Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
замечал на это Павел Петрович, а сам мурлыкал,
хмурился и подергивал усы.
______________
* Спокойно, спокойно (франц.).
Базаров держался в отдалении от этих "дрязгов", да ему, как гостю, не
приходилось и вмешиваться в чужие дела. На другой день после приезда в
Марьино он принялся за своих лягушек, за инфузории, за химические составы и
все возился с ними. Аркадий, напротив, почел своею обязанностью, если не
помогать отцу, то, по крайней мере, показать вид, что он готов ему помочь.
Он терпеливо его выслушивал и однажды подал какой-то совет не для того,
чтобы ему последовали, а чтобы заявить свое участие. Хозяйничанье не
возбуждало в нем отвращения: он даже с удовольствием мечтал об
агрономической деятельности, но у него в ту пору другие мысли зароились в
голове. Аркадий, к собственному изумлению, беспрестанно думал о Никольском
прежде он бы только плечами пожал, если бы кто-нибудь сказал ему, что он
может соскучиться под одним кровом с Базаровым, - и еще под каким! - под
родительским кровом, а ему точно было скучно, и тянуло его вон. Он вздумал
гулять до усталости, но и это не помогло. Разговаривая однажды с отцом, он
узнал, что у Николая Петровича находилось несколько писем, довольно
интересных, писанных некогда матерью Одинцовой к покойной его жене, и не
отстал от него до тех пор, пока не получил этих писем, за которыми Николай
Петрович принужден был рыться в двадцати различных ящиках и сундуках.
Вступив в обладание этими полуистлевшими бумажками, Аркадий как будто
успокоился, точно он увидел перед собою цель, к которой ему следовало идти.
"Я вам это обоим говорю, - беспрестанно шептал он, - сама прибавила. Поеду,
поеду, черт возьми!" Но он вспоминал последнее посещение, холодный прием и
прежнюю неловкость, и робость овладевала им. "Авось" молодости, тайное
желание изведать свое счастие, испытать свои силы в одиночку, без чьего бы
то ни было покровительства - одолели наконец. Десяти дней не прошло со
времени его возвращения в Марьино, как уже он опять, под предлогом изучения
механизма воскресных школ, скакал в город, а оттуда в Никольское.
Беспрерывно погоняя ямщика, несся он туда, как молодой офицер на сраженье: и
страшно ему было, и весело, нетерпение его душило. "Главное - не надо
думать", - твердил он самому себе. Ямщик ему попался лихой он
останавливался перед каждым кабаком, приговаривая: "Чкнуть?" или: "Аль
чкнуть?" - но зато, чкнувши, не жалел лошадей. Вот наконец показалась
высокая крыша знакомого дома... "Что я делаю? - мелькнуло вдруг в голове
Аркадия. - Да ведь не вернуться же!" Тройка дружно мчалась ямщик гикал и
свистал. Вот уже мостик загремел под копытами и колесами, вот уже
надвинулась аллея стриженых елок... Розовое женское платье мелькнуло в
темной зелени, молодое лицо выглянуло из-под легкой бахромы зонтика... Он
узнал Катю, и она его узнала. Аркадий приказал ямщику остановить
расскакавшихся лошадей, выпрыгнул из экипажа и подошел к ней. "Это вы! -
промолвила она, и понемножку вся покраснела, - пойдемте к сестре, она тут, в
саду ей будет приятно вас видеть".
Катя повела Аркадия в сад. Встреча с нею показалась ему особенно
счастливым предзнаменованием он обрадовался ей, словно родной. Все так
отлично устроилось: ни дворецкого, ни доклада. На повороте дорожки он увидел
Анну Сергеевну. Она стояла к нему спиной. Услышав шаги, она тихонько
обернулась.
Аркадий смутился было снова, но первые слова, ею произнесенные,
успокоили его тотчас. "Здравствуйте, беглец!" - проговорила она своим
ровным, ласковым голосом и пошла к нему навстречу, улыбаясь и щурясь от
солнца и ветра: "Где ты его нашла, Катя?"
