ть. Я желал вас в тот день, когда вы
вошли в мой дом в Ла Веге,  и  что  бы  вы  ни  говорили,  я  знаю,  что  вы
испытывали то же самое. И дело не в  моем  тщеславии,  это  очевидный  факт.
Когда же вы решитесь?
   Он хочет, чтобы я грела его постель, пока не надоем, думала  она  горько.
Понаслаждаться со мной, а потом отбросить.
   - Я не хочу быть с вами, Гиль,  -  сказала  она.  Он  издал  недоверчивый
смешок.
   - Вы просто трусите жизни, реальной жизни, - проговорил он. - И как долго
вы намерены пользоваться трауром по отцу, чтобы хранить себя, как экспонат в
стеклянной колбе? Неужели ваш отец мечтал о такой участи для  своей  дочери?
Начните  жить,  Корделия.  Кто  знает,  может,  тогда  вы  снова   займетесь
живописью.
   - Не желаю говорить об этом, -  почти  закричала  она  неожиданно  низким
голосом. - Что дает вам право читать мне лекции?
   - Та же забота о ближнем, которая дала вам право напоминать  мне  о  моих
обязанностях в Ла Веге, - безжалостно изрек он. - Я всего лишь плачу услугой
за услугу. Так что не стоит об этом, Корделия.
   Она попыталась подняться, но  он  властным  жестом  положил  руку  на  ее
колено, так что она уже не могла уйти, не вызвав сцены, которая привлекла бы
всеобщее внимание. И опять, как прежде, прикосновение  его  пальцев  вызвало
сладкую, тревожную дрожь, пробежавшую по всему телу.
   - Дайте мне уйти, - прошептала она. - Я хочу вернуться домой.
   Но еще с минуту он держал руку на ее колене, а взгляд его вонзился  в  ее
глаза,  призывая  к  повиновению.  Она  не  поддалась  взгляду  и  выдержала
прикосновение, ничем не выдавая безумную, лихорадочную  радость,  охватившую
все ее существо. Многолюдье мешало Гилю двинуть руку  к  ее  бедру,  но  она
почуяла, как ему хочется  этого,  и  мощь  его  желания  подарила  ей  такое
эротическое переживание, что она еле смогла скрыть его.
   - Дайте мне ключи от вашей машины, - сказал он.
   - Зачем? - Она уже ничего не понимала, да и говорить могла с трудом.
   - До ворот, где стоит ваша машина, очень  далеко,  -  объяснил  он.  -  Я
распоряжусь подогнать ее ко входу.
   А затем он оставил ее, и она наблюдала, как он легко переходит  от  одной
группы гостей к другой, то там, то здесь вступая в  разговоры;  она  слышала
его смех и видела, как рука его обнимает плечи неизвестной, очень аппетитной
девицы.
   Нет, Алиса права. Может быть, в  этом  зале  находится  женщина,  которая
однажды станет леди Морнингтон. Вероятно, она будет  достаточно  воспитанна,
чтобы не обращать внимание на постоянное волокитство и частые измены мужа.
   Гиль так и не  подошел  к  ней  больше.  Ее  провожала  леди  Морнингтон,
поблагодарившая ее за визит и пожелавшая ей всего наилучшего  в  наступающем
году.
   Корделия искренне ответила ей тем же. За  холодной  сдержанностью  Эвелин
она ощутила душевное тепло и способность к состраданию.
   - Я надеюсь, что год будет действительно хороший, - сказала Эвелин. - Мне
по-прежнему не хватает Жиля и всегда будет не хватать. Но, по крайней  мере,
сейчас я спокойна за благополучие поместья. Гиль сумеет толково  хозяйничать
в нем. Как ни люблю я Рана, но должна признать, что у него  нет  и  половины
тех деловых талантов, какие присущи Гилю.
   Мне остается надеяться на то, что Гиль не покинет нас.
   - А разве еще остались сомнения на этот счет? - не удержалась Корделия от
вопроса.
   - Пока что  да,  -  призналась  Эвелин,  нахмурившись.  -  Он  согласился
наследовать титул лорда, но это ведь не обязывает его жить здесь,  хотя  для
благополучия поместья это было бы наилучшим вариантом. Мне кажется, хоть  он
и не говорит об этом, что львиная часть его сердца  по-прежнему  принадлежит
Испании.
   Пусть бы все его сердце там осталось, думала Корделия  по  дороге  домой.
