Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
кая.
- Мало ли про кого что рассказывают-с! - отвечал ей с ударением
Миклаков, он сам слыхал про г-жу Петицкую такие вещи, которые тоже могли бы
показаться ужасными; но только не хотел ей напоминать теперь о том.
Княгиня между тем оставалась печальной и смущенной; ей невольно
припомнилось то время, когда она была невестой князя, как он трепетал от
восторга при одном ласковом взгляде ее, от одного легкого пожатия руки ее, и
что же теперь стало? Княгиня готова была расплакаться от грусти. Ее
печальный вид не свернулся с глаз Миклакова и навел его тоже на весьма
невеселые мысли касательно собственного положения.
"Она все еще, кажется, изволит любить мужа, - думал он, играя в карты и
взглядывая по временам на княгиню, - да и я-то хорош, - продолжал он, как-то
злобно улыбаясь, - вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться
мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой
у меня нет; богатства - тоже; ловкости военного человека не бывало; физики
атлетической не имею. Есть некоторый умишко, - да на что он им?.. В сем
предмете они вкуса настоящего не знают".
"Все это прекрасно-с!" - рассуждал он затем, придя домой и в том же
озлобленном настроении. - Но если я в самом деле не имею для ее сиятельства
никакого значения, то зачем же мне в таком случае таскаться к ней каждый
день?.. Надобно, по крайней мере, сделать ей декларацию: "так и так, мол, а
там как вам угодно будет". Но Миклаков очень хорошо знал, что на словах он
не в состоянии будет сделать никогда никакой декларации уж по одному тому,
что всякий человек, объясняющийся в любви, до того ему казался смешным и
ничтожным, что он скорее бы умер, чем сам стал в подобное положение.
"Мы княгине напишем! - решился он после некоторого размышления. - Благо
бумага все терпит: трус на бумаге может явиться храбрецом; подлец нагло
говорит о своем благородстве, она смиренно переносит всякую ложь, пошлость,
глупость, - виват бумаге! Напишем-с", - повторил еще раз Миклаков и
действительно написал. Письмо его вышло в том же юмористическом и
насмешливом тоне, хоть вместе с тем на сердце у него сильно щемило и болело.
"Милостивая государыня, княгиня Елизавета Сергеевна! - писал он. - Если
дьяволам дозволено не бескорыстно возводить свои очи на ангелов земных,
именуемых женщинами, то я виновен в том пред вами и пылаю к вам неудержимой
страстью, после которой опять, может быть, придется еще раз сойти с ума. С
вашей стороны прошу быть совершенно откровенною, и если вам не благоугодно
будет дать благоприятный на мое письмо ответ, за получением которого не
премину я сам прийти, то вы просто велите вашим лакеям прогнать меня: "не
смей-де, этакая демократическая шваль, питать такие чувства к нам,
белокостным!" Все же сие будет легче для меня, чем сидеть веки-веченские в
холодном и почтительном положении перед вами, тогда как душа требует пасть
перед вами ниц и молить вас хоть о маленькой взаимности".
Отправившись, как и всегда, вечером к княгине, Миклаков захватил это
письмо с собой. Г-жу Петицкую он застал там же, она еще и не уходила со
вчерашнего дня от княгини. Сели, как водится, играть в карты. Миклаков
беспрестанно щупал себя за карман, как бы опасаясь, чтобы письмо оттуда не
выскочило. Сам он был при этом бледен и заметно встревожен. Все это заметили
княгиня и г-жа Петицкая. Последняя вряд ли не догадалась, что "на тут
немножко лишняя, потому что, воспользовавшись первой удобной минутой, вышла.
По уходе ее Миклаков заговорил каким-то могильным и торопливым тоном:
- Вы как-то просили меня прочесть вам мои сочинения, - все это вздор,
они не стоят того, а вот я лучше желаю, чтобы вы прочли то, что я собственно
для вас написал. Можно вам передать это?
Тут уж княгиня, в свою очередь, побледнела.
