атери.
   - Что ж, - ласково засмеялась она, - делай свое черное дело!
   Баралис возложил руки на живот матери, чувствуя тепло ее тела  сквозь
тонкую ночную сорочку. Широко раздвинув  пальцы,  он  сосредоточился.  В
рукописи оговаривалось, что  это  скорее  умственная  процедура,  нежели
физическая, и он направил все свои мысли на чрево матери.
   Он чувствовал, как бежит  по  жилам  кровь  и  мерно  бьется  сердце.
Чувствовал движение желудочных соков и легкое сокращение  внутренностей.
Он сдвинул руки чуть пониже и поймал ободряющий взгляд матери. Вот  оно,
то место, о котором говорится в рукописи:  красный  горн  плодородия.  С
нарастающим волнением он обследовал мускульную полость  матки.  И  нашел
некое вздутие, едва заметное. Не будучи уверен, он проник чуть поглубже.
На лице матери возникло беспокойство, но он не обратил на это  внимания,
захваченный своим открытием: там  и  вправду  было  нечто  новое,  нечто
отдельное. Обуреваемый  восторгом,  Баралис,  желая  познать  это  новое
разумом, копнул еще глубже - мать вскрикнула от боли.
   - Барси, довольно! - Мучительная судорога исказила ее красивое лицо.
   В панике он поспешил уйти из нее - но  при  этом  захватил  что-то  с
собой. Что-то сдвинулось с места - а после и вовсе оторвалось.  В  ужасе
он убрал руки. Мать истерически кричала, перегибаясь от боли  пополам  и
держась за живот. Баралис заметил кровь на простынях. Ох, эти крики!  Он
не мог выносить их!
   Что делать? Он не мог бросить ее одну, чтобы  бежать  за  помощью.  А
мать корчилась в судорогах, и кровь  все  лилась  из  нее,  ярко-красной
рекой орошая белые простыни.
   -  Матушка,  не  надо,  прости,  я  не  хотел  сделать  тебе  больно,
пожалуйста, не надо! - просил он, обливаясь слезами. - Мама,  прости!  -
Он прижимал ее к себе,  несмотря  на  хлещущую  кровь,  и  все  повторял
"прости" испуганным шепотом.
   Так он обнимал ее, пока она не  истекла  кровью.  Это  длилось  всего
несколько минут, но Баралису они показались вечностью  -  сила  и  жизнь
ушли из любимого тела.
   Баралис отогнал от себя воспоминания. Это случилось давно, много  лет
назад, когда он был еще молод и зелен. Понятно, что  тогда,  мальчишкой,
он совершил вопиющую глупость, взявшись за  такое  дело.  Он  ведь  едва
понимал, что такое беременность, и  только  из  ребячьих  перешептываний
знал, откуда берутся дети.
   Баралис знал, что рискует, проверяя чрево королевы, но он должен  был
увериться: зачатие даже в самый благоприятный период зависит от  случая.
Ему даже думать было  страшно  о  том,  что  будет,  если  его  семя  не
приживется. Он сознавал, что еще, возможно,  слишком  рано  для  точного
ответа, но в то же время надеялся, что сумеет обнаружить перемену,  хотя
бы и крохотную.
   Он склонился  над  королевой  и  положил  руки  ей  на  живот.  Ткань
придворного туалета оказалась чересчур плотной - он снова задрал юбки  и
только теперь спохватился, что забыл вернуть на место панталоны. Что  ж,
оно и к лучшему - этот предмет туалета тоже был крайне громоздким.
   Теперь Баралис был куда опытнее, чем в тринадцать лет, - жаль только,
что руки его не столь молоды и чутки,  когда  тогда.  Ему  стоило  труда
раздвинуть пальцы так, чтобы охватить весь живот, и он прикусил губу  от
боли - но придется потерпеть. Нужное  место  он  обнаружил  сразу  -  он
больше не был новичком.