Она проклинала себя за то, что  в  свое  время  проявила  столько  старания,
завлекая Гиля в Англию. Конечно, он мог бы приехать и сам, привлеченный сюда
любопытством и желанием отыскать вторую половину себя. Но ей-то зачем было в
это влезать? Им не следовало и встречаться в Англии. Тогда у нее остался  бы
в памяти мужчина, с которым  на  краткое  время  свела  ее  жизнь,  свела  в
необычном  месте..,  мужчина,  который  ненадолго  увлекся  ею.  И  никакого
продолжения не требовалось - ни ей, ни ему.
   Но судьба сыграла иначе. Корделия  позволила  вовлечь  себя  в  водоворот
людей и событий, связанных с ним. С  каждой  встречей  его  власть  над  ней
возрастала. Так что теперь, даже если удастся порвать с ним и она перестанет
его видеть, его уже не вырвать из сердца, не изгнать из своих грез. Да,  она
влюблена в него, а ведь была уверена, что этому не бывать.

Глава 8

   Образ Гиля буквально преследовал  Корделию  в  ту  зиму.  Местная  пресса
напечатала  фотографии,  запечатлевшие   открытие   фабрики   новым   лордом
Морнингтоном, постоянно сообщалось и  о  речах,  которые  он  произносил  на
званых обедах и ленчах. Журналы в  глянцевых  обложках  в  разделе  светской
хроники  изображали  его  танцующим  с  различными  титулованными   особами,
наследницами древних фамилий и больших состояний. Она узнавала, что он много
времени и сил отдавал благотворительности. Между тем,  в  колонках  светских
сплетен начали появляться намеки на любовные связи и  матримониальные  планы
этого обворожительного нового члена аристократического общества.
   Он себя чувствует, как рыба в воде, подумала она. В конце концов,  это  у
него в крови и прежде дремало в нем, а теперь пробудилось.
   Однако некоторые заявления леди Морнингтон, сделанные ею в День бокса, да
и  оброненные  невзначай  реплики  самого  Гиля,  а  также  странно-грустное
выражение  его  сверкающих  черных  глаз  навело  Корделию  на  мысль,  что,
возможно, он порой чувствует себя аутсайдером, а прошлая жизнь мерцает перед
ним, сжимая сердце болью.
   Но если это и правда, то он умел надежно скрывать ее от окружающих.
   Корделия и сама видела его несколько раз - почти всегда издали. Однажды в
Херфорде, где одностороннее движение медленно обтекает  исторический  центр,
он проехал мимо нее в сверкающем автомобиле. Рядом  с  ним  сидела  Алиса  в
пальто  с  белым  меховым  воротником,  делавшим  ее  похожей  на  сказочную
принцессу. Усмотрев Корделию, она усмехнулась,  и  в  этой  ухмылке  сквозил
триумф. Гиль же то ли не заметил ее, то ли не подал вида. Она мельком видела
его на скачках: на шее у него висел бинокль, и он был увлечен  разговором  с
Ранульфом. Потом на концерте духовной  музыки  в  соборе,  где  он  сидел  с
другими "отцами города", - в этот раз он одарил ее мимолетной улыбкой, и  их
взгляды на мгновение встретились поверх чужих голов, но он снова  погрузился
в музыку и больше не смотрел в ее сторону.
   Сердце Корделии приостановилось, а  в  следующий  момент  ей  не  хватило
воздуха. Прежде она не верила, что в подобных случаях  настигает  физическая
боль, но тут поняла, что  именно  так  и  бывает.  Как  случилось,  что  она
влюбилась в человека, чья жизнь протекала хоть и параллельно ее, но в совсем
ином мире? Гиль никогда не признавался, что любит ее, никогда и не  намекал,
что смог бы полюбить. Все, что ему было нужно - лечь с ней в  постель.  Все,
что он предлагал ей - это горькое наслаждение  быть  объектом  его  желания.
Ему, конечно, не нужна ее любовь, он считает, что это - ненужное бремя.  Она
всегда подозревала, что у него нет способности дарить,  которая  сопутствует
любви. И хотела быть той, что пробудила бы в нем эту способность. Как же  ей
было больно, что нет у нее возможности добиться этого.
   Не бывает большего счастья, чем ощущение себя единственной и неповторимой
для того, кого любишь, думала она, но это счастье, видимо, не для нее.
   Она старалась с головой уйти в работу, не думать о Гиле, но  -  напрасно.
За кисть она тоже не могла взяться.
