Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Классика
      Гоголь Н.В.. Рассказы и повести -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  -
ить до такого счастья? Тут Гоголь с необыкновенной увлекательностью начал описывать привольное ее житье в Ромнах: как квартальные будут перед нею расталкивать народ, когда она войдет в церковь, как купцы будут угощать ее и подносить варенуху на серебряном подносе, низко кланяясь и величая сударыней матушкой; как во время ярмарки она будет ходить по лавкам и брать на выбор, как из собственного сундука, разные товары бесплатно; как сын ее женится на богатой панночке и тому подобное. Молодица слушала Гоголя с напряженным вниманием, ловила каждое его слово. Глаза ее сияли радостно; щеки покрылись ярким румянцем. -- Бедный мой Аверко, -- восклицала она, нежно прижимая дитя к груди, -- смеются над нами, смеются! Но Аверко не льнул к груди матери, а пристально смотрел на Гоголя, как будто понимал и также интересовался его рассказом, и когда он кончил, то Аверко, как бы в награду, подал ему свой недоеденный пирог, сказав отрывисто: "На!" -- Видишь ли, какой разумный и добрый, -- сказал Гоголь, -- вот что значит казак: еще на руках, а уже разумнее своей матери; а ты еще умничаешь, да хочешь верховодить над мужем, и сердилась на него за то, что он нам костей не переломал. Простите, паночку, -- отвечала молодица, низко кланяясь, -- я не знала, что вы такие добрые панычи. Сказано: у бабы волос долгий, а ум короткий. Конечно, жена всегда глупее чоловика и должна слушать и повиноваться ему -- так и в святом писании написано. Остап показался из-за угла хаты и прервал речь Марты. -- Третий год женат, -- сказал он, с удивлением посматривая на Гоголя, -- и впервые пришлось услышать от жены разумное слово. Нет, панычу, воля ваша, а вы что-то не простое, я шел сюда и боялся, чтоб она вам носов не откусила, аж смотрю, вы ее в ягничку (овечку) обернули. -- Послушай, Остапе, -- ласково отозвалась Марта, -- послушай, что паныч рассказывает! Но Остап, не слушая жены, с удивлением продолжал смотреть на Гоголя. -- Не простое, ей-ей не простое, -- бормотал он, -- просто чаровник (чародей)! Смотри, какая добрая и разумная стала, и святое писание знает, как будто грамотная. Я также разделял мнение Остапа; искусство, с которым Гоголь укротил взбешенную женщину, казалось мне невероятным; в его юные лета еще невозможно было проникать в сердце человеческое до того, чтоб играть им как мячиком; но Гоголь, бессознательно, силою своего гения, постигал уж тайные изгибы сердца. -- Расскажите же, паночку, -- просила Марта Гоголя умоляющим голосом, -- Остапе, послушай! -- После расскажу, -- отвечал Гоголь, -- а теперь научите, как нам переправиться через реку. -- Я попрошу у Кондрата челнок, -- сказала Марта и, передав дитя на руки мужа, побежала в соседнюю хату. Мы не успели дойти до места, где была лодка, как Марта догнала нас с веслом в руке. -- Удивляюсь вам, -- сказал я Гоголю, -- когда вы успели так хорошо изучить характер поселян. -- Ах! если б в самом деле это было так, -- отвечал он с одушевлением, -- тогда всю жизнь свою я посвятил бы любезной моей родине, описывая ее природу, юмор ее жителей, с их обычаями, поверьями, изустными преданиями и легендами. Согласитесь: источник обильный, неисчерпаемый, рудник богатый и еще непочатый. Лицо Гоголя горело ярким румянцем; взгляд сверкал вдохновенно; веселая, насмешливая улыбка исчезла, и физиономия его приняла выражение серьезное, степенное. Достигнув противоположного берега, мы вытащили челнок на берег и начали подыматься на крутую гору. Палящий жар был невыносим, но, по мере приближения к лесу, нас освежал прохладный ароматический ветерок; а когда мы достигли