- Давайте! - проговорила она торопливо.
Миклаков вынул из кармана письмо и подал его ей. Княгиня сейчас же
спрятала его в карман.
- Я завтра приду за ответом! - присовокупил Миклаков.
- Приходите! - отвечала княгиня протяжно.
Г-жа Петицкая довольно долго еще не возвращалась, но Миклаков и княгиня
ни слова уже не говорили между собой и даже не глядели друг на друга.
Весь следующий день Миклаков провел в сильном беспокойстве и волнении.
Он непременно ожидал, что когда придет к Григоровым, то усатый швейцар их с
мрачным выражением в лице скажет ему строгим голосом: "Дома нет-с!".
Но швейцар, однако, встретил его с обычной своей флегмой.
- А что, дома княгиня? - спросил его Миклаков.
- У себя-с! - отвечал швейцар, повертывая к нему свою засаленную спину
и вешая вместе с тем его пальто на обычном гвоздике.
Миклаков прошел в гостиную, где княгиня всегда его принимала, но там
никого не застал и оставался довольно долгое время один, так что, увидав
выглянувшую на него из-за дверей с любопытством горничную, он поспешил
сказать ей:
- Доложи княгине, что я пришел.
- Слушаю-с! - отвечала та и, вероятно, сейчас же доложила, потому что
княгиня, наконец, вышла. Лицо ее имело весьма расстроенное и как бы
испуганное выражение.
- Bonsoir*, - сказала она и тотчас же села на диван в несколько
церемонной позе.
______________
* Добрый вечер (франц.).
Миклаков тоже сел невдалеке от нее и тоже в церемонной позе. Разговор
между ними не начинался несколько минут, наконец, Миклаков прервал это
молчание.
- Я пришел получить ваш ответ на мое письмо... - проговорил он.
- Вы уже получили его! - отвечала княгиня, держа глаза совсем
опущенными в землю.
- То есть я не прогнан: значит, я могу растолковать это совершенно в
мою пользу?
- Я не знаю, ей-богу, - отвечала княгиня, не поднимая глаз.
- Как вы не знаете? - спросил Миклаков, удивленный и испуганный таким
ответом. - Я, кажется, весьма прямо и ясно спросил.
Княгиня молчала.
- Почему же вы отвечаете мне так уклончиво? - присовокупил он.
- Потому что я не могу иначе отвечать! - сказала княгиня.
- Отчего ж не можете?
- Оттого, что я на днях совсем уезжаю в Петербург к отцу и матери
своей.
И слезы при этом заискрились на глазах княгини.
- В Петербург уезжаете, навсегда!.. - повторил глухим голосом Миклаков.
- И вы давно имели это намерение?
- Давно!
- Ну, и то хорошо, что я раньше этого не знал!.. Было в жизни хоть
несколько минут счастливого самообольщения... Ох, боже мой, боже мой! - как
бы больше простонал Миклаков.
Княгиня обмирала и едва могла переводить дыхание. Получив накануне
объяснение в любви Миклакова, она с той поры пережила тысячу разнообразных и
мучительных чувствований: сначала она обрадовалась, потому что для нее
найдена, наконец, была цель в жизни, но потом и испугалась того: как!
Отвечать любовью совершенно постороннему человеку? Что скажет ее совесть?..
Что скажет князь... общество? Отказаться же от этой любви - значило опять
обречь себя на скуку, на одиночество, а такая жизнь казалась княгине теперь
больше невозможною, и она очень хорошо сознавала, что, оставаясь в Москве,
не видеться с Миклаковым она будет не в состоянии. Чтобы спасти себя от
этого соблазна, она решилась уехать в Петербург, к отцу. С этим намерением
княгиня пробыла весь день и с этим же намерением приняла Миклакова; но его
расстроенный вид, его печаль и отчаяние, когда она сказала ему свое решение,
сильно поколебали ее решимость: она уже готова была сказать ему, что она,
пожалуй, и не поедет, однако, произнести эти слова ей было невыносимо
стыдно, и она сочла за лучшее промолчать.