   Корделия не видела его уже несколько недель, как вдруг однажды  в  начале
весны едва не столкнулась с ним у  входа  в  собор.  Он  схватил  ее  плечи,
удерживая от падения, и ее сразу же  посетило  знакомое  чувство  желания  и
тревоги, пока она смотрела в его улыбающееся, но  бесстрастное  лицо.  Перед
этим она делала покупки и, как это часто бывает, их  набралось  больше,  чем
она предполагала, и теперь ее руки ныли от пакетов с продуктами. Гиль  сразу
взял у нее тот, что потяжелее, и она не успела запротестовать.
   - Какую тяжесть вы, женщины, носите, - сказал он мягко. - Господи, почему
не взять машину?
   - Так получилось. Не ожидала, что будет столько покупок, -  оправдывалась
она.
   - Как! Вы хотите сказать, что вам  нужна  вся  эта  снедь  прямо  сейчас,
сегодня? У вас что, прием на двадцать персон?
   - Если и так, у меня же нет услужливого Симпсона и его подручных, которые
помогли бы мне, - заметила она.
   Он высокомерно усмехнулся.
   - Вы только скажите - и я вам  его  одолжу,  -  предложил  он,  и,  когда
Корделия   представила   достойного   дворецкого   из   Морнингтон    Холла,
возглашающего: "Обед подан!" в ее небольшой квартире, в  ее  голубых  глазах
запрыгали смешинки, хоть сердце  ее  отчаянно  колотилось,  а  пульс  бешено
скакал.
   - Ладно уж, - сказала она грустно и добавила:
   - Я.., я не видела вас некоторое время. Гиль. Вы уезжали?
   - В Лондон, - сказал он спокойно. - Заседал в палате.
   Она язвительно засмеялась, и у него в лице  проступило  давнее  выражение
неуверенности.
   -  Да,  эта  дикость  -  непотопляемый  атрибут  нашего  королевства,   -
посерьезнел он. - Куда идет мир, скажите-ка мне?
   Корделия уловила в его голосе опасно вызывающую нотку.
   - Я ведь только подумала,  насколько  наша  ,  знаменитая  палата  лордов
готова к встрече с вами, - объяснила она свой смех.
   Он шел рядом с ней по Черч-стрит.
   - Почему нет? Я-то вел себя безупречно, - неясно было, говорит он всерьез
или шутит. - Новички должны вести себя тихо поначалу,  и  я  следовал  этому
правилу.
   - Очень трудно это представить, - фыркнула она.
   - Вам на самом деле даже не  удастся  вообразить  все  это,  Корделия.  -
Теперь его голос звенел несомненной серьезностью.  -  Всю  эту  традиционную
церемонность, известные лица, носителей знаменитых имен.  Очень  впечатляет.
Порой хотелось ущипнуть себя - неужели все это реально.
   Полгода назад он был бедным отщепенцем, жил в глухой горной деревушке,  в
испанском захолустье. Теперь он  сидел  среди  избранных,  как  его  предки.
Перемены, которые с ним произошли  и  отразились  на  нем,  стали,  наконец,
очевидны. Не удивительно, что в его новой жизни для нее не было места.
   - О, я уверена, что вы скоро привыкнете к этому. Да, я читала в  светской
хронике о ваших матримониальных замыслах.
   Гиль засмеялся:
   - Я тоже это читал.
   - И это вас не раздражает?
   - А почему это должно раздражать? Борзописцам тоже надо  зарабатывать  на
хлеб, - он пожал плечами. - И потом, как намекает Эвелин,  когда-нибудь  мне
придется свершить это на благо семьи и государства.
   Она ждала, что тут-то и прорвется в его голосе ироническая нотка,  но  не
услышала ее и поняла, что он говорит абсолютно серьезно.
   - Даже так, и неважно, что собой представляет избранница?
   - Нет, конечно, это важно, дорогая  Корделия,  -  спокойно  сказал  он  и
перескочил на другую тему. - Вы знаете, что Ран участвует в скачках? Я  хочу
увлечь его  выращиванием  лошадей,  чтобы  превратить  хобби  в  доходное  и
приносящее удовлетворение дело.  Нельзя  полагаться  на  волю  случая,  если
хочешь, чтобы победитель вышел из твоей конюшни.
   - О, опять лошади. Гиль! - запротестовала она. - Но  вы  же  человеческое
существо, а не скаковой жеребец! Что, для любви в вашей жизни места нет?
   - Я не уверен,  что  знаю,  что  такое  любовь,  Корделия,  -  сказал  он
задумчиво. - И не уверен, что хочу это знать. Моей  матери  это  чувство  не
принесло  ничего  хорошего.   Как   я   понимаю,   существует   естественное
физиологическое желание.  И  есть  брачный  обычай,  который  соотносится  с
обществом и собственностью. И любовь не нужна в обоих  случаях.  Предпочитаю
четко  сказать  женщине,  чего  я  от  нее  хочу,  чем  забивать  ей  голову
романтической ерундой.
