ая шляпа, а Руслан головные уборы всегда недолюбливал, и снежинки
теперь красиво вплетались в его вьющуюся шевелюру.
   Выйдя на бывшую Немецкую, ныне Кировский проспект, мы купили бутылку
деш„вого портвейна и пакет горячих, маслянистых, присыпанных сахарной
пудрой пончиков.
   Бутылку я сунул в карман пальто, и мы зашагали по Немецко-Кировскому,
сурово затемн„нному сверху беззв„здным небом и интимно подсвеченному снизу
витринами и фонарями.
   Тут нам неожиданно преградил путь некий фотографический подвид
человечечтва в аккуратной лыжной шапочке, с уже нацеленной камерой, точно
он собирался стрелять из не„ по нам с бедра.
   - Прошу прощения, - остановил он нас, - но вы - самая красивая пара на
этом проспекте. Если позволите, я вас... - Тут он остолбенел и ос„кся.
   Русланчик, худенький, невысокий, с длинными вьющимися волосами, с
миловидным личиком, с большими зел„ными глазами, припушенными ресницами, с
промасленным пакетом пончиков в руке, я, в пальто и шляпе, с бутылкой
портвейна в кармане; оба интимно опутавшиеся на брудершафт одним шарфом -
посеяли смуту в эту душу, рутинированую фотоохотой на гуляющие парочки.
   Я церемонно приподнял шляпу, Руслан весело мигнул обоими глазами, и мы
зашагали дальше, услышав за спиной негодующее:
   - Совсем, пидоры, обнаглели, ничего уже не стесняются!
   Мы захохотали, я приобнял Руслана за плечи и пов„л его дальше, в глубь
Кировского, туда, где ещ„ не видимая угадывалась флюидами
вечерне-бархатистых волн загадочная Волга. Многочисленные, невзирая на
холод, прохожие косились в нашу сторону и спешили мимо, тут же совершенно
забывая о нас.
   Мы вышли к Волге. Та оказалась скорее не бархатистой, а из подвижного,
взгорбленного местами ч„рного мрамора, отсвечивающего бликами речного
вокзала и гостиницы "Братислава".
   Мы присели на парапет, Руслан открыл пакет с пончиками, я достал из
кармана бутылку портвейна - и, как Волга, неторопливо и вальяжно потекла
вечерняя трапеза изысканных алкашей. Пончики, правда, успели остыть, но с
портвейном - это было не существенно. Стаканчиков у нас при себе,
естественно, не имелось, мы попросту передавали бутылку из рук в руки, как
совсем уж заправские, а отнюдь не изысканные алкаши, но на душе было
почему-то ужасно легко и весело. Ей- Богу, пить деш„вый портвейн из
бутылки на волжском парапете представлялось нам куда веселее, благороднее
и возвышенней, чем потягивать из бокалов дорогой коньяк в баре гостиницы
"Братислава", откуда доносился до нас гомон ночных посетителей,
напоминающий непрерывный стон. Голову Русланчика посетила, очевидно, та же
мысль. Он вскочил на парапет, театрально отв„л в сторону руку с недопитой
бутылкой портвейна и продекламировал противоположному, невидимому берегу:
   - Выдь на Волгу - чей стон разда„тся...
   - Если бы Некрасов был чуточку умнее, - прервал его я, - он бы
сконгломерировал две части этой строки в одну.
   - В какую?
   - Выть на Волгу.
   Руслан слез с парапета, сел рядом и протянул мне бутылку.
   - На вот, выпь на Волгу, - сказал он, - и не губи романтику реальности
пессимизмом романтики, как дурачина Байрон. Представь себе лучше, что в
этих таинственных водах плавает какая-то мудрая-премудрая рыба, которой
наплевать и на нас, и на этих жлобов из бара. Только жлобам из бара это
обидно, а нам понятно, что приближает нас к этой мудрой рыбе.
   - К Уч„ному Карпу, - хлебнув и снова развеселившись, предположил я.
   - Почему именно карпу?