   Все  было  знакомо:   сокровенное   тепло   внутренностей,   краснота
пульсирующих кровеносных сосудов, жар, излучаемый печенью. С филигранной
точностью Баралис погружался в тело королевы, в ее чрево. Он  чувствовал
сложные переплетения мускулов и связок,  влекущую  округлость  яичников.
Потом  ощутил   что-то   едва   различимое,   едва   возникшее.   Жизнь,
только-только успевшую отделиться от  жизни  королевы.  Даже  не  жизнь,
скорее ее проблеск.., но уже существующий.
   Охваченный ликованием Баралис не делал резких движений  -  он  уходил
бесконечно медленно и терпеливо, точно искусный хирург.  Покидая  чрево,
он ощутил, как утверждается внутри свежезародившийся темный сгусток.
   Было в этом последнем ощущении нечто насторожившее  его,  но  радость
успешного исхода смыла дурное предчувствие.
   Он убрал руки и оправил платье королевы. Она тихо застонала,  но  его
это не беспокоило: ее сон продлится еще  несколько  часов.  Однако  пора
уходить. Легко ступая, он подошел к двери и отпер ее.
   Он возвращался к себе, почти не отбрасывая тени в  первых  проблесках
рассвета.
 
Глава 1 
 
   - Вот тут ты ошибаешься, Боджер. Поверь мне: молодые бабенки не самые
лучшие для постельных дел. Так-то все вроде бы при них,  все  кругло  да
гладко, но как доходит до  дела  -  лучше  старой  клячи  нет.  -  Грифт
отхлебнул эля и весело улыбнулся своему товарищу.
   - Э, Грифт, тут я с тобой не согласен. По мне, пышечка Карри все-таки
лучше старой вдовы Харпит.
   - А я бы, Боджер, от обеих не отказался!
   Оба собеседника расхохотались,  стуча  кружками  по  столу,  как  все
замковые стражники.
   - Эй ты, парень, как тебя звать? Поди-ка сюда, дай на тебя поглядеть.
   Джек подошел, и Грифт нарочито медленно смерил его взглядом.
   - Ты что, язык проглотил?
   - Нет, господин. Меня зовут Джек.
   - Экое редкое имя! - Оба стражника  снова  заржали.  -  Ну-ка,  Джек,
принеси нам эля - да не такую бурду, где воды больше, чем всего прочего.
   Джек вышел из людской и отправился за элем.  Это  не  входило  в  его
обязанности - впрочем, он и каменный пол в кухне не обязан был  скрести,
однако скреб. Ему очень не хотелось встречаться с ключником - Виллок  не
раз драл ему уши, - и Джек торопливо шагал по коридору.
   Ему повезло: Виллока в пивном погребе не  оказалось,  а  Прюнер,  его
подручный, подмигнув, сообщил Джеку, что ключник пошел  насчет  картошки
дров поджарить. Джек не совсем понял, что это значит, и решил,  что  это
имеет какое-то отношение к пивоваренному делу.
   - Точно тебе говорю, это был лорд Мейбор,  -  говорил  Боджер,  когда
Джек вошел. - Они толковали с лордом Баралисом,  словно  два  закадычных
дружка. А как увидели меня, тут же стали лаяться, будто два золотаря.
   - Скажи на милость, - многозначительно поднял брови Грифт. -  Кто  бы
мог подумать! Все знают, что Мейбор с Баралисом на  дух  друг  друга  не
выносят, - я в жизни еще не видел, чтоб они обменялись  учтивым  словом.
Ты уверен, что это были они?
   - Я ж не слепой, Грифт. Они самые - стрекотали в  садах  за  оградой,
что твои монашки, идущие на богомолье.
   - Ну, тогда я - блудливый хорек.
   - Где тебе, Грифт, стручком не вышел, - хохотнул Боджер.
   - Раз уж речь о стручках, то вот молодому пареньку свой  и  сунуть-то
некуда.
