлением
свободы и одобрением решения Национального Собрания о казни Людовика. Хотя
согласно идеалам Робеспьера и других монтаньяров, в новой Франции не будет
места рабству, имущественному неравенству и неправедному суду - во  всяком
случае, так писалось в их  памфлетах,  которые  были  разбросаны  по  всем
канавам. И не подобало Пьеру дю Борду восхвалять цареубийство перед такими
гуманными, идеалистическими законодателями.
     Он потянулся, чтобы  придвинуть  свечу  поближе.  Подсвечник  Клодина
выменяла у белокурой гугенотки, что жила этажом ниже. Когда он качнул его,
один из украшавших его кристаллов впился в палец.
     - Ааа! - Боль затопила его, проходя по нервам в  запястье,  локоть  и
выше, вверх по руке, хотя задет был лишь палец. Пьер уставился на порез  и
увидел, как набухает капля крови.
     - Клодина! Он раздвинул края раны, чтобы  посмотреть,  насколько  она
глубока, и капля крови упала на письмо, окончательно  испортив  его.  Пьер
засунул палец в рот.
     - Клодина! Принеси ткань! - крикнул он.
     Острая боль в руке перешла в тупую, и он почувствовал онемение. Ясно,
кристалл перерезал нерв.
     Он  вглядывался  в  подвески,  ожидая  обнаружить  отбитый  край  или
торчащий  угол.  Стекло  было  чистым,  но  не  отполированным,  а   остро
обрезанным. Вероятно, какая-то уловка для того, чтобы усилить игру  стекла
на свету.
     Но что это было? Капля крови засохла  на  стекле  -  похоже,  засохла
прежде, чем он порезался. Дю Борд взял кристалл,  стараясь  не  пораниться
снова, и потер его большим пальцем. Пятно не  поддавалось.  Он  потер  его
указательным. Безуспешно.
     Он нагнулся ближе. Красно-коричневое пятно было внутри стекла.
     - Клодина!
     - Я здесь, что вы так кричите? - Довольно хорошенькая головка  дочери
драпировщика просунулась в дверь.
     - Я порезался. Принеси мне ткань, чтобы перевязать рану.
     - У вас есть шейный платок.  Он  намного  лучше  тех  тряпок,  что  я
называю своим бельем. Перевяжите себя сами! Мужчина!
     - Женщина! - пробурчал дю Борд, размотав  платок  и  наложив  его  на
сведенные края раны. Прежде, чем завязать, он остановился, поднял ткань  и
опустил больной палец в стакан  с  вином  по  самый  сустав,  почувствовав
жгучую боль, что, вероятно, было к лучшему. Затем оторвал полоску ткани  и
перевязал свою рану.


     - Друзья! Мои верные друзья! - дю Борд упрашивал толпу.
     - Пошел прочь, профессор!
     - Нам не нужна твоя математика!
     - Ты нам не друг!
     Пьер попытался снова:
     - Сегодня солнце увидело поднимающуюся страну. Сейчас Год номер Один,
первый год Новой Эры Свободного Человека. Мы видим - он остановился, чтобы
перевернуть страницу написанной речи...
     - Мы видим дурака!
     - Иди к своим дамам и господам!
     - На виселицу аристократов!
     - На виселицу аристократов!
     -  На  виселицу  аристократов!  -  был  обычный   клич   этих   дней,
подхватываемый толпой на улицах.
     Пьер дю Борд внезапно  подумал  о  большом  парфюмерном  магазине  за
рекой, на Монмартре, не более чем в двухстах метрах от этого самого места.
Магазин  был  закрыт  и  заколочен,  пудра  и  ленты  сейчас  не  находили
покупателей. Но во время своих длинных полуночных прогулок  по  городу  дю
Борд видел, что задние комнаты были освещены. Кто-то  прятался  там.  Кто,
кроме ненавидимых аристократов, неспособных найти более  безопасное  место
или покинуть страну?
     - Я знаю, где прячутся аристократы, - сказал он.
     - Где?
     - Скажи нам! Скажи нам!
     -  Следуйте  за  мной!  Дю  Борд  спрыгнул  со  скамьи,  которую   он
использовал как подиум, и проложил себе путь сквозь толпу. Ближайший  мост
через реку был правее, и когда он повернул к нему,  толпа  последовала  за
ним, как цыплята за курицей.  Несколько  солдат  в  новых  республиканских
кокардах незамеченными присоединились к народу.
     Еще больше людей он собрал, поднявшись на каменный  мост.  И  к  тому
времени, когда Пьер пришел в нужное место, вокруг него  было  сотни  сотня
шумных парижан. Он остановился перед  темным  зданием  магазина  и  указал
рукой на высокое окно, в котором можно  было  разглядеть  слабые  отблески
света.
     Камень из мостовой пролетел над головой Пьера  и  ударился  в  доски,
которыми крест-накрест была заколочена дверь.
     Свет мигнул и погас. А улица внезапно  осветилась  факелами,  которые
зажгла толпа.
     Полетели камни, разбивая стекло нижних окон и сбивая штукатурку.
     - Выходите! Выходите! Аристократы!