   - А вот представь: Уч„ный Карп, скопивший знаний скудный скарб, рыб„шек
учит, как попасть на небо, а не щуке в пасть.
   - Пессимимстическая комедия, - резюмировал Руслан, по-новой отбирая у
меня бутылку и прикладываясь к ней. - Таков, увы, твой жанровый крест.
Развлекись, Ига, сходи к какому-нибудь редактору.
   - Мерси, был недавно-с. Прин„с одному изячные стихи под кодовым
названием "Полярный сентябрь", которые начинались со строчки "Уж нерпа
осенью дышала".
   - Глумление над классикой, - вздохнул Руслан.
   - Точно так бы мне, наверное, сказали во времена не столь отдал„нные. А
нынешний заявил: "Извините, этого напечатать не можем, потому что это
плагиат. Это Некрасов, в смысле, Есенин". Ну, я не стал выяснять, что
такое "Некрасов в смысле Есенин", и, вежливо плюнув, уш„л. Ощущаешь,
Русланчик, как распалась связь врем„н?
   - И в этот ад, - продолжил Русланчик, - заброшен ты, чтоб вс„ пошло на
лад.
   - Нет, - ответил я, уставившись Руслану даже не в глаза - в зрачки. -
Столько я-то на себя не возьму. Ошибка бедного принца Гамлета в том, что
он только притворялся, а не был сумасшедшим. Сош„л бы с ума на самом деле
- и вс„ бы пошло на лад. Для него, во всяком случае.
   - Пойд„м домой, - сказал Руслан.
   Тепло Руслановой квартиры встретило нас, как блудных сыновей, -
положило руки на плечи, погладило по головам и, наконец, заключило в
отеческие объятья.
   - Пойду, чайку поставлю, - сказал Руслан.
   - Давай, - ответил я и неожиданно рассмеялся.
   - Ты чего? - удивился Руслан..
   - Ничего. Иди ставь чай.
   Руслан, чуть улыбнувшись, пожал плечами и удалился на кухню.
   Я тут же бросился к компьютеру, включил его, вош„л в Winword и
забарабанил пальцами по клавишам.
   - Баловство, - раздался из кухни псевдонедовольный голос Руслана. - Ты
пользуешься компьютером, как реб„нок. Забиваешь телескопом гвозди.
   - Телескопом забивать гвозди нельзя, - возразил я. - Окуляр разобь„тся.
   Я вышел из программы и выключил компьютер.
   Руслан вышел из кухни в комнату, подош„л ко мне.
   - Ты что, обиделся? - спросил он.
   - Ничуть. Где ча„к?
   - Скоро закипит. Обиделся?
   Его глаза были такими испуганно-нежными, что мне вдруг захотелось
прыгнуть в них.
   - Говорю ж тебе, дураку, - нет. Так где ча„к?
   - Говорю ж тебе, дураку, - скоро закипит. - Нарочито-бодрый голос его
не выдержал, дрогнул.
   - Не обиделся, - как можно ласковей сказал я, положив ему руки на
плечи. И в ту же секунду ощутил, что мне не нужно говорить как можно
ласковей, что я и так ласков, что мне стыдливо-тепло, и тепло это исходит
не от квартиры Руслана, приютившей шпиона, вернувшегося с холода, а от
Руслана самого, от его плеч, на которых лежат мои руки, от его детских
глаз, в которых хочется - не утонуть, но тонуть бесконечно, не пошло и
гадко захл„бываясь, а погружаясь, погружаясь, погружаясь...
   - Тогда прочти, - прошевелил губами Руслан.
   - Кого? - я снова всплыл на поверхность.
   - Стихи.
   - Какие?
   - Те самые... Которые ты сейчас хотел... На компьютере.
   - Да, - сказал я. Руки мои оставались на плечах Руслана. - Да.
   Как продрогшие зимние пьяницы В злотую коньячность елея Погрузись в мою
музыку пальцами От оттаявших звуков хмелея Так земля окунается в
утренность Так в луне растворяются волки Так навеки свою целомудренность
Укрывает утопленник в Волге И отчаявшись быть обездоленным Наше сердце
украситься небом Словно вечность ему недозволенным И таким же как вечность
нелепым.