   Это замечание так развеселило Боджера, что  он  повалился  со  стула.
Грифт, воспользовавшись этим, встал и отвел Джека в сторонку.
   - Скажи-ка, паренек, о чем это  мы  с  Боджером  сейчас  говорили?  -
спросил он, стиснув Джека за плечо и устремив на него  водянистый  взор.
Джек, не новичок в замковых интригах, хорошо знал, как надо отвечать.
   - Я слышал только про стручки, почтенный.
   Пальцы Грифта больно впились в  руку,  и  голос  его  звучал  тихо  и
грозно.
   - Для твоего же блага, малый, я надеюсь, что ты говоришь правду. Если
я узнаю, что  ты  мне  врал,  ты  об  этом  горько  пожалеешь.  -  Грифт
напоследок крепко стиснул Джеку руку и отпустил его. - Горько пожалеешь.
А теперь катись. - Грифт повернулся к приятелю и продолжал как ни в  чем
не бывало:
   - Понимаешь, Боджер, старушка - она точно переспелый персик:  снаружи
помятая и сморщенная, зато внутри сладкая и сочная.
   Джек поспешно подхватил пустой  кувшин  из-под  эля  и  со  всех  ног
побежал на кухню. Нынче ему выпал не самый удачный день. Пекарь,  мастер
Фраллит, пребывал в мрачном  настроении,  по  сравнению  с  которым  его
обычное поведение казалось, почти что ласковым. Это  Тилли  должна  была
чистить большие каменные противни, но одна лишь улыбочка пухлых  влажных
губок избавляла ее от черной работы. Для  Джека  чистка  противней  была
самым ненавистным занятием. Для этого употреблялась мерзкая смесь соды и
щелока, щелок разъедал руки до волдырей, и с них потом слезала  кожа.  А
после приходилось тащить эти глыбы, весившие почти столько  же,  сколько
сам Джек, на кухонный двор и там обмывать.
   Джек ворочал камни с опаской: если их уронить, они могли разбиться на
мелкие куски, а Фраллит видел в  них  свою  гордость  и  отраду;  мастер
клялся, что хлеб у него оттого выходит таким хорошим, что ровный тяжелый
камень не дает тесту пропекаться слишком  быстро.  Джек  недавно  разбил
один из драгоценных противней и знал, чем это чревато.
   Это случилось несколько недель назад: Фраллит,  пивший  горькую  весь
день,  вдруг  обнаружил,  что  одного  противня  недостает.  Мастер  без
промедления отыскал Джека, который прятался среди горшков  и  сковородок
на поварской половине. "Ах ты недоумок! - вскричал Фраллит, вытащив  его
оттуда за волосы. - Да знаешь ли ты, что наделал?"
   Джек, понимая,  что  отвечать  не  обязательно,  ловко  увернулся  от
подзатыльника. Теперь, оглядываясь назад, он сознавал, что в  этом-то  и
заключалась его главная ошибка. Не увернись он, Фраллит, возможно, задал
бы ему хорошую трепку и на том бы остановился, но мастер терпеть не мог,
когда его выставляли дураком при других - особенно при коварной красотке
Тилли. Он вошел в раж и выдрал у Джека целый клок волос.
   Волосы  были  вечным  несчастьем  Джека.  Похоже  было,  что  Фраллит
вознамерился сделать всех своих учеников такими же лысыми, как  он  сам.
Джек, проснувшись,  однажды  обнаружил,  что  острижен  наподобие  овцы.
Тилли, высыпав его каштановые кудри  в  огонь,  объяснила,  что  Фраллит
велел совершить это, опасаясь вшей. Но волосы Джека  сами  отомстили  за
себя, отрастая с раздражающей быстротой.
   Рост вообще доставлял Джеку одни неприятности. С каждой неделей  Джек
не на шутку вытягивался. Собственные штаны служили для  него  источником
постоянного  конфуза:  если  четыре  месяца  назад  они   благопристойно
доходили до щиколоток, то теперь они угрожали обнажить  ноги  до  колен.