   Они дошли до  ее  дома,  и  Корделия  сказала,  пока  непослушные  пальцы
орудовали ключом:
   - Да, достаточно прямолинейно!
   - Я же говорил вам, что в основе своей я все тот же,  -  ответил  на  это
Гиль. - Обязанности, налагаемые парламентом или Морнингтон Холлом, не  могут
изменить моей сути, того, что я чувствую или не могу чувствовать.
   На сердце Корделии навалилась свинцовая тяжесть отчаяния и безнадежности,
и ничего нельзя было с этим поделать. Не того человека полюбила она, но  что
теперь исправишь? Она жаждала его обнимающих рук, его  целующих  губ,  а  он
объяснял, что это для него - всего-навсего секс.
   Он настоял на том, чтобы помочь ей отнести пакеты наверх в квартиру.
   - Не носите вы больше такой тяжести, если  не  хотите,  чтобы  ваши  руки
стали, как у Кинг Конга, - посоветовал он, освобождаясь  от  ноши.  -  Будет
жаль, ибо это разрушит гармоническое совершенство вашего тела.
   Хорошо, что в полутьме прихожей  не  видно,  как  она  покраснела.  Глупо
чувствовать себя юной школьницей из-за случайного комплимента. И как ужасно,
что она не хочет его отпускать, не узнав, когда и где  увидит  его  снова  и
будет ли еще говорить с ним наедине.
   - Хотите кофе.., или чего-то другого? - спросила она, застеснявшись.
   - Все зависит от того, что вы подразумеваете под чем-то другим, -  сказал
он мягко. - Лучшим угощением для меня в вашем доме Корделия, могут быть наши
с вами любовные игры. Так что, если это не входит в ваши намерения...
   - Вы что, не умеете иначе общаться с женщиной? -  в  отчаянии  прокричала
она. - Вы что-нибудь слыхали о дружбе?
   - Да, - уверил он ее. - Может, мы и могли бы стать  друзьями,  но  прежде
нам нужно побывать любовниками. Это чувство... Эта нужда, она всегда с нами.
Пока мы не решили этой  проблемы,  я,  оказываюсь  рядом  с  вами,  поглощен
желанием. Либо так, либо никак.
   Он не прикасался к ней, но его глаза схватили ее всю: от рыжих  кудрей  и
порозовевшего лица до ног во всю их длину. Взгляд был  так  откровенен,  как
ласка, которую они оба в этот миг воображали, и  Корделия  чувствовала,  что
каждый нерв в ней был напряжен в предчувствии сладостной развязки.
   Ведь так легко открыть дверь спальни  и  впустить  его.  Дать  ему  тело,
которого он жаждет сейчас, и надеяться, что потом он полюбит ее за ее  душу.
Она была не так уж наивна и знала жизнь и знала, что такое и вправду бывает.
   Только не верила она, что так будет с Гилем. Нет в  ней  тех  сексуальных
талантов, которые удержали бы его надолго.  А  уж  теперь,  когда  он  четко
объяснил, что любовь ему неведома и чужда, с этой надеждой надо  расстаться.
Он сломает ее, и ей уже никогда не оправиться от этого.
   - Тогда, к сожалению, никак, -  она  старалась,  чтобы  голос  ее  звучал
беззаботно. - Не хочу секса ради секса.
   - Да? - произнес он грозно и притянул ее к себе не грубо, но  настойчиво.
Склонив голову, он нашел местечко между ухом  и  подбородком  и  прижался  к
нему, лаская, а его рука расстегнула  пуговицы  жакета  и  скользнула  к  ее
груди. Корделия задрожала, ее тело потянулось к нему. Она хотела прильнуть к
нему каждой точкой своего тела и коснуться его тела повсюду и знала, что для
нее это наслаждение будет всегдашним и нескончаемым, стоит им только начать.
   Но знала и то, что ей нужно многое помимо этого. Она  хотела  видеть  его
глаза и знать, что она для него единственная женщина, что к ней он придет  в
горе и в  радости,  со  всеми  своими  переживаниями.  Быть  его  любовницей
восхитительно, чудесно, но еще она хотела быть его любимой.
   - Скажи мне, чтобы я ушел, Корделия, - шептал он ей  на  ухо,  -  ну  же,
скажи сейчас, когда ты дрожишь от желания.