- Я вам, Анна Сергеевна, - начал он, - привез нечто такое, чего вы
никак не ожидаете...
- Вы себя привезли это лучше всего.
XXIII
Проводив Аркадия с насмешливым сожалением и дав ему понять, что он
нисколько не обманывается насчет настоящей цели его поездки, Базаров
уединился окончательно: на него нашла лихорадка работы. С Павлом Петровичем
он уже не спорил, тем более что тот в его присутствии принимал чересчур
аристократический вид и выражал свои мнения более звуками, чем словами.
Только однажды Павел Петрович пустился было в состязание с нигилистом по
поводу модного в то время вопроса о правах остзейских дворян, но сам вдруг
остановился, промолвив с холодною вежливостью:
- Впрочем, мы друг друга понять не можем я, по крайней мере, не имею
чести вас понимать.
- Еще бы! - воскликнул Базаров. - Человек все в состоянии понять - и
как трепещет эфир, и что на солнце происходит а как другой человек может
иначе сморкаться, чем он сам сморкается, этого он понять не в состоянии.
- Что, это остроумно? - проговорил вопросительно Павел Петрович и
отошел в сторону.
Впрочем, он иногда просил позволения присутствовать при опытах
Базарова, а раз даже приблизил свое раздушенное и вымытое отличным снадобьем
лицо к микроскопу, для того чтобы посмотреть, как прозрачная инфузория
глотала зеленую пылинку и хлопотливо пережевывала ее какими-то очень
проворными кулачками, находившимися у ней в горле. Гораздо чаще своего брата
посещал Базарова Николай Петрович он бы каждый день приходил, как он
выражался, "учиться", если бы хлопоты по хозяйству не отвлекали его. Он не
стеснял молодого естествоиспытателя: садился где-нибудь в уголок комнаты и
глядел внимательно, изредка позволяя себе осторожный вопрос. Во время обедов
и ужинов он старался направлять речь на физику, геологию или химию, так как
все другие предметы, даже хозяйственные, не говоря уже о политических, могли
повести если не к столкновениям, то ко взаимному неудовольствию. Николай
Петрович догадывался, что ненависть его брата к Базарову нисколько не
уменьшилась. Неважный случай, между многими другими, подтвердил его догадки.
Холера стала появляться кое-где по окрестностям и даже "выдернула" двух
людей из самого Марьина. Ночью с Павлом Петровичем случился довольно сильный
припадок. Он промучился до утра, но не прибег к искусству Базарова и,
увидевшись с ним на следующий день, на его вопрос: "Зачем он не послал за
ним?" - отвечал, весь еще бледный, но уже тщательно расчесанный и выбритый:
"Ведь вы, помнится, сами говорили, что не верите в медицину?" Так проходили
дни. Базаров работал упорно и угрюмо... А между тем в доме Николая Петровича
находилось существо, с которым он не то чтобы отводил душу, а охотно
беседовал... Это существо была Фенечка.
Он встречался с ней большею частью по утрам, рано, в саду или на дворе
в комнату к ней он не захаживал, и она всего раз подошла к его двери, чтобы
спросить его - купать ли ей Митю или нет? Она не только доверялась ему, не
только его не боялась, она при нем держалась вольнее и развязнее, чем при
самом Николае Петровиче. Трудно сказать, отчего это происходило может быть,
оттого, что она бессознательно чувствовала в Базарове отсутствие всего
дворянского, всего того высшего, что и привлекает и пугает. В ее глазах он и
доктор был отличный, и человек простой. Не стесняясь его присутствием, она
возилась с своим ребенком, и однажды, когда у ней вдруг закружилась и
заболела голова, из его рук приняла ложку лекарства. При Николае Петровиче
она как будто чуждалась Базарова: она это делала не из хитрости, а из
какого-то чувства приличия. Павла Петровича она боялась больше, чем
когда-либо он с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся,
словно из земли вырастал за ее спиною в своем сьюте, с неподвижным зорким
лицом и руками в карманах. "Так тебя холодом и обдаст", - жаловалась Фенечка
Дуняше, а та в ответ ей вздыхала и думала о другом "бесчувственном"
человеке. Базаров, сам того не подозревая, сделался жестоким тираном ее
души.