опушки, нас обдало даже ощутительным холодом. В нескольких от нас шагах прорезывалась в лес дорожка, и где она пролегала, виднелся темный, как ночь, фон, окаймленный ветвями. -- Что б вы изобразили на этом фоне? -- спросил Гоголь. -- Нимфу, -- отвечал я, недолго думая. -- А я бы лешего, или запорожского казака, в красном жупане. Сказав это, он повалился на мягкую траву, а я, вынув из кармана носовой платок, разостлал его, чтоб не позеленить травою моих панталон. Гоголь громко захохотал, заметив мою предосторожность. -- Чего вы смеетесь? -- спросил я. -- Знаете ли, когда вы вошли в гостиную, ваши плюндры произвели на меня странное впечатление. -- А какое именно? -- Мне показалось, что вы были без них! -- Не может быть! -- вскричал я, осматривая свои панталоны. -- Серьезно: телесного цвета, в обтяжку... Уверен, что не одного меня поразили они, а и барышень также. -- Какой вздор! -- Да; когда вы вошли, они потупились и покраснели. Последнее замечание окончательно меня смутило. Еще раз я взглянул на панталоны и не сомневался более в справедливости слов Гоголя. Я был в отчаянии, а он заливался громким смехом. Натешившись моей простотой, он, наконец, сжалился надо мною. -- Успокойтесь, успокойтесь, -- сказал он, принимая серьезный вид, -- я шутил, право, шутил. Но уверения Гоголя не поколебали собственного моего убеждения, и замечание его, сказанное, может быть, и в шутку, преследовало меня, как нечистая совесть, до самого отъезда. -- Ударьте лихом об землю, -- продолжал он, ложась на спину, -- раскиньтесь вот так, как я, поглядите на это синее небо, то всякое сокрушение спадет с сердца и душа просветлеет. Я последовал его совету; и действительно, едва протянулся и взглянул на небо -- раздражение мое притупилось и мне захотелось спать. -- Ну что? -- спросил Гоголь после минутного молчания, -- что вы теперь чувствуете? -- Кажется, лучше, -- отвечал я, закрывая глаза. В этом положении фантазия как-то сильнее разыгрывается, в уме зарождаются мысли высокие, идеи светлые -- не правда ли? -- Да, сильно клонит ко сну, -- пробормотал я, погружаясь в дремоту. -- Не прогневайтесь, я вам не дам спать; чего доброго, оба заснем и проспим до вечера, а между тем возьмут лодку: что мы тогда будем делать? Кричать, как Пульхерия Трофимовна: "ме... ме..." Он с неимоверным искусством представил в лицах заобеденную сцену и так меня рассмешил, что сон мой совершенно отлетел. -- Долго ли вам еще оставаться в лицее? -- спросил я. -- Еще год! -- со вздохом отвечал Гоголь. -- Еще год! -- А потом? -- Потом в Петербург, в Петербург! Туда стремится душа моя!.. -- Что вы, в гражданскую или военную думаете вступить? -- Что вам сказать? В гражданскую у меня нет охоты, а в военную -- храбрости. -- Куда-нибудь да надо же; нельзя не служить. -- Конечно, но... -- Что? Гоголь молчал. Через несколько минут я сделал ему вопрос, ответа не было: он заснул. Мне жаль было его будить, и я, следуя данному совету, устремив взор в голубое небо, задумался. Мысли мои развернулись, воображение указало цветущую перспективу моего будущего; ощущения неиспытанные посетили мое сердце, осветили душу. В первый раз я так замечтался: как мне было весело, отрадно, фантазия моя окрылилась и увлекла меня в неведомый мир. Чего не перечувствовал я в те минуты и чего не посулило мне мое будущее!.. Приводя теперь на память минувшие грезы, невольно вспоминаю мое бесцветное прошедшее, горестное, безотрадное. При первом вступлении на поприще службы у меня, как говорится, крылья опустились: не до летанья было. Мне объявили, что я даже стоять не умею и на восемнадцатом году от рождения начали учить стойке. Выучив стоять, как подобает человеку, на двух ногах, стали учить стоять, как болотную птицу, на