Ужасающе бледные и тонкие ноги! Джек был уверен, что все  на  кухне  уже
заметили это прискорбное обстоятельство.
   Будучи  мальчуганом  практичным,  он  решился  справить  себе   более
пристойную пару. Однако портняжное  искусство  требует  терпения,  а  не
отчаянной решимости, и новые штаны остались недостижимой мечтой. Поэтому
Джек, стараясь удержать на месте старые, спустил их насколько мог  низко
и подвязал веревкой. Он неустанно молил  Борка,  чтобы  эта  веревка  не
развязалась в присутствии какого-нибудь важного лица - особенно женского
пола.
   Собственный бурный рост все больше беспокоил Джека: он рос  только  в
вышину, а никак не в ширину и подозревал, что смахивает теперь на  ручку
метлы. Хуже всего, конечно, было то,  я  что  он  перерастал  тех,  кому
подчинялся. Он уже вымахал  на  голову  выше  Тилли  и  на  ладонь  выше
Фраллита. Мастер воспринимал его рост как  личное  оскорбление  и  часто
бормотал  себе  под  нос,  что  из  такого  верзилы  никогда  не  выйдет
приличного пекаря.
   Главной обязанностью Джека как ученика пекаря было  следить  за  тем,
чтобы не гас огонь в огромной хлебопекарной печи. Печь эта была размером
с небольшую комнату, и в ней ежедневно ранним утром выпекался весь  хлеб
для сотен придворных и слуг, обитающих в замке.
   Фраллит гордился тем, что каждый  день  печет  свежий  хлеб,  поэтому
ежедневно должен был  подниматься  в  пять  утра,  чтобы  проследить  за
выпечкой. А печь топилась всю ночь - если бы она : остыла,  потребовался
бы целый день,  чтобы  довести  ее  до  нужного  нагрева.  Вот  Джека  и
поставили следить за ней по ночам.
   Ежечасно Джек открывал каминную решетку у днища громадного сооружения
и подбрасывал туда дрова. Он приноровился спать урывками, а зимой, когда
на кухне стоял жестокий холод, он спал, прижавшись тощим телом к теплому
боку печи.
   Иногда, в блаженные минуты перед засыпанием,  Джек  представлял,  что
мать еще жива. В последние месяцы болезни она была такая же горячая, как
эта печь. В ее груди таился источник жара, сжигавший ее  день  ото  дня.
Прижимаясь к ней, Джек чувствовал все ее косточки -  легкие  и  хрупкие,
как черствый хлеб. Он не мог без страданий думать об  их  хрупкости.  Но
днем, таская мешки с мукой из амбара или ведра из колодца, выгребая золу
из печи и следя, чтобы закваска не перекисла, он почти  не  вспоминал  о
своей потере.
   У Джека проявился талант - он  умел  рассчитывать  нужное  количество
муки, дрожжей и воды для разных сортов хлеба на каждый день; у него  это
получалось быстрее даже, чем у самого мастера. Но у Джека хватало ума не
выставлять свой талант напоказ - Фраллит ревностно оберегал первенство.
   Недавно мастер допустил  Джека  к  формовке  теста.  "С  тестом  надо
обращаться, как с девичьей грудью, -  говорил  Фраллит  -  Сперва  нежно
ласкаешь,  а  когда  смягчится,  нажимаешь  сильнее".  Чаша  эля   могла
превратить мастера почти что в поэта, но вторая чаша портила все дело.
   Работа с тестом была для Джека ступенью вверх  -  она  означала,  что
скоро он станет подмастерьем.  А  полноправному  подмастерью  будущее  в
замке обеспечено. Но покамест Джек зависел от  милости  тех,  кто  стоял
выше его, то есть, согласно сложной иерархии замковой прислуги, от  всех
и каждого.