Фенечке нравился Базаров но и она ему нравилась. Даже лицо его
изменялось, когда он с ней разговаривал: оно принимало выражение ясное,
почти доброе, и к обычной его небрежности примешивалась какая-то шутливая
внимательность. Фенечка хорошела с каждым днем. Бывает эпоха в жизни молодых
женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы
такая эпоха наступила для Фенечки. Все к тому способствовало, даже июльский
зной, который стоял тогда. Одетая в легкое белое платье, она сама казалась
белее и легче: загар не приставал к ней, а жара, от которой она не могла
уберечься, слегка румянила ее щеки да уши и, вливая тихую лень во все ее
тело, отражалась дремотною томностью в ее хорошеньких глазках. Она почти не
могла работать руки у ней так и скользили на колени. Она едва ходила и все
охала да жаловалась с забавным бессилием.
- Ты бы чаще купалась, - говорил ей Николай Петрович.
Он устроил большую, полотном покрытую, купальню в том из своих прудов,
который еще не совсем ушел.
- Ох, Николай Петрович! Да пока до пруда дойдешь - умрешь, и назад
пойдешь - умрешь. Ведь тени-то в саду нету.
- Это точно, что тени нету, - отвечал Николай Петрович и потирал себе
брови.
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в
давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она
сидела на скамейке, накинув, по обыкновению, белый платок на голову подле
нее лежал целый пук еще мокрых от росы красных и белых роз. Он поздоровался
с нею.
- А! Евгений Васильич! - проговорила она и приподняла немного край
платка, чтобы взглянуть на него, причем ее рука обнажилась до локтя.
- Что вы это тут делаете? - промолвил Базаров, садясь возле нее. -
Букет вяжете?
- Да на стол к завтраку. Николай Петрович это любит.
- Но до завтрака еще далеко. Экая пропасть цветов!
- Я их теперь нарвала, а то станет жарко и выйти нельзя. Только теперь
и дышишь. Совсем я расслабела от этого жару. Уж я боюсь, не заболею ли я?
- Это что за фантазия! Дайте-ка ваш пульс пощупать. - Базаров взял ее
руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже не стал считать ее ударов. - Сто
лет проживете, - промолвил он, выпуская ее руку.
- Ах, сохрани Бог! - воскликнула она.
- А что? Разве вам не хочется долго пожить?
- Да ведь сто лет! У нас бабушка была восьмидесяти пяти лет - так уж
что же это была за мученица! Черная, глухая, горбатая, все кашляла себе
только в тягость. Какая уж это жизнь!
- Так лучше быть молодою?
- А то как же?
- Да чем же оно лучше? Скажите мне!
- Как чем? Да вот я теперь, молодая, все могу сделать - и пойду, и
приду, и принесу, и никого мне просить не нужно... Чего лучше?
- А вот мне все равно: молод ли я или стар.
- Как это вы говорите - все равно? это невозможно, что вы говорите.
- Да вы сами посудите, Федосья Николаевна, на что мне моя молодость?
Живу я один, бобылем...
- Это от вас всегда зависит.
- То-то что не от меня! Хоть бы кто-нибудь надо мною сжалился.
Фенечка сбоку посмотрела на Базарова, но ничего не сказала.
- Это что у вас за книга? - спросила она, погодя не много.
- Эта-то? Это ученая книга, мудреная.
- А вы все учитесь? И не скучно вам? Вы уж и так, я чай, все знаете.
- Видно, не все. Попробуйте-ка вы прочесть немного.
- Да я ничего тут не пойму. Она у вас русская? - спросила Фенечка,
принимая в обе руки тяжело переплетенный том. - Какая толстая!
- Русская.
- Все равно я ничего не пойму.
- Да я и не с тем, чтобы вы поняли. Мне хочется посмотреть на вас, как
вы читать будете. У вас, когда вы читаете, кончик носика очень мило
двигается.