одной; а там повели гусиным шагом: сначала в три приема, потом в два и наконец в один. Таким алюром далеко не уйдешь... Тень от деревьев протянулась; зной спадал; было около шести часов. Я разбудил Гоголя. -- Славно разделался с храповицким, -- сказал он, приподымаясь и протирая глаза. -- А вы что делали? тоже спали? -- Нет, -- отвечал я, -- по вашему совету я лежал на спине и фантазировал. -- Ну что ж? понравилось? -- Очень!.. -- Примите к сведению и на будущее время, глядите на небо, чтоб сноснее было жить на земле. Переправясь обратно через реку, мы пошли к известной хате, чтобы по той же дороге возвратиться к Ивану Федоровичу. На завалине сидел Остап понурясь. -- За что вы меня так обидели, -- спросил он Гоголя очень серьезно, -- что я вам сделал? -- Чем же я тебя обидел? -- сказал Гоголь с недоумением, посматривая на Остапа. --Чем! жинку мою нарядили как пани, подчиваете варенухой на серебряном подносе, величаете сударыней матушкой, а мне -- батьку городничего, хотя бы спасибо сказали, чарку горелки поднесли! Остап разразился громким смехом. Марта вышла из хаты без Аверки и, усмехаясь, низко поклонилась. -- О неблагодарный! -- трагически произнес Гоголь, указывая на Марту. -- Не я ли обратил волчицу в агницу?! -- Правда, правда, за это спасибо, ей-богу спасибо!.. готов хату прозакладывать, что сегодня во всем селе нет молодицы разумнее моей жинки. А где ж городничий? -- прибавил Остап, взглянув на жену. -- Уклался спать,-- отвечала Марта, засмеявшись. -- Вот какую штуку вы нам выкинули! -- продолжал Остап. -- Не знаем, что будет с нашего Аверки, а уж городничим наверное останется до смерти. -- А кто знает! может быть... -- начала было Марта, но Остап закрыл ей рукою рот. -- Молчи, дура! -- сказал он. -- Паныч шутит, а ты, глупая баба, уж и зазналась! Молись богу, чтоб был честным человеком -- для нас и того довольно. Остап пустился в рассуждения, острил над женой и рассказывал смешные анекдоты, как жены обманывают своих мужей. Гоголь, со вниманием слушавший Остапа, хохотал, бил в ладони, топал ногами; иногда вынимал из кармана карандаш и бумагу и записывал некоторые слова и поговорки. Я не раз напоминал ему, что пора итти, но Гоголь не мог оторваться от Остапа. -- Помилуйте, -- говорил он, -- да это живая книга, клад; я готов его слушать трои сутки сряду, не спать, не есть! Наконец я почти насильно увлек его. Мы пошли по прежней дороге, через леваду, и добродушные хозяева провожали нас до самого перелаза. Марта принялась было просить у нас опять прощения, но Остап ее остановил. -- Перестань, -- сказал он, -- они тебя дразнили как цуцика, им того и хотелось, чтобы ты лаяла на них как собака. Подымаясь на гору, в саду Ивана Федоровича Гоголь не переставал хвалить Остапа. -- Какая натура! -- говорил он. -- Какой рассказ! точно вынет человека из-под полы, поставит его перед вами и заставит говорить. Кажется, я не слышал, а видел наяву то, о чем он рассказывал. В саду играли в горелки; барышни с криком и визгом бегали по дорожкам. Гоголь, более предусмотрительный, повернул влево к флигелю, а я, думая пробраться в дом, попал, как кур во щи: едва меня завидели, как в ту ж минуту поставили в пары и заставили бегать, что, по тесноте моих панталон, крайне было для меня неудобно и даже опасно. Отец мой заигрался в бостон, и как ночь была темная, а дорога дурная, то по просьбе гостеприимного хозяина он остался переночевать. После чая мы перешли в комнаты и продолжали играть в фанты. В этот раз Гоголь не мог отделаться и также участвовал в игре. Он был очень неразвязен, неловок, краснел, конфузился, по целому часу отыскивал колечко, не мог поймать мышки и, наконец, выведенный из терпения неудачами и насмешками, отказался от игры прежде ее окончания. За ужином мы опять сели рядом с Гоголем. Я был очень огорчен, что отец мой остался ночевать: предположения мои насчет охоты не осуществились. -- О чем вы так задумались? -- спросил меня Гоголь.