   То,  что  ей  предстояло,  было  самым  трудным   из   всего   когда-либо
совершаемого ей. Каждый дюйм ее плоти влекся к нему, но ей  все  же  удалось
овладеть собой.
   Отпрянув от него, она прошептала:
   - Пожалуйста, уходи. Гиль. Уходи сейчас. Я не могу больше выносить это.
   Он выпрямился, и на лице его проступило - не разочарование, не  ярость  -
полное презрение. И чтобы унизить ее, он старательно застегнул  пуговицы  ее
жакета, как будто она была ребенком или куклой.
   - Ты не женщина, ты  робот!  -  сказал  он  с  отвращением.  -  Миленький
механический автомат, каждая  деталь  которого  выглядит  так  красиво,  так
совершенно, но даже искры жизни в нем нет!
   А потом он ушел.
   Корделия ощупью  пробралась  в  кухню.  Она  была  нема,  заморожена,  не
способна двигаться. Кое-как она разложила покупки по ящикам, уронив пакет  с
сахаром, который рассыпался по всему полу. Тогда и оборвалось что-то  внутри
нее. Сжавшись в комочек,  она  сидела  среди  рассыпанного  сахара,  опустив
голову, утопив в ладонях лицо. Слез  не  было,  но  сухие  яростные  рыдания
сотрясали ее.
   Она прогнала Гиля, но гордости своим поступком не  испытывала.  Напротив,
ее мучили сомнения. Были ли ее намерения так чисты, как  она  уверяла  себя,
или она просто струсила? Побоялась дать себе волю  рискнуть  своим  сердцем,
своей жизнью? Не посмела принести себя в  дар,  не  требуя  благодарности  и
взаимности?
   Когда-то, еще недавно, она была жизнерадостной девушкой,  уверенной,  что
придет день, когда она займет в мире  свое  место,  подобающее  ее  таланту.
Уверенной, что однажды она полюбит и будет любима, что так бывает со  всеми,
и она не исключение.
   Что же случилось, почему ее жизнерадостный, полный надежд мир превратился
в серое безликое существование? Ее отец заболел, она страдала с ним  вместе,
потом он умер, и на год она превратилась в затворницу, ушла  в  одиночество,
скользя по поверхности жизни, избегая всего, что  может  добавить  боли.  И,
хотя со временем ей удалось справиться со своим горем,  она  не  возобновила
рисование и избегала серьезных отношений с кем бы то ни было. Пока  Гиль  не
ворвался в  ее  жизнь,  пробудив  все  ее  чувства...  Некоторое  время  она
находилась  на  пороге  нового,  чудесного  и  возбуждающего  мира.  Но  она
отступила и теперь страшилась, что ей ничего не осталось,  кроме  постоянной
скуки и пустоты. Изо дня в день  одно  и  то  же:  вести  магазин,  жить  на
периферии чужих жизней без страстей, без цели.
   Она любила Гиля, в этом она была совершенно уверена, но он был совершенно
прав, когда говорил, что нет у нее той женской  отваги,  которая  превращает
любовь в действие.
   "Ты просто робот..,  миленький  автомат..,  нет  искры  жизни",  -  в  ее
сознании не стихали жалящие  презрением  слова.  Она  лихорадочно  пожелала,
чтобы то, о чем он говорил, окончательно стало правдой, чтобы  она  утратила
все чувства, и тогда будет не так больно.
   Она понимала, что  больше  он  не  вернется.  Теперь  -  нет.  Она  имела
единственный шанс и потеряла его навсегда.
   На пустынном горизонте ее жизни Брюс появился  как-то  незаметно,  словно
так и было нужно. Он стал приходить на чашку кофе несколько  раз  в  неделю,
его визиты становились все продолжительнее. Корделия не поощряла его,  но  и
не прогоняла, и он настолько осмелел, что как-то принес два билета в театр и
пригласил ее пойти с ним.
   Она согласилась, и совместные  прогулки  участились.  Корделии  это  было
приятно. Брюс вел себя безупречно, никогда  не  допускал  фамильярности  или
властности. И только когда до нее дошло, что это становится важной частью  и
ее и его жизни, она почувствовала себя виноватой и решила сказать ему о том,
что их отношения могут быть только дружескими и не более того.
   И когда  в  следующее  воскресенье  он  предложил  пообедать  в  шикарной
загородной гостинице, она засмеялась и легко сказала:
   - Брюс, не следует так часто выводить меня, ты меня избалуешь.
   - Мне нравится баловать тебя, Корделия, - сказал он серье