   Тут я физически ощутил - да, вдруг, да, внезапно, - что стихи, ватно
обессилив мои ноги, не улетели в никуда, ни в небеса, ни к Богу, они
впервые, пожалуй, остались тут - не просто на Земле, а совсем рядом; они
перетекли из меня в Руслана . Каждое слово, каждая буква. Я не знал, что
делать. Мне хотелось целовать Руслана, каждое слово в н„м, каждую букву в
н„м. И я пылал стыдом, потому что не знал, как в н„м это отзов„тся. Пылал
стыдом и любовью, любовью и стыдом, стыдом и любовью. Любовью. Потому что
не знал. Стыдом. Нет, любовью.
   Умереть бы сейчас и не мучаться. Потому что любовью. Но как?
   Я не умер. Руслан обнял меня. Руслан поцеловал меня в губы. Русланчик
обнял меня. Русланчик поцеловал меня в губы.
   - Чайник не сгорит? - спросил я.
   - Давно выключил.
   Голенькие, как ночная тишина, мы лежали в постели и дымили сигаретами.
   - Ты, наверное, больше не захочешь меня знать? - спросил Русланчик.
   - Почему?
   - Ну... ты, наверное, не ждал... этого.
   - Не знаю. Может, и ждал.
   - Я в себе это подозревал. А в тебе - нет. И боялся.
   - А ты больше не бойся.
   - А я больше не буду бояться. Я тебя люблю.
   - И я тебя люблю. Я, может, впервые в жизни люблю.
   - Да... Но это считается стыдным.
   - Да, это считается...
   - Да. Иной пошляк перетрахает с полсотни баб - безо всякой любви, так,
по причинности своего причинного места, - и это не стыдно. А тут, по
любви, - стыдно. Стыдно, да? Не стыдно. Нам друг перед другом, во всяком
случае, стыдно быть не должно. Вот что, не должно.
   - А мне и не стыдно. Перед тобой - не стыдно. И перед собой не стыдно.
   - А на других - наплевать.
   - Да, пускай думают, что хотят... А... а, может, нечего им думать, что
хотят?
   Может, пускай это останется нашей тайной?
   - Да, - сказал я, погладив Русланчика по вьющимся волосам, - пускай это
останется нашей тайной.
   - И от Кольки с Сер„жкой?
   - И от Кольки с Сер„жкой. - Я обнял Русланчика за шею.
   - Мы с тобой как дети, - счастливо улыбнулся он. - Дети обожают всякие
тайны.
   - Мы и есть дети, - сказал я, прижимаясь к Русланчику телом. Мешали
сигареты. Мы докурили сигареты.
    
  
  
 * * *
  
 - ... Бабушка, бабушка! - кричу я ей. - Зачем же вы это?.. Вы упад„те,
там опасно!
   А она поворачивает ко мне девяностолетнее личико и чего-то недовольно
бормочет беззубым и почти безгубым ртом. Сухонькие ручки уп„рты кулачками
в крышу, а невидимые ноги - почему-то они вс„ же видятся в детских
коричневых колготках - свешиваются через край. Глубоко под нею
переливается зеленоватокрасновато-голубовато-желтоватыми огнями ночной
город, старушка то окунается в него бессмысленным взглядом, то вновь
оборачивается ко мне бессмысленным бормотанием. Я хочу подползти к ней и
утащить от этой неоновой пропасти, но мне страшно оказаться на краю крыши,
ужас перед высотой цепенит меня. Цепенит до такой степени, что хочется
расплакаться детским бессилием и позвать на помощь - уже не старушке, а
себе на помощь, и тут мою шею обхватывают чьи-то руки и тащат прочь от
пропасти, и мы с моим спасителем проваливаемся в люк и катимся вниз по
некрутой лестнице в едином объятии и едином хохоте. И становится смешно и
бесстрашно. Наконец, лестница кончается и мы вкатываемся в узенький
коридор, освещ„нный оранжевым светом, и вста„м на ноги, и Русланчик кидает
мне бело-зел„ный мяч.