Фенечка, которая принялась было разбирать вполголоса попавшуюся ей
статью "о креозоте", засмеялась и бросила книгу... она скользнула со
скамейки на землю.
- Я люблю тоже, когда вы смеетесь, - промолвил Базаров.
- Полноте!
- Я люблю, когда вы говорите. Точно ручеек журчит.
Фенечка отворотила голову.
- Какой вы! - промолвила она, перебирая пальцами по цветам. - И что вам
меня слушать? Вы с такими умными дамами разговор имели.
- Эх, Федосья Николаевна! поверьте мне: все умные дамы на свете не
стоят вашего локотка.
- Ну, вот еще что выдумали! - шепнула Фенечка и поджала руки.
Базаров поднял с земли книгу.
- Это лекарская книга, зачем вы ее бросаете?
- Лекарская? - повторила Фенечка и повернулась к нему. - А знаете что?
Ведь с тех пор, как вы мне те капельки дали, помните? уж как Митя спит
хорошо! Я уж и не придумаю, как мне вас благодарить такой вы добрый, право.
- А по-настоящему, надо лекарям платить, - заметил с усмешкой Базаров.
- Лекаря, вы сами знаете, люди корыстные.
Фенечка подняла на Базарова свои глаза, казавшиеся еще темнее от
беловатого отблеска, падавшего на верхнюю часть ее лица. Она не знала -
шутит ли он или нет.
- Если вам угодно, мы с удовольствием... Надо будет у Николая Петровича
спросить...
- Да вы думаете, я денег хочу? - перебил ее Базаров. - Нет, мне от вас
не деньги нужны.
- Что же? - проговорила Фенечка.
- Что? - повторил Базаров. - Угадайте.
- Что я за отгадчица!
- Так я вам скажу мне нужно... одну из этих роз.
Фенечка опять засмеялась и даже руками всплеснула - до того ей
показалось забавным желание Базарова. Она смеялась и в то же время
чувствовала себя польщенною. Базаров пристально смотрел на нее.
- Извольте, извольте, - промолвила она наконец и, нагнувшись к
скамейке, принялась перебирать розы. - Какую вам, красную или белую?
- Красную, и не слишком большую.
Она выпрямилась.
- Вот, возьмите, - сказала она, но тотчас же отдернула протянутую руку
и, закусив губы, глянула на вход беседки, потом приникла ухом.
- Что такое? - спросил Базаров. - Николай Петрович?
- Нет... Они в поле уехали... да я и не боюсь их... а вот Павел
Петрович... Мне показалось...
- Что?
- Мне показалось, что они тут ходят. Нет... никого нет. Возьмите. -
Фенечка отдала Базарову розу.
- С какой стати вы Павла Петровича боитесь?
- Они меня все пугают. Говорить - не говорят, а так смотрят мудрено. Да
ведь и вы его не любите. Помните, прежде вы все с ним спорили. Я и не знаю,
о чем у вас спор идет и вижу, что вы его и так вертите, и так...
Фенечка показала руками как, по ее мнению, Базаров вертел Павла
Петровича.
Базаров улыбнулся.
- А если б он меня побеждать стал, - спросил он, - вы бы за меня
заступились?
- Где ж мне за вас заступаться? да нет, с вами не сладишь.
- Вы думаете? А я знаю руку, которая захочет, и пальцем меня сшибет.
- Какая такая рука?
- А вы небось не знаете? Понюхайте, как славно пахнет роза, что вы мне
дали.
Фенечка вытянула шейку и приблизила лицо к цветку... Платок скатился с
ее головы на плеча показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка
растрепанных волос.
- Постойте, я хочу понюхать с вами, - промолвил Базаров, нагнулся и
крепко поцеловал ее в раскрытые губы.
Она дрогнула, уперлась обеими руками в его грудь, но уперлась слабо, и
он мог возобновить и продлить свой поцелуй.
