Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
стати, мне нужно поговорить с вами.
Фенечка молча присела на край кресла.
- Послушайте, - промолвил Павел Петрович и подергал свои усы, - я давно
хотел у вас спросить: вы как будто меня боитесь?
- Я-с?..
- Да, вы. Вы на меня никогда не смотрите, точно у вас совесть не чиста.
Фенечка покраснела, но взглянула на Павла Петровича. Он показался ей
каким-то странным, и сердце у ней тихонько задрожало.
- Ведь у вас совесть чиста? - спросил он ее.
- Отчего же ей не быть чистою? - шепнула она.
- Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо
мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело
несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
- Люблю.
- Всей душой, всем сердцем?
- Я Николая Петровича всем сердцем люблю.
- Право? Посмотрите-ка на меня, Фенечка (он в первый раз так назвал
ее...). Вы знаете - большой грех лгать!
- Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить - да после
этого мне и жить не надо!
- И ни на кого вы его не променяете?
- На кого ж могу я его променять?
- Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал.
Фенечка встала.
- Господи Боже мой, Павел Петрович, за что вы меня мучите? Что я вам
сделала? Как это можно такое говорить?..
- Фенечка, - промолвил печальным голосом Павел Петрович, - ведь я
видел...
- Что вы видели-с?
- Да там... в беседке.
Фенечка зарделась вся до волос и до ушей.
- А чем же я тут виновата? - произнесла она с трудом.
Павел Петрович приподнялся.
- Вы не виноваты? Нет? Нисколько?
- Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! -
проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали
ее горло, - а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в
том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле
подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем...
Но тут голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел
Петрович ухватил и стиснул ее руку... Она посмотрела на него, и так и
окаменела. Он стал еще бледнее прежнего глаза его блистали, и, что всего
было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке.
- Фенечка! - сказал он каким-то чудным шепотом, - любите, любите моего
брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на
свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как
любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее
изумление. Но что сталось с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович
прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только
изредка судорожно вздыхая...
"Господи! - подумала она, - уж не припадок ли с ним?.."
А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала.
Лестница заскрипела под быстрыми шагами... Он оттолкнул ее от себя
прочь и откинулся головой на подушку. Дверь растворилась - и веселый,
свежий, румяный появился Николай Петрович. Митя, такой же свежий и румяный,
как и отец, подпрыгивал в одной рубашечке на его груди, цепляясь голыми
ножками за большие пуговицы его деревенского пальто.
Фенечка так и бросилась к нему и, обвив руками и его и сына, припала
головой к его плечу. Николай Петрович удивился: Фенечка, застенчивая и
скромная, никогда не ласкалась к нему в присутствии третьего лица.
- Что с тобой? - промолвил он и, глянув на брата, передал ей Митю. - Ты
не хуже себя чувствуешь? - спросил он, подходя к Павлу Петровичу.
Тот уткнул лицо в батистовый платок.
- Нет... так... ничего... Напротив, мне гораздо лучше.
- Ты напрасно поспешил перейти на диван. Ты куда? - прибавил Николай
Петрович, оборачиваясь к Фенечке но та уже захлопнула за собою дверь. - Я
было принес показать тебе моего богатыря, он соскучился по своем дяде. Зачем
это она унесла его? Однако что с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что
ли?
- Брат! - торжественно проговорил Павел Петрович.
Николай Петрович дрогнул. Ему стало жутко, он сам не понимал почему.
- Брат, - повторил Павел Петрович, - дай мне слово исполнить одну мою
просьбу.
- Какую просьбу? Говори.
- Она очень важна от нее, по моим понятиям, зависит все счастье твоей
жизни. Я все это время много размышлял о том, что я хочу теперь сказать
тебе... Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного
человека, прекрати соблазн и дурной пример, который подается тобою, лучшим
из людей!
- Что ты хочешь сказать, Павел?
- Женись на Фенечке... Она тебя любит, она - мать твоего сына.
Николай Петрович отступил на шаг и всплеснул руками.
- Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал всегда самым
непреклонным противником подобных браков! Ты это говоришь! Но разве ты не
знаешь, что единственно из уважения к тебе я не исполнил того, что ты так
справедливо назвал моим долгом!
- Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, - возразил с унылою улыбкою
Павел Петрович. - Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня
в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы
люди уже старые и смирные пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно,
как ты говоришь, станем исполнять наш долг и посмотри, мы еще и счастье
получим в придачу.
Николай Петрович бросился обнимать своего брата.
- Ты мне окончательно открыл глаза! - воскликнул он. - Я недаром всегда
утверждал, что ты самый добрый и умный человек в мире а теперь я вижу, что
ты такой же благоразумный, как и великодушный.
- Тише, тише, - перебил его Павел Петрович. - Не развереди ногу твоего
благоразумного брата, который под пятьдесят лет дрался на дуэли, как
прапорщик. Итак, это дело решенное: Фенечка будет моею... elle-oeur*.
______________
* свояченицей (франц.).
- Дорогой мой Павел! Но что скажет Аркадий?