   - Русланчик! - кричу я. - Что за мяч?
   - Пасуй! - кричит он в ответ.
   Я даю ему пас и бегу впер„д, он пасует мне и бежит впер„д, я пасую ему
и бегу впер„д он пасует мне и бежит впер„д, я пасую ему и бегу впер„д, а
коридор вс„ не кончается, а мы не уста„м, мы не задыхаемся, и он говорит
мне:
   - Только давай никому не скажем, что мы играли в футбол.
   - Давай, - отвечаю я - Потому что нас засмеют, - продолжает он. -
Скажут, что мы как маленькие.
   - А мы и есть маленькие.
   - Да. Мы и есть маленькие. Но это наша самая главная тайна.
   - Да. У нас есть тайна. Дети любят тайны. У детей обязательно должна
быть тайна.
   -Да. Большая тайна.
   - Да. У маленьких всегда есть большая тайна. А у больших - только
маленькие секреты.
   - Да. И мы никому не скажем, что играли в футбол.
   - А если коридор кончится?
   - А он не кончится. Пасуй!
   - Держи! Пасуй!
   - Пасуй!
   - Пасуй!
   - Пасуй!
   - Пасуй!
   - Пасуй!
   - Чай!
   - Что?! - И я открыл глаза.
   Надо мною стоял Руслан, голый, с подносом в руках. На подносе дымились
две большие фарфоровые чашки.
   - Чай, - сказал Руслан, - который мы не попили вчера вечером.
   - А утренний чай ещ„ лучше вечернего.
   Я откинул одеяло.
   - За столом будем пить?
   - За столом.
   Мы сели за стол, не смущаясь того, что оба голенькие. Да и кого? чего?
нам было смущаться?
   - А что есть к чаю? - спросил я.
   - Сушки.
   - А вот это здорово! - обрадовался я. - Мы их будем ломать в кулаке...
   - И отправлять по четвертинкам в рот, - закончил Руслан.
   - Только сначала в чай обмакн„м, а то его самого пока пить горячо.
   - Ага.
   Мы на секунду замолчали, посмотрели друг на друга и расхохотались - нам
было ужасно весело нести всякую идиотскую чушь.
   Русланчик встал и умелькнул бледной попкой в кухню - за сушками.
   "Попкой - именно так ты и отметил, - сказал я себе с внезапной злостью.
- То есть, ты и вправду... опидорасился?" И в ту же секунду почувствовал
стыд. Стыд за то, что подумал расхоже-пошлым словом о том, что не было
расхоже-пошлым, стыд за то, что слился на мгновение с общественным
брезгливым снобизмом, считающим грязью то, что грязью само по себе не
является, стыд за то, что предал нашу с Русланчиком недавнюю нежность...
   - Да пошли вы все на хер! - сказал я вслух. - На хер!
   - Ты чего ругаешься? - спросил Руслан, появляясь с полной сушек
тарелкой.
   - Извини. Это я им. Понимаешь? - Я обнял его за шею, привл„к к себе и
поцеловал.
   - Понимаю. - Он ответил на мой поцелуй и тут же отстранился.
   - Нет, - сказал я. - Нет. - И прильнул к нему снова. Но не целуя -
просто прижимая его голову к своему плечу.
   Руслан вдруг чихнул.
   - Будь здоров, - сказал я, отирая плечо ладонью.
   - Извини. Что-то в нос попало. Какая-то ворсинка.
   - Какая ворсинка? - Я пров„л руками по телу, показывая, что я гол, как
сокол. - Или хочешь сказать, что у меня тело ворсистое?
   - Не, тело у тебя гладкое, шелковистое даже.
   - Так в ч„м дело? Татарский микроб в ноздрю попал?
   - А что ты против татар вообще имеешь?
   - Я? Ничего. Я думал, ты шутки понимаешь.
   - А ты шутишь?
   - Конечно, шучу.