     Дю Борду казалось, что любая толпа носит с собой все эти свои орудия:
факелы, толстые дубинки, гнилые овощи,  толстые  бревна  для  тарана.  Без
единого слова с его стороны, она начала осаду,  действуя,  как  регулярная
армия: разбивая двери, окна, даже оконные рамы; запугивая обитателей шумом
и криками.
     После десяти бешеных минут трое престарелых людей  были  вытащены  из
дома.  Судя  по  их  одежде  и  бородам,  они  могли  быть  кем  угодно  -
аристократами, нищими или же семьей владельца магазина. Но в свете факелов
они выглядели очень  подозрительно,  так  что  их  несколько  раз  ударили
дубинками и передали солдатам.
     Шестеро гвардейцев подхватили их и быстро увели. Капитан повернулся к
Пьеру и положил тяжелую руку на его плечо.
     - А теперь вы, господин. Кто вы такой, и что вы знаете об этих людях?
     - Я Пьер д... - частица "дю",  придававшая  ему  дух  аристократизма,
застряла в горле. - Я гражданин Борд.  По  профессии  ученый.  По  вере  -
революционер.
     -  Пройдемте  с  нами,  гражданин  Борд.  У   нас   есть   инструкции
относительно таких, как вы.


     Они привели Пьера Борда в комнату в  Консьержери.  Ее  темные  обитые
деревом стены и тяжелые парчовые драпировки были освещены множеством ламп,
с вывернутыми до предела фитилями. Какая чрезмерная трата  масла  в  такое
тяжелое для нации время!
     В круге света находился маленький  человек,  аккуратный  и  чопорный,
одетый в шелковый сюртук и темные, обтягивающие штаны. Он поднял голову от
бумаг, которые держал в руках, и по-совиному  посмотрел  на  Борда  и  его
эскорт.
     - Да?
     - Этот человек выследил семейство де Шене. Мы привели его сюда  прямо
из толпы, которую возглавлял.
     - Настоящий зачинщик, да? - аккуратный маленький человек посмотрел на
Пьера более внимательно. Его глаза сузились, и,  казалось,  отражали  свет
ламп.
     - Может ли он убеждать?
     - Могу, Ваша честь, - ответил Пьер.
     - Не честь, парень. Мы теперь отошли от этого.
     - Да, сударь.
     - У вас академическое образование, не так ли? Вы юрист?
     - К сожалению, нет, сударь. Классические языки, латынь  и  греческий,
по преимуществу греческий.
     - Не имеет значения. Мы  поднялись  над  условностями  старых  темных
времен Людовиков. Итак, вы желаете его?
     - Желаю чего, сударь?
     - Места в Конвенте. У нас есть вакансии среди "монтаньяров" и три  из
них - мои, как плата за талант руководителя.
     - Я желаю его более, чем чего-либо другого!
     - Тогда, приходите сюда завтра к семи. Мы начинаем работать рано.
     - Да, сударь. Спасибо, сударь.
     -  "Сударь"  тоже  не  наше  слово,  мой  друг.  Достаточно  простого
"гражданин".
     - Да, гражданин. Я запомню.
     - Я уверен в этом, - человек улыбнулся, показав мелкие ровные зубы  и
снова углубился в свои бумаги.
     Капитан слегка стукнул Пьера по  плечу  и  кивком  указал  на  дверь.
Гражданин Борд кивнул и последовал за ним.
     В коридоре Пьер набрался храбрости и спросил:
     - Кто это был?
     - Как, это Гражданин  Робеспьер,  один  из  вождей  нашей  революции.
Неужели вы не знаете его?
     - Я знал имя, но не человека.
     - Теперь вы его узнали. А он узнал вас.
     Пьер вспомнил эти оценивающие глаза и понял, что это правда.


     - Я не могу поддержать это, Борд. Ты просишь слишком много. Он просит
слишком много, - Жорж Дантон откинул свои длинные волосы назад и  с  шумом
втянул воздух.
     Борд нетерпеливо топнул ногой. Этот медведь со  своей  популярностью,
которая висела на нем  так  же  небрежно,  как  и  его  одежда,  собирался
остановить его начинание.
     - Неужели ты не видишь, что всеобщая воинская повинность - это лучший
способ справиться с внешними врагами? - запинаясь, проговорил Борд. - Черт
побери! Это республика, а не монархия. Что может быть более  естественным,
чем объединение народа для защиты своей страны?
     - По прихоти нашей Маленькой Обезьянки? - парировал Дантон. -  Именно
ему мы обязаны этой войной с Англией и Нидерландами.
     - Война была неизбежна, поскольку у нас есть эта  Габсбургова  шлюха.
Конечно, ее братец Леопольд будет стараться сберечь королеву.  И  конечно,
он втянет в это немецких принцев, которые сидят на английском  троне.  Так
что министр Робеспьер не мог предложить лучшей  альтернативы,  чем  атака.
Неужели это не ясно?
     - Ясней ясного. Крошка Макс хотел войны и он получил ее.
     Пьер Борд вздохнул.