-- Вы, кажется, не в своей тарелке. Я объяснил причину моих сокрушений. -- А вы большой охотник? -- Страстный! -- Часто охотитесь? -- Если удастся, завтрашний день в первый раз буду охотиться. -- Вот как! Так, может быть, вы вовсе не охотник, и если дадите сорок промахов, то и разочаруетесь. -- Дам сорок тысяч промахов, но добьюсь до того, что из сорока выстрелов сряду не сделаю ни одного промаха. -- Ну, это хорошо; это по-нашему, по-казацки! Для ночлега мне отвели комнату в доме, а Гоголь, приехавший днем прежде, расположился во флигеле. На другой день, часу в восьмом, отец мой приказал запрягать лошадей. Я пошел во флигель, чтоб попрощаться с Гоголем, но мне сказали, что он в саду. Я скоро его нашел: он сидел на дерновой скамье и, как мне издалека показалось, что-то рисовал, по временам подымая голову кверху, и так был углублен в свое занятие, что не заметил моего приближения. -- Здравствуйте! -- сказал я, ударив его по плечу. -- Что вы делаете? -- Здравствуйте, -- с замешательством произнес Гоголь, поспешно спрятав карандаш и бумагу в карман. -- Я... писал. -- Полноте отговариваться! я видел издалека, что вы рисовали. Сделайте одолжение, покажите, я ведь тоже рисую. -- Уверяю вас, я не рисовал, а писал. -- Что вы писали? -- Вздор, пустяки, так, от нечего делать писал -- стишки. Гоголь потупился и покраснел. -- Стишки! Прочтите: послушаю. -- Еще не кончил, только начал. -- Нужды нет, прочтите что написали. Настойчивость моя пересилила застенчивость Гоголя; он нехотя вынул из кармана небольшую тетрадку, привел ее в порядок и начал читать. Я сел возле него с намерением слушать, но оглянулся и увидел почти над головой огромные сливы, прозрачные, как янтарь, висевшие на верхушке дерева. Я забыл о стихах: все мое внимание поглотили сливы. Пока я придумывал средство, как до них добраться, Гоголь окончил чтение и вопросительно смотрел на меня. -- Экие сливы! -- воскликнул я, указывая на дерево пальцем. Самолюбие Гоголя оскорбилось; на лице его выразилось негодование. -- Зачем же вы заставляли меня читать? -- сказал он, нахмурясь. -- Лучше бы попросили слив, так я вам натрусил бы их полную шапку. Я спохватился, и только хотел извиниться, как Гоголь так сильно встряхнул дерево, что сливы градом посыпались на меня. Я кинулся подбирать их, и Гоголь также. -- Вы совершенно правы, -- сказал он, съев несколько слив, -- они несравненно лучше моих стихов... Ух, какие сладкие, сочные! -- Охота вам писать стихи! Что вы, хотите тягаться с Пушкиным? Пишите лучше прозой. -- Пишут не потому, чтоб тягаться с кем бы то ни было, но потому, что душа жаждет поделиться ощущениями. Впрочем, не робей, воробей, дерись с орлом! Я хотел было отвечать также пословицей: дай бог нашему теляти волка поймати; но Гоголь продолжал: -- Да! не робей, воробей, дерись с орлом. Взгляд его оживился, грудь от внутреннего волнения высоко поднималась, и я безотчетно повторил слова его, сказанные мне накануне: "Ну, это хорошо, это по-нашему! по-казацки". Человек прибежал с известием, что отец меня ожидает. Я дружески обнял Гоголя, и мы расстались надолго. Через несколько лет после этого свидания показались в свет сочинения Гоголя. С каждым годом талант его более и более совершенствовался, и всякий раз, когда мне случалось читать его творения, я вспоминал одушевленный взгляд Гоголя, и мне слышались последние его слова: "Не робей, воробей, дерись с орлом!" "H. П. Мундт" "ПОПЫТКА ГОГОЛЯ" Прочитав почти все, что было писано о Гоголе, я ни в одной биографической о нем