Миклаков вскоре после того встал и, держа в руках шляпу, произнес:
- Итак, до свидания?
- До свидания... - проговорила княгиня.
- Зачем же я, безумец, говорю: до свидания? Надобно говорить
откровеннее, - навсегда прощайте!
Княгиня и на это хотела сказать, что зачем же навсегда, что она вовсе
не желает этого и что этого никогда быть даже не может, но ничего, однако,
не сказала.
Миклаков еще некоторое время постоял перед ней, как бы ожидая услышать
от княгини хоть одно слово в утешение, но она молчала, и Миклаков,
раскланявшись, ушел. Княгине легче даже сделалось, когда она перестала его
видеть... Она сейчас же ушла к себе в комнату и здесь, тщательно скрывая это
от прислуги, начала потихоньку плакать...
Миклаков прошел от княгини не домой, а в Московский трактир, выпил там
целое море разной хмельной дряни, поссорился с одним господином, нашумел,
набуянил, так что по дружественному только расположению к нему трактирных
служителей он не отправлен был в часть, и один из половых бережно даже отвез
его домой. Здесь он сначала спал, как мертвый, потом часу в девятом утра
проснулся с совершенно почти обезумевшей головой. Мысли, одна другой
несбыточнее, бессвязно проходили в уме его: то ему думалось ехать за
княгиней в Петербург, преследовать ее год, два, лишь бы добиться ее любви,
то похитить ее здесь и увезти куда-нибудь с собой далеко. Наконец, он вдруг
вскочил со своей постели, схватил бумагу и написал княгине письмо: "Я
страшно заболел и, вероятно, невдолге опять помешаюсь... Молю об одном:
пришлите мне ваш большой портрет, который висит у вас в угольной комнате; я
поставлю его вместо образа в головах, когда буду умирать!"
Отправив записку эту, он снова послал за водкой, напился ею до
бесчувственности и опять заснул.
Княгиня, получив записку, окончательно перепугалась. Портрет она,
разумеется, сейчас же послала и приложила к нему еще записочку: "Посылаю вам
мою фотографию, но вы спрячьте ее, потому что я сегодня непременно упрошу
мужа заехать к вам и сказать мне, что такое с вами?"
За обедом она действительно сказала князю:
- Миклаков прислал ко мне записку, что он очень болен.
- Это чем и отчего? - спросил тот.
- Не знаю, - проговорила княгиня, потупляясь. - Ты не заедешь ли его
проведать?
- Непременно, сегодня же!
- Пожалуйста, съезди и мне скажешь, что такое с ним, - повторила
княгиня.
- Хорошо! - отвечал князь и, встав из-за стола, сейчас же велел подать
себе карету и поехал к Миклакову.
Тот в это время успел уже опять проснуться и, мрачный, истерзанный,
сидел перед полученным портретом княгини и смотрел на него. Вдруг раздались
шаги. Миклаков сообразил, что это может быть князь, и спрятал портрет в
ящик.
В нумер действительно вошел князь.
- Что такое с вами? - воскликнул он, пораженный наружным видом
Миклакова.
- Да так что-то... не совсем хорошо! - отвечал тот, по преимуществу
стараясь, как бы не дохнуть на князя вином.
- Но что же именно? - расспрашивал его тот.
- Опять, кажется, сумасшествие начинается, - отвечал Миклаков, держась
за голову, которая от боли треснуть была готова.
- Не может быть! - возразил князь искренно встревоженным голосом. - Но
что же это, от любви, что ли, опять какой-нибудь? - присовокупил он, смотря,
по преимуществу, с удивлением на воспаленные глаза Миклакова и на его
перепачканные в пуху волосы.
- А черт его знает от чего! - отвечал тот.
- Не хотите ли, я вам медика пришлю?
- Не нужно-с! - произнес с досадой Миклаков и при этом встал со стула,
подошел к постели своей и лег на нее, а потом начал растирать рукою грудь,
как бы затрудняясь, чем дышать.