     - Министр желал бы, чтобы ее не было. У него  столько  врагов  здесь,
дома...
     - Врагов? Никого, кроме тех, кого он сотворил  сам  своими  руками  и
длинным языком!
     -  В  последний  раз  спрашиваю:  ты  поддержишь  всеобщую   воинскую
повинность?
     - В последний раз отвечаю: нет.
     Борд кивнул, повернулся и пошел к выходу из комнаты.
     Лакей в небрежно сидящей ливрее проводил его к выходу и Борд вышел на
темную улицу.
     Со времени  своего  основания  в  начале  апреля  1793  года  Комитет
Национальной  Безопасности  обнаружил  в  Париже  многое,   что   нарушало
спокойствие. Последние  его  постановления  касались  нищих  и  бездомных,
которые  сделали  своим  домом  улицы.  Прогуливаться  по   улицам   после
наступления комендантского часа означало возможную встречу с грабителями а
то и с кем похуже. Гражданин Борд проделал свой путь от дома  Дантона  без
сопровождения, которое полагалось ему, как члену Конвента.
     Его охраняли наблюдатели.
     Борд чувствовал их присутствие с тех пор, как начал входить в силу  в
Конвенте. Тени двигались вместе с ним в  свете  факелов;  он  ощущал  это.
Мягкие шаги сопровождали стук его каблуков; он слышал это.
     Однажды, рядом с Булонью, когда банда моряков остановила его экипаж -
вероятно, чтобы съесть лошадей! - наблюдатели обнаружили себя. Приземистые
фигуры, как тролли, выскочили откуда-то снизу  с  обнаженными  клинками  и
грязными ругательствами. Кучер в панике перелетел через головы лошадей.
     Схватка  вокруг  экипажа  продолжалась  не  более  полуминуты.   Борд
наблюдал за ней в свете фонаря, считая вспышки света на стальных клинках и
свист узловатых дубинок. Когда все было  кончено,  вокруг  экипажа  лежали
только неподвижные тела, а приземистые тени растворились  в  кустах.  Все,
кроме одного, который стоял возле лошадей.
     - Вам нужен кучер, - сказал человек - утверждение,  а  не  вопрос.  У
него был заметный акцент, голос крестьянина, а не горожанина.
     - Да. Мне нужен кучер, - согласился Борд.
     Мужчина проскользнул в коляску. Когда он двигался против света,  полы
его плаща разошлись и Борд смог  разглядеть  блеск  кольчуги.  Он  услышал
легкое  позвякивание.   Возможно,   этим   объяснялась   их   победа   над
разбойниками.
     Мужчина довез его до дома в Фобург Сент Ороне. Когда они приблизились
к  порогу,  он  притормозил  и  выпрыгнул  из  коляски  прежде,  чем   она
остановилась. И растворился в темноте,  прежде  чем  Борд  успел  что-либо
сообразить.
     Наблюдатели были такими.
     Потому, после неудачных переговоров с Дантоном  по  поводу  поддержки
войны против Англии и Нидерландов,  Борд  не  чувствовал  страха,  идя  по
улицам без охраны.
     На  ходу  он  размышлял  о  своем  успехе.  В  течение  пяти  месяцев
непрерывных разговоров и осторожных продвижений  Борд  оказался  в  центре
Революции. Советник по  делам  нового  Республиканского  монетного  двора,
пламенный  оратор  в  Национальном  Собрании,  посредник  в   Министерстве
Юстиции, агент по  продаже  имущества  осужденных,  правая  рука  министра
Робеспьера,  Борд  успевал  везде.  В  некоторых  кварталах  его  называли
"Портной", так как он сшивал, при помощи  своей  логики,  мешок  для  всех
отступников Революции.
     Однако он чувствовал, что просто обязан выступить против одного  дела
монтаньяров.  И,   шагая   по   темным   улицам,   охраняемый   невидимыми
наблюдателями, он продумывал свои доводы.


     - Граждане! - Борд поднялся со своего места  среди  скамей  высоко  в
левой части зала. - Это наиболее необдуманное предложение из всех, которые
были изложены перед нами.
     Пьер Борд спустился между полупустыми скамьями, чтобы ступить на  пол
в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел на  иконе
и тем самым, внушает благоговение зрителям на галерке.
     - Одно дело пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение
мертвых  римских  богов  и  замена  римских  порядковых  номеров  словами,
понятными народу, заимствуя их у  названий  сельскохозяйственных  сезонных
работ. Это очень полезное дело, которое я всецело поддерживаю.
     - Но перевод их в метрическую систему - это совсем другой вопрос. Кто
сможет работать в течение недели из десяти дней, в которой последний  день
отдыха  уничтожен  из  атеистических  соображений?  Разве   переутомленный
крестьянин сможет хорошо работать? Этот новый календарь ужасен и состряпан
на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы  молились
пять раз в день в течение этих стоминутных часов Республиканским доблестям
- Работе, Работе и еще раз Работе?
     Это было встречено лишь скромным смешком.
     -  Нет,  Граждане.  Такой  календарь   посеет   разброд   в   народе,
дезорганизует работы, и разрушит