Сухой кашель раздался за сиренями. Фенечка мгновенно отодвинулась на
другой конец скамейки. Павел Петрович показался, слегка поклонился и,
проговорив с какою-то злобною унылостью: "Вы здесь", - удалился. Фенечка
тотчас подобрала все розы и вышла вон из беседки. "Грешно вам, Евгений
Васильевич", - шепнула она, уходя. Неподдельный упрек слышался в ее шепоте.
Базаров вспомнил другую недавнюю сцену, и совестно ему стало, и
презрительно досадно. Но он тотчас же встряхнул головой, иронически
поздравил себя "с формальным поступлением в селадоны" и отправился к себе в
комнату.
А Павел Петрович вышел из саду и, медленно шагая, добрался до леса. Он
остался там довольно долго, и когда он вернулся к завтраку, Николай Петрович
заботливо спросил у него, здоров ли он? до того лицо его потемнело.
- Ты знаешь, я иногда страдаю разлитием желчи, - спокойно отвечал ему
Павел Петрович.
XXIV
Часа два спустя он стучался в дверь к Базарову.
- Я должен извиниться, что мешаю вам в ваших ученых занятиях, - начал
он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с
набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), - но я
принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени... не более.
- Все мое время к вашим услугам, - ответил Базаров, у которого что-то
пробежало по лицу, как только Павел Петрович переступил порог двери.
- С меня пяти минут довольно. Я пришел предложить вам один вопрос.
- Вопрос? О чем это?
- А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего
брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне
случалось слышать ваши суждения о многих предметах но, сколько мне
помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о
поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом
предмете?
Базаров, который встал было навстречу Павлу Петровичу, присел на край
стола и скрестил руки.
- Вот мое мнение, - сказал он. - С теоретической точки зрения дуэль -
нелепость ну, а с практической точки зрения - это дело другое.
- То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни
было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили
оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
- Вы вполне отгадали мою мысль.
- Очень хорошо-с. Мне очень приятно это слышать от вас. Ваши слова
выводят меня из неизвестности...
- Из нерешимости, хотите вы сказать.
- Это все равно-с я выражаюсь так, чтобы меня поняли я... не
семинарская крыса. Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной
необходимости. Я решился драться с вами.
Базаров вытаращил глаза.
- Со мной?
- Непременно с вами.
- Да за что? помилуйте.
- Я бы мог объяснить вам причину, - начал Павел Петрович. - Но я
предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний я вас терпеть не
могу, я вас презираю, и если вам этого не довольно...
Глаза Павла Петровича засверкали... Они вспыхнули и у Базарова.
- Очень хорошо-с, - проговорил он. - Дальнейших объяснений не нужно.
Вам пришла фантазия испытать на мне свой рыцарский дух. Я бы мог отказать
вам в этом удовольствии, да уж куда ни шло!
- Чувствительно вам обязан, - ответил Павел Петрович, - и могу теперь
надеяться, что вы примете мой вызов, не заставив меня прибегнуть к
насильственным мерам.
- То есть, говоря без аллегорий, к этой палке? - хладнокровно заметил
Базаров. - Это совершенно справедливо. Вам нисколько не нужно оскорблять
меня. Оно же и не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом...
Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски.
- Прекрасно, - промолвил Павел Петрович и поставил трость в угол. - Мы
сейчас скажем несколько слов об условиях нашей дуэли но я сперва желал бы
узнать, считаете ли вы нужным прибегнуть к формальности небольшой ссоры,
которая могла бы служить предлогом моему вызову?
- Нет, лучше без формальностей.
- Я сам так думаю. Полагаю также неуместным вникать в настоящие причины
нашего столкновения. Мы друг друга терпеть не можем. Чего же больше?
- Чего же больше? - повторил иронически Базаров.
- Что же касается до самых условий поединка, то так как у нас
секундантов не будет, - ибо где ж их взять?
- Именно, где их взять?
- То я имею честь предложить вам следующее: драться завтра рано,
положим, в шесть часов, за рощей, на пистолетах барьер в десяти шагах...
- В десяти шагах? Это так мы на это расстояние ненавидим друг друга.
- Можно и восемь, - заметил Павел Петрович.
- Можно отчего же!
- Стрелять два раза а на всякий случай