- Аркадий? Он восторжествует, помилуй! Брак не в его принсипах, зато
чувство равенства будет в нем польщено. Да и действительно, что за касты au
dixeuvieme iecle?*
______________
* в девятнадцатом веке? (франц.).
- Ах, Павел, Павел! дай мне еще раз тебя поцеловать. Не бойся, я
осторожно.
Братья обнялись.
- Как ты полагаешь, не объявить ли ей твое намерение теперь же? -
спросил Павел Петрович.
- К чему спешить? - возразил Николай Петрович. - Разве у вас был
разговор?
- Разговор у нас? Quelle idee!*
______________
* Что за мысль! (франц.).
- Ну и прекрасно. Прежде всего выздоравливай, а это от нас не уйдет,
надо подумать хорошенько, сообразить...
- Но ведь ты решился?
- Конечно, решился и благодарю тебя от души. Я теперь тебя оставлю,
тебе надо отдохнуть всякое волнение тебе вредно... Но мы еще потолкуем.
Засни, душа моя, и дай Бог тебе здоровья!
"За что он меня так благодарит? - подумал Павел Петрович, оставшись
один. - Как будто это не от него зависело! А я, как только он женится, уеду
куда-нибудь подальше, в Дрезден или во Флоренцию, и буду там жить, пока
околею".
Павел Петрович помочил себе лоб одеколоном и закрыл глаза. Освещенная
ярким дневным светом, его красивая, исхудалая голова лежала на белой
подушке, как голова мертвеца... Да он и был мертвец.
XXV
В Никольском, в саду, в тени высокого ясеня, сидели на дерновой
скамейке Катя с Аркадием на земле возле них поместилась Фифи, придав своему
длинному телу тот изящный поворот, который у охотников слывет "русачьей
полежкой". И Аркадий и Катя молчали он держал в руках полураскрытую книгу,
а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их
небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной им трусливою дерзостью,
прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня,
тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи,
бледно-золотые пятна света ровная тень обливала Аркадия и Катю только
изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска. Они молчали оба но именно в
том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое
сближение каждый из них как будто и не думал о своем соседе, а втайне
радовался его близости. И лица их изменились с тех пор, как мы их видели в
последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.
- Не находите ли вы, - начал Аркадий, - что ясень по-русски очень
хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на воздухе, как
он.
Катя подняла глаза кверху и промолвила: "Да", а Аркадий подумал: "Вот
эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".
- Я не люблю Гейне, - заговорила Катя, указывая глазами на книгу,
которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни когда он плачет я
его люблю, когда он задумчив и грустит.
- А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.
- Это в вас еще старые следы вашего сатирического направления...
("Старые следы! - подумал Аркадий. - Если б Базаров это слышал!") Погодите,
мы вас переделаем.
- Кто меня переделает? Вы?
- Кто? - Сестра Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь
тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.
- Не мог же я отказаться! А что касается до Анны Сергеевны, она сама,
вы помните, во многом соглашалась с Евгением.
- Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.
- Как и я! Разве вы замечаете, что я уже освободился из-под его
влияния?
Катя промолчала.
- Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не нравился.
- Я не могу судить о нем.
- Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз, когда я слышу этот
ответ, я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог
бы судить! Это просто отговорка.
- Ну, так я вам скажу, что он... не то что мне не нравится, а я
чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.
- Это почему?
- Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.
- И я ручной?
Катя кивнула головой.
Аркадий почесал у себя за ухом.
- Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.
- Разве вы хотели бы быть хищным?
- Хищным нет, но сильным, энергическим.
- Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это
есть.
- Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?
- Да. Но над ней никто долго взять верх не может, - прибавила Катя
вполголоса.
- Почему вы это думаете?
- Она очень горда... я не то хотела сказать... она очень дорожит своею
независимостью.
- Кто же ею не дорожит? - спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло:
"На что она?" - "На что она?" - мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые
часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.
Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:
- Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.
- Кого?
- Ее, - значительно повторил Аркадий.
- А вы? - в свою очередь спросила Катя.
- И я заметьте, я сказал: и я.
Катя погрозила ему пальцем.
- Это меня удивляет, - начала она, - никогда сестра так не была
расположена к вам, как именно теперь, гораздо больше, чем в первый ваш
приезд.
- Вот как!
- А вы этого не заметили? Вас это не радует?
Аркадий задумался.
- Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж не тем ли, что
привез ей письма вашей матушки?
- И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.
- Это почему?
- Не скажу.
- О! я знаю: вы очень упрямы.
- Упряма.
- И наблюдательны.
Катя посмотрела сбоку на Аркадия.
- Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?
- Я думаю о том, откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая
действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы всех чуждаетесь...
- Я много жила одна: поневоле размышлять станешь. Но разве я всех
чуждаюсь?
Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.
- Все это прекрасно, - продолжал он, - но люди в вашем положении, я
хочу сказать с вашим состоянием, редко владеют этим даром до них, как до
царей, истине трудно дойти.
- Да ведь я не богатая.
Аркадий изумился и не сразу понял Катю. "И в самом деле, имение-то все
сестрино!" - пришло ему в голову эта мысль ему не была неприятна.
- Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.
- А что?