   Не успел он дойти от  людской  до  кухни,  как  настала  ночь.  Время
ускользало от Джека, словно нить со  свежевытесанного  веретена.  Только
он, бывало, поставит тесто - а Фраллит, глядишь, уже ругает его  за  то,
что тесто перестоялось и к нему слетелись мухи. Но ведь Джеку о стольком
надо было подумать - и воображение захватывало его целиком. Стоило Джеку
взглянуть на стол, ему сразу представлялось  дерево,  из  которого  этот
стол сделали, - дерево, дававшее тень давно почившему герою.
   - Опаздываешь, - сказал Фраллит, стоявший со сложенными руками у печи
в ожидании Джека.
   - Виноват, мастер Фраллит.
   - Виноват, - передразнил пекарь. - Еще бы не виноват. Мне надоело без
конца тебя дожидаться. Печь остыла до предела,  парень.  До  предела.  -
Мастер шагнул вперед. - А кому достанется, если огонь погаснет  и  хлеба
негде будет испечь? Мне, вот кому. - Фраллит схватил с  полки  месильную
лопатку и свирепо хлопнул ею Джека по руке. - Я научу тебя не подвергать
опасности мою репутацию. - Найдя место, куда  лопатка  ложилась  хорошо,
мастер продолжал орудовать ею, пока не стал задыхаться. На шум  сбежался
народ.
   -  Отпустите  мальчика,  Фраллит,  -  отважилась   сказать   какая-то
судомойка. Виллок, ключник, закатил ей оплеуху.
   - Тихо ты, наглая девчонка! Не твое это дело.  Главный  пекарь  волен
делать все, что хочет, со своими учениками. И  пусть  это  послужит  вам
уроком! - Ключник благосклонно кивнул Фраллиту и разогнал слуг.
   Джек весь трясся, и руку саднило.  Слезы  боли  и  ярости  жгли,  как
уголья. Джек зажмурил глаза, решив, что не даст им течь.
   - А где ты болтался все это время? - рычал мастер. - Витал в облаках,
бьюсь об заклад. Воображал, что ты повыше всех нас, грешных.  -  Фраллит
ухватил Джека за шею, дыша на него элем. - Позволь тебе  напомнить,  что
мать твоя была шлюхой, а ты всего-навсего шлюхин сын.  Спроси  любого  в
замке - всякий скажет тебе то же самое. И мало того - она еще и приблуда
была, незнамо откуда явилась.
   У Джека кровь прилила к голове, стесненное дыхание обожгло легкие. Он
позабыл и о боли, и о том, что может вызвать новые насмешки над собой, -
это он должен был знать.
   - Из какой она пришла страны? - крикнул он.
   Ответ значил для него все. Вопрос в той же мере относился к нему, что
и к матери, - откуда бы она ни была родом, оттуда же происходит и он.  У
него не было отца, и он примирился с этим, но мать была обязана дать ему
чувство принадлежности к месту рождения. Все в замке знали,  кто  они  и
откуда. Джек ощущал их молчаливую уверенность в себе. Они не знали,  что
такое вопросы без ответов. У каждого была  своя  родина,  своя  история,
свои деды и бабки.
   Джек завидовал им. Ему тоже хотелось бы небрежно вставить при случае:
"А моя мать родом из Кальферна, к западу от реки Лей", - но в  этом  ему
было отказано. Он ничего не знал о матери, о ее родине, о ее семье -  не
знал даже ее настоящего имени. Все это было тайной, и порой,  когда  его
обзывали ублюдком, он ненавидел за это мать.
   - Откуда мне знать, из какой страны?  -  проворчал  Фраллит,  ослабив
хватку. - Я к ее услугам не прибегал. - Стиснув  напоследок  шею  Джека,
мастер отпустил его. - Подкинь дров в огонь, пока  я  не  придушил  тебя
вконец. - И пекарь ушел, заставив Джека выполнять приказ.