   - Ну, хочешь, чихни на меня, - рыцарственно предложил Руслан.
   - Сначала мне ворсинка должна в нос попасть.
   - Или татарский микроб.
   - Не покактит. Мне должен русский микроб в нос попасть.
   Мы снова переглянулись и расхохотались.
   Под ухом грянул телефон, оборвав наш смех.
   Руслан досадливо поморщился и снял трубку.
   - Алло?
   - Квартира Ибрагимова? - поинтересовался в трубке гнусавый квакающий
голос.
   - Его.
   - Товарища Ибрагимова можно к телефону?
   - А кто его спрашивает?
   - ЦИГП.
   - Кто?
   - Центр по Излечению Гайморовых Пазух, - нормальным голосом ответил в
трубке Сер„жка и довольно расхохотался. - Ч„, очко сыграло?
   - Вничью, - буркнул Руслан. - Ужасно остроумно. От Кольки ума
набираешься?
   - Татарину русский юмор не понять. Ладно, не хватайся там за саблю,
лучше скажи, ч„ вы там с Пушкиным сегодня делать собираетесь?
   - В Болдино гулять. Наслаждаться поздней осенью.
   - Ну и дураки. Лучше б в кино сходили. Сегодня в "Ударнике" "Чужие".
   - Ига, - Руслан повернулся ко мне. - Хочешь на "Чужих" сходить?
   - "Чужие", - задумался я. - Да я их уже видел.
   - В "Ударнике", дурак, на широком экране, с квадрозвуком.
   - На широком экране, - с псевдовосторгом произн„с я, - с квадро,
говоришь, звуком. Тогда, конечно.
   - Алло, Сер„га. - Руслан снова заговорил в трубку. - Мы не едем в
Болдино.
   - А ч„ так? - удивился Сер„жка.
   - В киношку пойд„м. Решили - фильм посмотрим, а потом уже и съездим.
Ямщик подожд„т нас у кинотеатра.
   - Короче. - Сер„жка звучал сухо и по-деловому. - Болдино отменяется.
После кино давайте ко мне. Есть тема. Касается, Руслан, в основном, тебя.
Матушинскому пока не говори.
   - А у нас нет секретов друг от друга.
   - А если ты ему подарок хочешь сделать на день рождения?
   - А-а, тогда другое дело.
   - В общем, жду. С Коляном у кинотеатра встретитесь. Он вас в четверть
шестого будет ждать. Так что, хоть и не сумеете вы с Пушкиным в сво„
Болдино съездить, но в Михайловское успеете наверняка. Пока.
   - Интеллектуал, - буркнул в пустую трубку Руслан.
   - Ну, чего там? - поинтересовался я.
   - Да вот, Сер„га после кино к себе зов„т.
   - Опять, что ли, водку пить?
   - Не знаю.
   - А ты сам-то хочешь?
   - Водку пить?
   - Да нет, к нему.
   - Да можно, в принципе.
   - Какая-то вс„ это нищета духа.
   - Ну, Ига, извини, не всем же стихи писать, в заоблачных высотах вьясь.
   - Витая. Вьются - это волосы у тебя. - Я погладил его локоны.
   - Так пойд„м? - спросил Русланчик.
   - Пойд„м, пойд„м. Давай лучше одевайся, и приготовим что-нибудь пожрать.
   - Картошки, может, нажарим?
   - Шикарная идея!
   - Других не держим.
   Ножи у Руслана были исключительно тупые, и чистка картофеля заняла у
нас с четверть часа.
   - Стружкой нарежем, - предложил я.
   - Не, кружочками.
   - Так ведь стружкой вкусней.
   - А кружочками быстрей.
   - А мы куда-то торопимся?
   - Курить охота.
   - Курить охота - кури "Охота".
   - Так их в Саратове не достанешь.
   - И слава Богу. А в Москву я за ними не собираюсь ехать.
   - Правильно, в Саратове, что ли, своего дерьма мало... Эй, ты чего
стружкой нарезать начал?
   - А так вкуснее.