- Сказали хорошо просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю,
в чувстве человека, который знает и говорит, что он беден, должно быть
что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
- Я ничего этого не испытала по милости сестры я упомянула о своем
состоянии только потому, что к слову пришлось.
- Так но сознайтесь, что и в вас есть частица того тщеславия, о
котором я сейчас говорил.
- Например?
- Например, ведь вы, - извините мой вопрос, - вы бы не пошли замуж за
богатого человека?
- Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.
- А! вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: - А
отчего бы вы за него не пошли?
- Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.
- Вы, может быть, хотите властвовать или...
- О нет! к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство
тяжело. А уважать себя и покоряться - это я понимаю это счастье но
подчиненное существование... Нет, довольно и так.
- Довольно и так, - повторил за Катей Аркадий. - Да, да, - продолжал
он, - вы недаром одной крови с Анной Сергеевной вы так же самостоятельны,
как она но вы более скрытны. Вы, я уверен, ни за что первая не выскажете
своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...
- Да как же иначе? - спросила Катя.
- Вы одинаково умны у вас столько же, если не больше, характера, как у
ней...
- Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, - поспешно перебила Катя,
- это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и
красавица, и умница, и... вам в особенности, Аркадий Николаевич, не
следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
- Что значит это: вам в особенности, - и из чего вы заключаете, что я
шучу?
- Конечно, вы шутите.
- Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу,
что я еще не довольно сильно выразился?
- Я вас не понимаю.
- В самом деле? Ну, теперь я вижу: я точно слишком превозносил вашу
наблюдательность.
- Как?
Аркадий ничего не ответил и отвернулся, а Катя отыскала в корзинке еще
несколько крошек и начала бросать их воробьям но взмах ее руки был слишком
силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.
- Катерина Сергеевна! - заговорил вдруг Аркадий, - вам это, вероятно,
все равно: но знайте, что я вас не только на вашу сестру, - ни на кого в
свете не променяю.
Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него
с языка.
А Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив
голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть
выступила на ее щеки но губы не улыбались, и темные глаза выражали
недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
- Ты одна? - раздался возле нее голос Анны Сергеевны. - Кажется, ты
пошла в сад с Аркадием.
Катя не спеша перевела свои глаза на сестру (изящно, даже изысканно
одетая, она стояла на дорожке и кончиком раскрытого зонтика шевелила уши
Фифи) и не спеша промолвила:
- Я одна.
- Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало быть, ушел к себе?
- Да.
- Вы вместе читали?
- Да.
Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.
- Вы не поссорились, надеюсь?
- Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.
- Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить
ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города
привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние
совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще
такие прелестные ножки! И руки твои хороши... только велики так надо
ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке, слегка шумя своим
красивым платьем Катя поднялась со скамейки и, взяв с собою Гейне, ушла
тоже - только не примерять ботинки.
"Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным
от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки, говорите вы... Ну,
он и будет у них".
Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.
Аркадий пошел по коридору к себе в комнату дворецкий нагнал его и
доложил, что у него сидит господин Базаров.
- Евгений! - пробормотал почти с испугом Аркадий, - давно ли он
приехал?
- Сию минуту пожаловали и приказали о себе Анне Сергеевне не
докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.
"Уж не несчастье ли какое у нас дома? - подумал Аркадий и, торопливо
взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил,
хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но
осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною
шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице он не
поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на
шею.
- Вот неожиданно! Какими судьбами! - твердил он, суетясь по комнате,
как человек, который и сам воображает и желает показать, что он радуется. -
Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?
- Все у вас благополучно, но не все здоровы, - проговорил Базаров. - А
ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу
в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем.
Аркадий очень удивился и даже опечалился но не почел нужным это выказать
он только спросил, действительно ли не опасна рана его дяди? и, получив
ответ, что она - самая интересная, только не в медицинском отношении,
принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко сделалось, и как-то стыдно.
Базаров как будто его понял.
- Да, брат, - промолвил он, - вот что значит с феодалами пожить. Сам в
феодалы попадешь и в рыцарских турнирах участвовать будешь. Ну-с, вот я и
отправился к "отцам", - так заключил Базаров, - и на дороге завернул сюда...
чтобы все это передать, сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь -
глупостью. Нет, я завернул сюда - черт знает зачем. Видишь ли, человеку
иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из
гряды это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то,
с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.
- Я надеюсь, что эти слова ко мне не относятся, - возразил с волнением
Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.
Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.
- Будто это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты уже расстался со
мною. Ты такой свеженький да чистенький... должно быть, твои дела с Анной
Сергеевной идут отлично.
- Какие мои дела с Анной Сергеевной?
- Да разве ты не для нее сюда приехал из города, птенчик? Кстати, как
там подвизаются воскресные школы? Разве ты не влюблен в нее? Или уже тебе
пришла пора скромничать?
- Евгений, ты знаешь, я всегда был откровенен с тобою могу тебя
уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.
- Гм! Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но тебе не для чего
горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик сказал бы: я
чувствую, что наши дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы
друг другу приелись.
- Евгений...
- Душа моя, это не беда то ли еще на свете приедается! А теперь, я
думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я здесь, я препакостно себя
чувствую, т