 
*** 
 
   Бевлин ожидал гостя. Он не знал, кто это  будет,  но  чувствовал  его
приближение. Надо бы выбрать утку пожирнее,  рассеянно  подумал  он,  но
потом решил не делать этого. Не всем ведь по вкусу  его  любимое  блюдо.
Лучше поджарить ту говяжью ногу. Ей, правда, уже несколько недель, ну да
ничего - от червивого мяса еще никто не умирал; говорят, оно даже нежнее
и сочнее свежего.
   Бевлин достал ногу из погреба, натер ее  солью  и  специями,  обернул
большими листьями щавеля и зарыл в тлеющие угли огромного очага.  Жарить
говядину куда хлопотнее, чем жирную утку.  Бевлин  надеялся,  что  гость
оценит его усилия.
   Когда гость наконец прибыл, уже стемнело, и в теплой и светлой  кухне
Бевлина витали аппетитные запахи.
   - Входи, друг, -  проскрипел  Бевлин,  когда  в  дверь  постучали,  -
открыто.
   Вошедший был куда моложе, чем ожидал мудрец, - высокий и красивый,  и
его волосы сверкали золотом сквозь дорожную грязь. Одежда, не  в  пример
им, сдалась без боя, приобретя ровный серый  цвет;  даже  кожаные  латы,
некогда черные или бурые, были покрыты слоем  пыли.  Единственным  ярким
пятном оставался шейный платок - и Бевлина тронуло  его  выцветшее  алое
достоинство.
   Незнакомец, похоже, устал от долгой езды верхом - но этого  следовало
ожидать: Бевлин жил в глухом  углу,  в  двух  днях  пути  от  ближайшего
селения, да и оно-то состояло из трех дворов и навозных куч в придачу.
   - Входи, странник, и доброго тебе вечера. Раздели со мной  трапезу  и
очаг. - Бевлин улыбнулся: молодого человека удивило то, что его ожидали,
но он постарался это скрыть.
   - Благодарю вас. Точно ли это дом мудреца Бевлина? - Голос гостя  был
глубок и приятен, однако не без легкого сельского выговора.
   - Я Бевлин - а мудрец я или нет, судить не мне.
   - А я Таул, рыцарь из Вальдиса, -  с  изящным  поклоном  представился
гость. Бевлин знал толк в  поклонах:  он  бывал  при  величайших  дворах
Обитаемых Земель и кланялся величайшим властителям. Рыцарь явно обучился
этому искусству не столь давно.
   - Рыцарь из Вальдиса! Мне следовало бы догадаться. Однако почему  мне
прислали новичка? Я ожидал человека  постарше.  -  Бевлин  понимал,  что
оскорбляет своего гостя, но делал это не со зла, а  чтобы  испытать  его
характер и выдержку. Ответ не разочаровал его.
   - А я ожидал увидеть  человека  помоложе,  почтенный,  -  с  приятной
улыбкой произнес рыцарь, - но не поставлю вашу старость вам в упрек.
   - Хорошо сказано, молодой человек. Можешь называть меня просто Бевлин
- от всяких этих церемоний мне не  по  себе.  Давай  сперва  закусим,  а
поговорим потом. Скажи мне, что ты  предпочитаешь:  зажаренную  с  солью
говядину или хорошую жирную утку?
   - Я предпочел бы говядину, Бевлин.
   - Превосходно. - Бевлин повернул  в  кухню.  -  А  я,  пожалуй,  съем
уточку.
 
*** 
 
   - Выпей-ка - это лакус, он успокоит твой желудок. -  Мудрец  налил  в
чашу серебристой жидкости и протянул гостю. Ужинали  они  в  молчании  -
рыцарь противился попыткам Бевлина  втянуть  его  в  светский  разговор.
Бевлин  предпочел  приписать  эту  замкнутость  желудочным   неполадкам.
Рыцарь, который в самом деле  выглядел