статье не нашел рассказа об одном довольно замечательном обстоятельстве в его жизни. Как самая малейшая подробность о такой знаменитой личности, какою был Гоголь, должна быть интересна для каждого, то я решаюсь передать о нем известное до сих пор только мне и весьма немногим *. * Я полагаю, что рассказываемый мною случай должен быть известен моему старинному товарищу и сослуживцу Р. М. Зотову и некоторым из артистов русской труппы. В одно утро 1830 или 1831 года, хорошо не помню, мне доложили, что кто-то желает меня видеть 10. В то время я занимал должность секретаря при директоре Императорских театров, князе Сергее Сергеевиче Гагарине, который жил тогда на Английской набережной, в доме бывшем Бетлинга, а теперь, кажется, Риттера, где помещалась и канцелярия директора. Приказав дежурному капельдинеру просить пришедшего, я увидел молодого человека, весьма непривлекательной наружности, с подвязанною черным платком щекою и в костюме, хотя приличном, но далеко не изящном. Молодой человек поклонился как-то неловко и довольно робко сказал мне, что желает быть представленным директору театров. -- Позвольте узнать вашу фамилию? -- спросил я. -- Гоголь-Яновский. -- Вы имеете к князю какую-нибудь просьбу? -- Да, я желаю поступить на театр. В то время имя Гоголя было совершенно неизвестно, и я не мог подозревать, что предо мною стоял, в смиренной роли просителя, будущий творец "Старосветских помещиков", "Тараса Бульбы" и "Мертвых душ". Я попросил его сесть и обождать. Было довольно рано; князь еще не одевался. Гоголь сел у окна, облокотился на него рукою и стал смотреть на Неву. Он часто морщился, прикладывал другую руку к щеке, и мне казалось, что у него болят зубы. -- У вас, кажется, болит зуб? -- спросил я. -- Не хотите ли одеколону? -- Благодарю, это пройдет и так! Помолчав с полчаса, он спросил: -- А скоро ли могу я видеть князя? -- Полагаю, что скоро. Он еще не одевался. Гоголь замолчал и опять глядел на Неву, барабаня пальцами по стеклу. Вышел чиновник Крутицкий, и я попросил его узнать, оделся ли князь. Через минуту он вернулся и сказал, что князь уже в кабинете. Доложив директору, что какой-то Гоголь-Яновский пришел просить об определении его к театру, я ввел Гоголя в кабинет к князю. -- Что вам угодно? -- спросил князь. Надобно заметить, что князь Гагарин, человек в высшей степени добрый, благородный и приветливый, имел наружность довольно строгую и даже суровую, и тому, кто не знал его близко, внушал всегда какую-то робость. Вероятно, такое же впечатление произвел он и на Гоголя, который, вертя в руках шляпу, запинаясь отвечал: -- Я желал бы поступить на сцену и пришел просить ваше сиятельство о принятии меня в число актеров русской труппы. -- Ваша фамилия? -- Гоголь-Яновский. -- Из какого звания? -- Дворянин. -- Что же побуждает вас итти на сцену? Как дворянин, вы могли бы служить. Между тем Гоголь имел время оправиться и отвечал уже не с прежнею робостью: -- Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня; мне кажется, что я не гожусь для нее; к тому ж я чувствую призвание к театру. -- Играли ли вы когда-нибудь? -- Никогда, ваше сиятельство 11. -- Не думайте, чтоб актером мог быть всякий: для этого нужен талант. -- Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант. -- Может быть! На какое же амплуа думаете вы поступить? -- Я сам этого теперь еще хорошо не знаю; но полагал бы на драматические роли. Князь окинул его глазами и с усмешкой сказал: -- Ну, господин Гоголь, я думаю, что для вас была бы приличнее комедия; впрочем, это ваше дело. Потом, обратясь ко мне, прибавил: -- Дайте господину Гоголю записку к Александру Ивановичу, чтоб он испытал его и долож

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору