были почти незаметны  -  другой  не  стал  бы
трудиться ради такой малости. Но герцог делал это, потому  что  понимал,
как много значат дисциплина и ритуал.

***

   Баралис слизнул капельку меда с кончика пальца. Не  пчелы  дали  меду
этот сладостно-острый вкус. Кроп тем временем установил у  огня  крепкий
стул  и  как  следует  размешал  угли.  На  сей  раз  Баралис  не  желал
возвращаться в холодное как камень тело.
   Кровь все сочилась из бескровного на вид пальца. Она капнула в  чашу,
и магия привела жидкость  в  движение.  Баралис  наморщился  в  ожидании
ожога. Он провел на  лбу  линию  горизонта  и,  склонившись  над  чашей,
вдохнул  пары,  долженствующие  перенести  его  за  эту  черту.   Легкие
противились, не желая вдыхать яд. Но он уже сделался  легким  -  слишком
легким, чтобы оставаться в  тяжелом  теле,  слишком  беспокойным,  чтобы
оставаться в четырех стенах. Он подымался все выше и выше, к зениту, и в
ушах его стоял звон земных цепей.
   Небеса сегодня не манили его - они были  как  женщина,  чья  прелесть
давно поблекла.
   Он летел на юго-восток под темнеющим небом, над застывшей  землей,  а
после над бурным морем. Они знали, что он летит к ним, и зажгли маяк, но
он и без того нашел бы дорогу - Ларн сиял во мраке, словно жемчужина.
   Четверо мужчин сидели вокруг каменного  стола  с  закрытыми  глазами,
мысленно приготовясь к встрече с ним.
   - Добро пожаловать, Баралис, - сказал первый - не голосом, но мыслью.
- Мы рады тебе. Чего ты хочешь от нас?
   Баралис, частично воплотившись, лег тенью на стену.  В  комнате  было
неспокойно:  Ларн  действовал  иными  путями,  и  его;  верховные  жрецы
испытывали  страх.  Говорить  будет  Баралис  -  их  же   дело   решить,
пересекаются их и его дороги или нет.
   - Вы заинтересованы в рыцаре по имени Таул. Я хотел бы знать  почему.
- Баралис почувствовал, как все четверо затаили дыхание.
   - Он обратился к нам за пророчеством, и мы указали ему путь.
   - Куда?
   - В Королевства.
   Настал черед Баралиса затаить дыхание - только у него не  было  тела,
чтобы дышать. Его тень заколебалась.
   - Что он искал?
   - Некоего мальчика.
   - Зачем?
   Ответом ему было молчание. Свеча оплывала, угасая. Жидкий воск капнул
на руку одному из четырех, но  он  даже  не  поморщился.  Баралис  терял
терпение. Он знал, что  они  переговариваются!  между  собой  -  хитрят,
прикидывают, решают, стоит ли рисковать. Их что-то тревожило -  и,  если
он не ошибался, они собирались просить  его  о  помощи.  Наконец  кто-то
произнес:
   - Возможно, мы совершили оплошность, исполнив его просьбу. С тех  пор
как рыцарь покинул нас, многих наших оракулов мучают страшные  сны:  они
видят, как рушится наш храм и раскалываются их камни. Быть  может,  этот
рыцарь держит нашу судьбу в своих руках.
   - Какое отношение к этому имеет мудрец Бевлин?
   - Он всю жизнь стремился сровнять наш храм с землей.
   - И теперь стремится?
   - Теперь он умер.
   Баралис скрыл свое удивление. Не имело смысла  спрашивать,  как  умер
мудрец: Ларн имел свои способы убивать.
   - Рыцарь был его учеником?
   - Возможно. Что тебе до него?
   - Он стал теперь личным бойцом герцога  Бренского.  Вкус  его  судьбы
стоит у меня во рту.
   - Он все еще ищет того мальчика?
