нной, но хорошо освещалась, так что с ней ничего не случится, если  она
пройдет четыре квартала одна. Окончательно он решит, провожать ли ее,  когда
автобус подойдет к остановке. В десять часов придется за ней зайти, но пусть
помучается, погадает, придет он или нет. Пора ей привыкать к мысли,  что  он
не вечно будет с ней нянчиться.
   Воображение опять перенесло его в большую  комнату  с  высоким  потолком,
скупо обставленную тяжелой старинной мебелью. Его душа опять воспарила и тут
же опустилась на землю, когда он вспомнил о матери. Видение исчезло. Он стал
холодно разглядывать мать. Ноги в легких туфлях не достают до  полу,  как  у
маленькой девочки. Устремленный на него взгляд полон  упрека.  Он  до  такой
степени не чувствовал сейчас ее своей матерью, что с удовольствием  отшлепал
бы, как шлепают упрямого, непослушного ребенка.
   Он стал придумывать  для  нее  самые  невероятные  наказания.  Хорошо  бы
познакомиться с каким-нибудь крупным негритянским  ученым  или  адвокатом  и
пригласить его к себе в гости. Это было бы превосходно, но давление у матери
может подскочить до трехсот. Довести ее до удара не входило в его намерения,
к тому же ему не очень везло на  знакомства  с  неграми.  Он  несколько  раз
пытался заговорить в автобусе с негром, похожим на ученого,  священника  или
адвоката. Однажды утром он сел рядом с темно-шоколадным негром  импозантного
вида, который говорил с ним бархатистым  профессорским  тоном,  но  оказался
хозяином бюро похоронных принадлежностей. В другой раз он обратился к негру,
который курил сигару и носил на руке бриллиантовый перстень, но тот,  сказав
несколько  любезных  слов,  нажал  на  кнопку  остановки  по  требованию  и,
поднимаясь с места, сунул ему в руку два лотерейных билета.
   Потом он вообразил свою мать занемогшей опасной болезнью. Несколько минут
он тешил себя трогательной картинкой: врач-негр склонился над  постелью  его
больной матери - другого врача он не мог найти. Потом увидел себя участником
сидячей забастовки. Возможный вариант, но он не стал на нем задерживаться. И
перешел к самому страшному наказанию: он приводит в дом красивую женщину,  в
жилах которой, несомненно, течет  негритянская  кровь.  "Приготовься,  мама,
говорит он. Теперь уж ничего не поделаешь. Вот  моя  избранница.  Она  умна,
благородна, у нее доброе сердце. Но она много страдала, и это не  доставляло
ей удовольствия. Преследуй нас! Давай преследуй! Выгони ее из дому, но знай,
я уйду вместе с ней".
   Он прищурил глаза и сквозь призму негодования,  которое  разжег  в  себе,
увидел напротив свою мать с багрово-красным лицом: маленькая-маленькая,  под
стать ее убогому духовному мирку, она сидела, выпрямившись, застыв,  подобно
мумии, осененная, как знаменем, своей дурацкой шляпой.
   Автобус опять  резко  затормозил,  и  Джулиан  опять  отвлекся  от  своих
фантазий. Дверь с присвистом  отворилась,  и  в  автобус  из  темноты  вошла
дородная, одетая в яркое платье негритянка с хмурым, надутым лицом, ведя  за
руку мальчика лет четырех. На нем  был  коротенький  клетчатый  костюмчик  и
тирольская шапочка с синим пером. Джулиану очень захотелось,  чтобы  мальчик
сел рядом с ним, а женщина - с его матерью.  Лучшего  соседства  для  матери
нельзя было придумать. Дожидаясь  билетов,  негритянка  высматривала  места.
"Выбирает, где  сесть,  чтобы  досадить  побольше",  -  с  надеждой  подумал
Джулиан. Ему почудилось что-то знакомое в облике этой женщины, но что  -  он
понять не мог. Она была громадная, не женщина - исполин.  По  лицу  ее  было
видно, что она не только может дать отпор, но и сама, если нужно,  пойдет  в
наступление. Оттопыренная нижняя губа, казалось, предупреждала:  не  троньте
меня. Ее массивную фигуру обтягивало платье из зеленого крепа, толстым ногам
было тесно в красных туфлях. На голове высилась чудовищная  шляпа:  зеленая,
похожая на подушку, из которой выпущены перья, с двумя бархатными малиновыми
клапанами: один кокетливо торчал вверх, другой спускался на ухо. В руке  она
держала гигантскую красную сумку; бока сумки распирало так, будто  она  была
набита булыжниками.
   К огорчению Джулиана, мальчик вскарабкался на пустое место  рядом  с  его
матерью. Его мать обожала всех малышей без разбора, и белых  и  черных.  Она
называла их душечками, и  негритянские  детишки  нравились  ей  даже  больше
белых. Увидев рядом с собой черного мальчугана, она улыбнулась ему.
   Негритянка тем временем направилась к свободному месту рядом с Джулианом.
И втиснулась, к его досаде, между ним  и  читавшим  газету  негром.  Джулиан
заметил, как изменилось лицо матери, и с удовольствием подумал,  что  матери
это соседство более неприятно, чем ему. Лицо ее стало серым, в глазах застыл
ужас, точно она узнала в женщине своего заклятого врага. Мать  поразило  то,
подумал Джулиан, что она и эта негритянка как бы обменялись сыновьями.  Хотя
она  и  не  понимала  весь  символический  смысл  этого,  но,   как   видно,
чувствовала. Джулиан и не пытался скрыть довольной улыбки.