Князь продолжал смотреть на него с участием.
- Не мешаю ли я вам? Вы заснуть, кажется, хотите, - присовокупил он,
видя, что Миклаков закрыл глаза и несколько времени лежит в таком виде.
- Да, лучше оставьте меня; я один как-нибудь тут пролежу-с, -
отозвался, не открывая глаз, Миклаков.
- А медика решительно не хотите? - переспросил его князь.
- Решительно не хочу.
Князь, делать нечего, уехал и завернул сначала домой, чтобы рассказать
о своем посещении княгине.
- Он чуть ли опять с ума не сходит, - проговорил он, входя к ней.
Княгиня побледнела.
- Как с ума сходит? - почти воскликнула она. - Что же, он лежит в
постели?
- Не лежит, а весь вид имеет сумасшедшего человека; я предлагал было
прислать ему доктора, - не хочет.
- Но если он сумасшедший, что же его слушать? Просто послать к нему
доктора!
- Посылай, пожалуй, - не примет, или даже прогонит.
При этом разговоре князю в первый раз еще запало в голову некоторое
подозрение, что не влюблена ли жена в Миклакова, и он решился расспросить об
этом Елену, которая, как припомнил он теперь, кое-что, в шутку, конечно, и
намекала ему на это.
* * *
По отъезде мужа снова из дому, княгиня осталась в совершенном отчаянии:
из-за нее человек с ума сходил, мог умереть, наконец! По своей доброте, она
готова была пожертвовать собою, чтобы только спасти его; но как это сделать,
она решительно не могла понять. К счастию, к ней явилась на помощь г-жа
Петицкая, которая сейчас же заметила ее смущенный и расстроенный вид и
приступила к ней с расспросами: что это значит? Княгиня решилась на этот раз
с ней быть совершенно откровенною. Она рассказала ей, как Миклаков прислал
ей с объяснением в любви записку, как он у нее был потом, и она сказала ему,
что уезжает в Петербург к отцу и матери.
- Но разве вы в самом деле уезжаете? - воскликнула г-жа Петицкая, тоже
испугавшись. Она сама очень многое теряла в княгине, не говоря уже о дружбе
ее, даже в материальном отношении: та беспрестанно делала ей подарки, давала
часто денег взаймы.
- Да, то есть я хотела уехать, - отвечала княгиня сконфуженным голосом.
- Зачем?.. Для чего?..
- Для того... Что же мне остается делать?
- Как что?.. Я не понимаю вашего вопроса.
- Не отвечать же мне на его чувство, - пояснила, наконец, княгиня,
краснея в лице.
- Стало быть, он вам не нравится!
- Тут дело не в том, нравится ли он мне или нет; но мне никто не должен
нравиться.
- Это почему? - спросила г-жа Петицкая с удивлением.
- Потому что я - замужняя женщина.
- Нет, вы не замужняя женщина, вы - разводка, даже больше того: вы -
вдова, потому что муж ваш для вас невозвратим; и что бы вы теперь ни делали,
вас извинят не только что люди, но и бог!
- Да я-то себя не извиню, - отвечала княгиня.
Г-жа Петицкая пожала при этом плечами.
- Тут дело не во мне, - продолжала княгиня, - если бы одной меня
касалось, я бы сумела совладеть со всяким моим чувством; но тут другой
человек замешан! Он, говорят, с ума сходит и умрет.
- Очень не мудрено... Это не барон, который поухаживал, его прогнали,
он и утешился сейчас: Миклаков - человек с чувством, с душой.
Г-жа Петицкая готова была бог знает как хвалить Миклакова, чтобы только
полюбила его княгиня и не уехала в Петербург.
- А теперь я и поправить решительно не знаю как, - присовокупила та.
- Ах, боже мой, как трудно, скажите, пожалуйста! - воскликнула
Петицкая. - Напишите ему, что отвечаете на его чувство - вот и все!