   У Баралиса вдруг  промелькнуло  воспоминание  из  далекого  прошлого:
какой-то детский стишок, где говорилось про три  крови.  Промелькнуло  и
пропало. Но оно встревожило его: в нем было  предостережение.  Рыцарь  и
его таинственный  мальчик  как-то  влияют  на  будущее.  Его,  Баралиса,
будущее. Но как они связаны с Ларном? Обеспокоенность  верховных  жрецов
заставляла задуматься. С такой  властью,  как  у  них,  нужна  серьезная
причина, чтобы пробудить в них столь долгую тревогу. Баралис чувствовал,
что все это взаимосвязано: женитьба Кайлока, империя, рыцарь и Ларн,  но
связующая нить ускользала от него.
   - Почему вы спрашиваете о мальчике?
   - Мы хотели бы увериться, что рыцарь никогда не найдет его.  Если  ты
сумеешь помочь нам в этом, мы тоже поможем тебе.
   - Как?
   - Мы знаем о твоих планах, Баралис. Мы знаем, для чего ты рожден.  Мы
знали это еще до того, как твоя мать зачала тебя. Твоя судьба связана  с
нашей. Если ты возвысишься, возвысимся и мы.
   Хотя он слышал это  впервые,  слова  показались  ему  знакомыми:  они
звучали у него в ушах, как много раз слышанная песня. Судьба не для того
избрала его, чтобы пустить плясать  в  одиночку.  Чтобы  преуспеть,  ему
нужны могущественные  союзники.  Ему  еще  о  многом  хотелось  спросить
жрецов, но он чувствовал, что и Ларну недоступна  полная  картина.  Если
они и ответят, то загадками. Ничего - он выяснит все сам.
   - Я присмотрю за рыцарем, если вам этого хочется, - сказал  он.  -  И
если он попытается покинуть город, я не позволю ему дойти до ворот.
   - Чего ты хочешь взамен?
   - Знать, что предсказывают оракулы. Скоро разразится большая война, и
мне нужно знать ее ход заранее.
   -  Наши  оракулы  редко  говорят  что-то  прямо,  Баралис.  Они  лишь
подсказывают.
   - Мне не нужны твои уроки, верховный жрец.
   - Будь по-твоему. Мы  будем  оповещать  тебя  обо  всем,  что  сочтем
нужным.
   Началось. Таким, как они, лишь бы напустить туману.
   - Надеюсь, ваше подаяние не будет слишком скудным.
   - Раз ты  так  недоверчив,  Баралис,  мы  дадим  тебе  пример  одного
предсказания, чтобы скрепить договор.
   - Говорите. -  Баралис  чувствовал,  что  слабеет.  Он  пробыл  здесь
слишком долго и проделал слишком длинный путь.  Его  тень  колебалась  и
таяла. Потом начались  судороги.  Его  тело,  оставшееся  за  сотни  лиг
позади, тянуло его к себе словно могила.
   - Два дня назад один наш оракул говорил о тебе. Он сказал, что сейчас
тебе пуще всего следует опасаться девушки  с  ножом  на  боку.  Ну  как,
достаточно мы тебе подали?
   Баралис уступил неодолимому притяжению тела, тяге материального мира.
Тяга создавала пустоту, и ему ничего не оставалось, кроме как  заполнить
ее.
   - Смотри же не спускай глаз с рыцаря, - напомнили  жрецы  напоследок.
Он почти не слышал этого. Его уносило прочь из храма,  и  в  ушах  стоял
гул.
   Морская соль, птичий помет,  жгучий,  словно  уксус,  -  потом  вихрь
подхватил Баралиса и он перестал что-либо сознавать.

XXV

   Джека разбудили пинком, и он, еще не придя в себя, попытался ухватить
обидчика за лодыжку.
   - Ах ты королевский ублюдок! - раздался знакомый голос, и тюремщик по
имени Понурый пнул его еще раз за строптивость.