   - А кружочками быстрее.
   - А куда торопиться? Вс„ равно "Охоты" в Саратове нет.
   - А "Космос" тебе не подходит?
   - А "Мальборо" у тебя нету?
   - Нету.
   - Тогда хочу "Космос".
   - Ну, так пошли, покурим.
   - А картошка?
   - Да хрен с ней, подумаешь, пятью минутами позже.
   - Какую-то мы с тобой чушь нес„м, - заметил я, откладывая нож. - Ромео
с Джульетой исключительно стихами объяснялись.
   - А они картошку при этом чистили?
   - Нет. "Космос" курили.
   - Ну, так пойд„м и мы, наконец, покурим.
   Мы уселись в плешивые кресла (вс„ же роскошь) и закурили. Руслан,
очевидно, почувствовал всю плешивость своего кресла и сказал:
   - А вот моэмовский Стрикленд вообще предпочитал на ж„стком табурете
сидеть.
   - Ну и дурак, - немедленно откликнулся я. - А вообще-то, с его каменной
задницей...
   - А вот у Пикассо на какртине - комната, влюбл„нные, а в комнате всего
один стул.
   - Ну и дураки. - Я выпустил пару колечек дыма.
   - А эти-то чего дураки?
   - А вот смотри: допустим, он как джентльмен уступает стул ей, а самому
ему сидеть негде. Что он тогда будет делать?
   - Ходить вокруг е„ стула и читать ей стихи... Слушай, а давай я
пересяду с кресла на стул, а ты будешь ходить вокруг и читать стихи мне.
   - Тогда нужно кресла на хер выбросить.
   - Зачем выбрасывать? Лучше представим, что их нет совсем.
   - Ага. И что мы с тобой снимаем какую-нибудь мансарду в Париже начала
века.
   - Пусть так.
   - Пусть так. Садись на стул.
   Руслан пересел на стул с ж„стким деревянным сиденьем.
   - Готов?
   - Готов.
   Я принялся описывать медленные круги вокруг него, получитая-полунапевая:
   Серебряной тоскою Налит вечерний воздух Серебряной тоскою Горит в
упавших зв„здах Воспомананье птицы О перел„тных гн„здах Сомкни свои
ресницы Серебряной тоскою Твою дорогу к раю Я музыкой покрою Ты слышишь я
играю Серебрянной тоскою Из ч„рного колодца Луна вдруг улыбн„тся Помашет
нам рукою И свет е„ проль„тся На нас с тобой проль„тся Серебряной тоскою Я
сны твои согрею Ладонью и щекою Не плачь я вс„ сумею Серебряной тоскою Не
бойся этой ночи Мы жизнь и смерть отсрочим И собственные клочья Развеем в
многоточья Усни звеня бокалом И я тебя укрою Нежнейшим одеялом Серебрянной
тоскою.
   - Мне тоже тоска всегда казалась серебряной, - тихо сказал Руслан. -
Как вечность, как Бог, как луна, на которую воют волки, задрав морды вверх.
   - Если б ты сказал мне: "Здорово, Ига", я б из-под тебя стул вышиб, -
сурово молвил я. - Но если ты так... - Я наклонился к Руслану и поцеловал
его.
   - Пошли жарить картошку, - сказал Руслан.
   - Кружочками?
   - Стружками.
    
  
 * * *
  
 После кино мы, как и было договорено, расположились на квартире у
Сер„жки. Тот жил центральней всех, на Чапаева, прямо напротив
Главпочтамта. Квартира у него была маленькая, уютная.
   - Что-то тут потолки низкие, - мрачно пошутил Колька, входя.
   - Это не потолки низкие, а пол высокий, - оправдался Сер„жка,
поч„сываясь колбасой в затылке. - Мужики, колбасу будем?
   - Колбасу нужно под что-то, - разъяснил я ему. - Сер„га, у тебя что-то
есть?
   - У меня даже кое-что есть. Стоит в морозилке, холдным потом в ожидании
покрывается. В количестве двух экземпляров.
   - Ну, иди, достав