- Ни за что!.. Никогда!.. - воскликнула княгиня почти с ужасом. - Если
бы как-нибудь при свидании успокоить и утешить его каким-нибудь словом, - я
готова.
- Ну, утешьте его при свидании.
- Но где ж я его увижу?
- У вас... Пошлите к нему, чтобы он пришел к вам.
- Не могу я послать к нему, потому что это значило бы прямо -
признаться ему в любви.
Петицкая только усмехнулась при этом и опять пожала плечами: княгиня
начала становиться для нее совершенно непонятною.
- Ну, хотите, я к нему напишу, чтобы он пришел ко мне?
- Что ж из того, что он к вам придет?
- То, что и вы ко мне приезжайте: у меня и увидитесь, - больше ничего!
Княгиня некоторое время думала.
- Пожалуй... Хорошо!.. - ответила, наконец, она.
* * *
Г-жа Петицкая после этого сейчас же побежала домой и написала Миклакову
записку на французском языке, в которой приглашала его прийти к ней,
поясняя, что у нее будет "une personne, qui desire lui dire quelques paroles
consolatrices"*, и что настанет даже время, "il sera completement
heureux"**. В конце же записки было прибавлено: "У меня также будет и
княгиня Григорова". К счастью Миклакова, он после посещения князя удержался
и не пил целый вечер, на другой день поутру отправился даже на службу, по
возвращению с которой он и получил благодатную весточку от г-жи Петицкой.
Радость его с полною ясностью я описать даже не могу, а скажу только, что
Миклаков начал по своему нумеру танцевать, припрыгивать, прищелкивать.
Затем, не выпивши ни рюмки вина или водки, пообедал только, и так как всю
предыдущую ночь не спал, то заснул мертвым сном и часов в восемь проснулся
поздоровевший и совершенно счастливый. Расфрантившись, надушившись, он
отправился к г-же Петицкой, которая в своей маленькой квартирке, очень мило
убранной, приготовила все как следует для приема гостей. У ней готов был чай
с бриошками{242}, карточный столик был поставлен в небольшой гостиной, и
даже заказан был легкий ужин. Когда Миклаков пришел к Петицкой, княгиня была
уже у ней.
______________
* "одна особа, которая желает ему сказать несколько слов утешения"
(франц.).
** "он будет вполне счастлив" (франц.).
- Вы были больны? - спросила его Петицкая.
- Да, и порядочно! - отвечал ей Миклаков немного смущенным голосом от
тайной мысли, чем собственно он был болен.
Княгиня вся пылала в лице.
Г-жа Петицкая, только что перед тем убеждавшая ее как можно скорее
ободрить Миклакова, поспешила будто бы зачем-то по хозяйству выйти.
- Кто это позволил вам быть больным? - проговорила княгиня, когда они
остались вдвоем, видимо, употребляя над собой страшное усилие.
- Что делать, сил недостало перенести такой удар, - отвечал Миклаков,
держа голову и глаза потупленными.
- Удара тут никакого нет!.. Я вовсе не еду в Петербург! - говорила
княгиня.
- Не едете? - спросил Миклаков радостным голосом.
- Не еду! Только теперь, пожалуйста, нечего больше об этом говорить!..
- присовокупила она скороговоркой и затем сейчас же перевела разговор на
совершенно другие предметы. Когда потом г-жа Петицкая возвратилась, то
княгиня заметно была рада ее приходу и даже сказала ей:
- Не извольте больше уходить!
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала
сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для
этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть
играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была
в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли
княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании
пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и
сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что
она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою
кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все
было видно, что происходило в гостиной. При этом г-жа Петицкая очень ясно
рассмотрела, что Миклаков сидел некоторое время, понурив голову, и чертил
мелом на столе; княгиня же, откинувшись на задок кресел, то вскидывала на
него глаза свои, то снова опускала их. Вдруг Миклаков что-то такое
проговорил ей. Княгиня на это, осмотревшись б