   Сами пинки мало трогали Джека - вчерашняя боль  оставила  его,  и  он
впал в какое-то горячечное бесчувствие, - но оскорбления стерпеть он  не
мог. Понурого следовало поучить хорошим  манерам.  Если  бы  Джек  сумел
подняться с пола, он бы незамедлительно занялся этим. Но  в  тот  миг  у
него одна только левая рука действовала как  надо,  у  Понурого  же  все
члены работали на славу, хотя тот  утруждал  только  правую  ногу,  -  и
соотношение четыре к одному представлялось по меньшей мере неравным.
   Понурый отошел и тут же вернулся с чашей эля и миской угрей. У  Джека
при виде их скрутило желудок. В книгах Баралиса героям в темнице  всегда
давали только черствый хлеб и воду, а его тут кормили одними  угрями.  У
хальков и еда воюет. От головокружения все мысли сбивались в  кучу,  как
овцы, наполняя тяжестью голову, и Джек погружался  в  мир,  где  колбасы
орудуют ножами, а окорока целят из луков в сыры.
   Когда он снова пришел в себя, жир на угрях уже застыл. Свет из бойниц
переместился на пол, и в нем виднелась вереница тараканов, шествующих  к
миске. Джек подтолкнул угрей к ним - пусть едят на здоровье. Но  эль  он
никому не отдаст. Взять чашу оказалось нелегким делом - руки  все  время
тряслись,  и  удержать  любой  предмет  представлялось  невозможным.   В
довершение всех зол перед Джеком то и дело являлись две чаши,  и  он  не
знал, к которой тянуться. Он перевернулся на живот, чтобы  достать  чашу
ртом, но зрение снова изменило ему - и рядом возникла  вторая.  У  Джека
появилась блестящая мысль нацелиться в середку обеих чаш. Это сработало.
Эль был теплый, и в нем плавала какая-то дрянь, но Джек лакал его жадно,
как собака. Ему  послышался  звук,  словно  от  капели,  -  и  он  сразу
сообразил, что это его пот капает в чашу.
   Миска с угрями уже кишела тараканами, и угри шевелились как живые под
напором сотен челюстей. От этого зрелища Джека затошнило.  Он  оторвался
от чаши и сосредоточился на миске. Когда он  колдовал,  ему  становилось
легче. Воображая, будто его желудок - это мех с водой, он напряг брюшные
мускулы, выдавливая воду наружу. Одновременно он изгнал  из  головы  все
мысли, оставив только одну:  желание  уничтожить  миску.  Растопка  была
готова - недоставало только искры, чтобы ее поджечь. Джек вызвал  в  уме
образ Роваса, шепчущего слова утешения на ухо Тариссе - в самое ухо, так
что слюна увлажняет мочку. Колдовская сила хлынула снизу ко рту, обожгла
язык - и миг спустя миска с угрями разлетелась на куски.
   На Джека  посыпались  тараканы,  угри  вместе  с  подливкой,  черепки
вонзились в его  дрожащую  плоть.  Он  не  сумел  сдержать  подступившей
тошноты, и его  вывернуло  в  камыш  на  полу.  Его  стошнило  не  из-за
насекомых, угрей или колдовства - а из-за того, как низко он пал,  чтобы
сделать колдовство возможным. Ему было стыдно пользоваться Тариссой  как
огнивом. В замке Харвелл была одна некрасивая  прачка  по  имени  Мария.
Однажды она зазвала Джека в темную каморку, где держала щелок  и  моющую
глину, вцепилась в него мясистыми ручищами и прижалась тонкогубым ртом к
его губам. Ему не хотелось ее целовать - но он  вызвал  в  памяти  образ
подавальщицы Финдры и представил ее на месте Марии. Это сразу  возбудило
его, и он целовал прачку и ласкал ее тяжелые твердые  груди.  Потом  ему
стало совестно - ведь он использовал и Марию, и Финдру. После этого он и
близко не подходил к прачечной, но вины своей  не  мог  забыть.  Даже  и
теперь запах свежевыстиранного белья заставлял его краснеть от стыда.
   А сейчас он использует Тариссу так же, как тогда Финдру.
   Сознание покидало Джека, и он боролся,  чтобы  его  удержать:  он  не
желал больше тратить долгие часы на горячечный бред. Он стряхнул с  себя
мусор, стараясь не смотреть на руки. За последние два дня он  наловчился
не видеть своего тела. Слишком жуткое  это  было  зрелище.  Однажды  ему
попались на глаза укусы, заплывшие гноем, и он решил, что  больше  этого
не случится.
   По-настоящему его донимала только стреляная рана в  груди.  Она  была
высоко у правого плеча, и весь участок тела вокруг нее  не  знал  покоя.
Наконечник удалили - Джек так и не узнал кто, уж верно, не Понурый, - но
этим все и  ограничилось.  Рану  не  прижгли,  не  зашили,  не  помазали
бальзамом, и камзол намертво прилип к ней. Джеку казалось, что  если  он
отдерет от раны ткань, то истечет кровью.
   Мысли путались. Перед ним возникла  прачка  Мария,  прося  его  снять
камзол и дать ей постирать. Следом явился мастер Фраллит, ругая Джека за
то, что тот напустил гною в тесто, Грифт наливал Боджеру эль тараканьего
цвета, объясняя, почему прачки лучше всех в постели.
   - Ах ты сволочь, все бы тебе дрыхнуть! Вставай, червяк вонючий!
   Потребовалось несколько пинков, чтобы до Джека дошло, что этот  голос
принадлежит не сну,  а  яви,  так  хорошо  эти  слова  подходили  к  его
видениям.
   Он открыл глаза как раз вовремя, когда Понурый выплеснул ему  в  лицо
содержимое ведра.
   - Я так и думал, что от  этого  ты  очухаешься,  -  молвил  стражник,
словно лекарь, верно определивший  болезнь.  -  А  мы  тебе  тут  дружка
привели. - По его  знаку  вошел  второй  стражник,  толкая  перед  собой
какого-то человека. - Он твой земляк, так что вы славно  поладите.  Как,
говоришь, тебя звать?
   - Бринж.
   Вид Бринж имел плачевный: нос сломан, оба  глаза  подбиты,  на  руках
отпечаталась веревка. Как видно, его привязали к бочонку и били.
   - Так вот, этот Бринж  проведет  с  тобой  ночь,  -  заявил  Понурый,
направляясь к двери. - Ты  расспроси  его  хорошенько,  как  в  Халькусе
пытают, потому как завтра в это же время за  тобой  придет  наш  главный
палач - пусть Бринж тебе расскажет,  какой  он  злой  бывает,  если  ему
перечат. - Понурый дружелюбно улыбнулся и закрыл за собой дверь.

***

   Тавалиск провел пухлой  рукой  по  бледной  студенистой  поверхности,
потом ткнул в нее пальцем. Превосходно. Рубец мягкий, словно мальчишечьи
ляжки. Устричного цвета, он колыхался как живой, испуская легкий  запах.
Бесчисленные шишечки покрывали его, немного разнообразя  эту  бескровную
груду.  Свиной  желудок  не  считается  деликатесом,  и   все-таки   это
объедение. Ничто не сравнится с ним по нежности и пикантности, ничто так
не дразнит язык. Многие совершают ошибку,  отваривая  рубец  с  солью  и
луком, - но Тавалиск знал, что его надо лишь слегка  потомить  в  свином
бульоне с уксусом: только тогда он сохраняет  свой  букет.  В  правильно
приготовленном рубце можно различить вкус всего, что ела свинья.
   Тавалиск отрезал себе кусок, наслаждаясь мягкостью кушанья, - но  тут
в дверь постучали.
   - Войдите, - крикнул архиепископ так,  что  пришедшему  следовало  бы
хорошо подумать, входить или нет.
   - Надеюсь, ваше преосвященство сегодня в добром здравии?  -  спросил,
вступая в комнату, Гамил.
   - Я чувствовал себя преотлично, но только что  мое  настроение  круто
изменилось к худшему.
   Гамил продолжал как ни в чем не бывало:
   - Я получил известие о вторжении  Кайлока,  ваше  преосвященство.  Он
идет по западному Халькусу  словно  пожар.  Это  настоящий  демон  -  он
убивает женщин и детей, истребляет скот и строит дамбы, чтобы  затоплять
поля. Не говоря уж о том, что он сжигает каждый стог и курятник на своем
пути. Новый король, как  видно,  твердо  намерен  поставить  Халькус  на
колени.
   - Гм-м.  -  Архиепископ  деликатно  откусил  кусочек  рубца.  -  Надо
сказать, Кайлок показывает себя с самой интересной стороны. Я  полностью
сочувствую его желанию перебить халькусских женщин -  до  того  они  все
сварливы и безобразны.
   - Но разве ваше преосвященство не тревожат последствия?  Если  Кайлок
дойдет до Хелча, весь Север обратится в сплошное Ратное поле.
   - Полно, полно, Гамил.  -  Тавалиск  махнул  на  секретаря  вилкой  с
наколотым рубцом. - Нет нужды впадать в панику. Мы не станем терять  сон
из-за того, что Север превратится в поле битвы. Наше  дело  -  Юг.  Весь
секрет в том, чтобы заинтересовать Юг войной, не втягивая его  в  боевые
действия. - Тавалиск бросил рубец кошке, и  та  жадно  схватила  его.  -
Марльс и Тулей удрали бы при одном виде солдата с алебардой, и я намерен
обратить их страх себе на пользу.
   - Каким образом, ваше преосвященство?
   - Очень просто. Я растолкую им,  что  единственный  способа  помешать
войне распространиться на Юг - это заставить Баралиса с Кайлоком  крепко
увязнуть на  Севере.  Для  этого,  конечно,  потребуется  немало  всего:
оружие, деньги, наемники, провизия... - Архиепископ взмахнул  руками.  -
Вот южные города и должны все это обеспечить. Не говоря уж  о  том,  что
они наконец-то избавятся от этой язвы - от рыцарей.
   - Кстати, о рыцарях, ваше преосвященство.  Тирен  и  герцог  Бренский
договорились совместно охранять все грузы, идущие с Юга  на  Север.  Мне
думается, к этому привели слухи о  захваченном  подвенечном  платье.  Не
может же герцог допустить, чтобы ополчение четырех городов перехватывало
его грузы. Для него это унизительно. Так что теперь, нападая на рыцарей,
мы нападаем и на Брен.
   - Разве не занятно наблюдать, Гамил, как разгорается всемирная война?
- Тавалиск снова бросил кошке рубец - на  этот  раз  высоко,  и  кусочек
зацепился за висящий на стене гобелен. Пусть-ка зверь попрыгает.  -  Там
оскорбят кого-то, здесь  зарежут  несколько  коров  -  и  вот  уже  люди
сбиваются в два противоположных лагеря, готовя ножи для драки. Право же,
это волнует.
   Кошка, некоторое время жадно созерцавшая вожделенный  рубец,  наконец
решилась и прыгнула, вцепившись когтями в ковер. Гобелен, подвешенный на
цепи, начал угрожающе  раскачиваться.  Кошка  держалась  всеми  четырьмя
лапами за изображение лошади Кесмонта. Рубец отцепился  и  шмякнулся  на
пол. Кошка рванулась за ним, но ее коготь застрял в ткани, и она повисла
на одной задней лапе.
   Гамил хотел освободить животное.
   - Не надо помогать ей, Гамил, - остановил  его  архиепископ.  -  Даже
бессловесные твари должны усвоить, что жадность пагубна.
   Кошка с жалобным криком билась о стену.
   - Но она расшибется, ваше преосвященство.
   - Раньше надо было думать. Что еще у тебя?
   Гамил был вынужден говорить, перекрывая вопли кошки.
   - Еще две новости, ваше преосвященство. Во-первых,  наш  рыцарь  стал
бойцом герцога Бренского, а во-вторых, люди Старика  находятся  на  пути
домой.
   Раздался грохот - кошка вместе с гобеленом свалилась на пол. Тавалиск
спросил, не обращая внимания на шум:
   - Значит, им не удалось убить рыцаря?
   - Они и не пытались, ваше  преосвященство.  Доставили  ему  письмо  -
только и всего.
   Тавалиск на миг перестал жевать.
   -  Недурно  было  бы  узнать  содержание  этого  письма,   Гамил.   -
Архиепископ легко вздохнул. - Наблюдение за рыцарем придется  продолжать
- кто знает, что еще может обнаружиться. Можешь идти, если это все.
   - Да, ваше преосвященство.
   - Перед уходом я попрошу тебя о небольшой услуге, Гамил.
   - Снести вашу кошку к лекарю, чтобы тот остановил кровь?
   - Вот именно, Гамил. Я  вижу,  ты  достиг  умения  предвосхищать  мои
желания.

***

   Бринжу не повезло. Все пошло у него вкривь и вкось с тех пор, как  он
подрубил Мейборовы сады. Баралис уплатил ему без обмана  -  девятнадцать
королевских золотых, тут Бринж ни на что пожаловаться не мог.  Но  через
пару дней его  жене  вздумалось  почистить  пивоваренный  чан,  что  она
проделывала раз в  год.  И  пока  Бринж  сидел  в  таверне,  распивая  с
пышнобедрой Герти чашу лучшего  местного  эля,  эта  крыса  открыла  его
тайник под чаном.
   Когда Бринж вернулся домой, ее и след простыл. Герти после нескольких
оплеух созналась, что у них  с  сестрой  есть  тетка  в  Высоком  Граде.
Деревенский стражник после нескольких  увесистых  пинков  сознался,  что
жена Бринжа, уплатив два золотых, присоединилась к  торговому  каравану,
шедшему на восток. Бринж  пустился  за  ней  в  погоню,  таща  за  собой
несчастную, жалобно воющую Герти. Через четыре дня они догнали  караван.
Жена натравила на Бринжа стражу, и те принялись пускать в него стрелы  -
а Герти тем временем быстренько подольстилась к старшей сестре.  Караван
ушел, и Бринж остался один.
   Он продолжал брести на  восток,  воруя  по  пути  еду  и  деньги.  Он
намеревался захватить жену и Герти в Высоком Граде, но кальки  рассудили
иначе. Две недели  назад  его  схватили  как  вражеского  шпиона.  После
вторжения Кайлока хальки словно обезумели и вылавливали всякого уроженца
Королевств, чтобы подвергнуть его пыткам и сжечь.
   И вот он сидит в халькусской темнице с рожей как  разбитая  тыква,  и
какой-то сумасшедший пялит на него глаза.
   - Не подходи ко мне, волосатый, - предостерег Бринж. Не  хватало  еще
заразиться дурной болезнью или другой какой прилипчивой хворью.
   Привыкнув к сумраку, Бринж разглядел, что незнакомец моложе, чем  ему
показалось, и совсем плох. Все руки в болячках - похоже, это укусы, -  и
трясется с головы до ног. Бринж даже плюнул.
   - Ты за что здесь, парень?
   Тот сидел на куче  грязного  камыша.  По  шее  после  пинка  часового
струилась кровь.
   - Я убил человека.
   Убил? Парень сразу вырос в глазах Бринжа.
   - Меня и самого подозревают в убийстве. Тут  в  таверне  пару  недель
назад купца порешили - и все клянутся, что сделал  это  чужой.  Мне  это
дело пришить не смогли, ну и взяли как шпиона.  -  Это  было  не  со