   Негритянка пробормотала что-то невнятное. И Джулиан почувствовал, как она
вся ощетинилась, ему даже почудилось,  что  она  зашипела,  как  разъяренная
кошка. Но он не видел ее лица, а видел только красную  сумку,  возвышавшуюся
на ее мощных, обтянутых зеленым шелком коленях. Он вспомнил, как она  стояла
в ожидании билетов: красные туфли, толстые икры, гигантская грудь, надменное
лицо и зелено-малиновая шляпа.
   Глаза его округлились.
   Эти две шляпы, похожие одна на другую, как близнецы,  засияли  для  него,
точно восходящее солнце. Лицо его вдруг озарила радость. Вот  уж  не  ожидал
он, что судьба преподаст его матери такой урок. Он  громко  кашлянул,  чтобы
мать взглянула на него и увидела, куда он смотрит. Мать медленно перевела на
него  взгляд.  Ее  синие  глаза  налились  лиловым.  Наивность  матери  была
неподражаема, ему стало на секунду жаль ее, но принципы одержали  верх.  Его
улыбка стала жесткой, он  как  бы  говорил  матери:  "Наказание  в  точности
соответствует  твоей  мелкой  чванливости.  Может,  хоть  это  научит   тебя
чему-нибудь".
   Мать перевела взгляд на его соседку. Казалось, ей было невыносимо  видеть
сына, соседка и то приятнее. Джулиан опять почувствовал, как негритянка  вся
ощетинилась.  Раздалось  глухое  бормотание,  так  бормочет   вулкан   перед
извержением. У его матери вдруг задрожали уголки рта, Джулиан понял, что она
заметила наконец шляпу. И с упавшим сердцем увидел по ее  лицу,  что  к  ней
возвращается ее обычное добродушное расположение духа -  никакого  урока  не
получилось.  Мать,  улыбаясь,  смотрела  на  негритянку,  вид  которой  явно
забавлял ее, как позабавила бы обезьяна, стащившая у нее шляпу. Мальчуган  в
тирольской шапочке смотрел на мать Джулиана большими восторженными  глазами.
Ему уже давно хотелось с ней поиграть.
   - Карвер! - вдруг сказала негритянка. - Иди сюда! Обрадовавшись,  что  на
него  обратили  наконец  внимание,  малыш  забрался  с  ногами  на  сиденье,
повернулся к матери Джулиана и засмеялся.
   - Карвер! - повторила женщина. - Ты слышишь? Иди сейчас же сюда.
   Малыш соскользнул с  сиденья  и  присел  на  корточки,  повернув  лукавую
мордочку к матери  Джулиана,  которая  ласково  ему  улыбнулась.  Негритянка
протянула руку и, схватив сына, подтащила его к себе. Он прислонился  спиной
к ее коленям и улыбнулся во весь рот матери Джулиана.
   -  Правда,  какой  душечка!  -  заметила  мать,  обращаясь  к  соседке  с
лошадиными зубами.
   - Да, ничего, - проговорила та неуверенно.
   Негритянка хотела посадить  сына  к  себе  на  колени,  но  он  вырвался,
бросился через проход к матери Джулиана и, радостно смеясь, полез на сиденье
рядом с ней.
   - По-моему, я ему понравилась, - сказала она негритянке и улыбнулась  той
из своих улыбок, какой всегда улыбалась, когда хотела быть особенно  любезна
с низшими существами. Джулиан понял, что  все  пропало,  Мать  учить  -  что
мертвого лечить.
   Негритянка встала, схватила сына и, как от чумы, оттащила его  от  матери
Джулиана. Он понимал, что особенную ярость вызвала у нее улыбка матери  -  у
нее самой такого оружия не было. Она  больно  шлепнула  малыша.  Он  заорал,
уткнулся головой ей в живот и заколотил ногами по ее коленям.
   - Веди себя прилично, - свирепо проговорила женщина.
   Автобус остановился. Негр, читавший газету, вышел. Женщина подвинулась  и
резким движением усадила малыша между собой и Джулианом. Она крепко  держала
его за коленку. Малыш минуту вертелся, потом закрыл ладошками  лицо  и  стал
поглядывать сквозь растопыренные пальчики на мать Джулиана.
   - А я тебя вижу! - сказала ему мать и тоже спрятала в ладони лицо.
   Негритянка отдернула ручки сына от лица и рявкнула:
   - Перестань сейчас же безобразничать! Не то вздую тебя как следует!
   Джулиан благодарил судьбу, что на следующей  остановке  им  выходить.  Он
поднялся с места и нажал кнопку.  Негритянка  встала  и  тоже  потянулась  к
кнопке. О, господи, подумал Джулиан. Его вдруг  кольнуло  предчувствие,  что
его мать, когда они вместе  выйдут  из  автобуса,  обязательно  достанет  из
сумочки пятицентовик и сунет  его  негритенку.  Это  было  для  нее  так  же
естественно.  как   дышать   воздухом.   Автобус   остановился.   Негритянка
устремилась к выходу, таща за собой  сынишку,  который  упирался,  не  желая
выходить. Джулиан с матерью пошли за ними. У выхода Джулиан попытался  взять
у матери сумку.
   - Оставь, - сказала мать. - Я хочу дать малышу монетку.
   - Ни в коем случае, - прошептал ей на ухо Джулиан.
   Мать улыбнулась малышу  и  раскрыла  сумку.  Дверь  автобуса  отворилась.
Негритянка подхватила сына под мышку и вышла. Поставив сына  на  землю,  она
хорошенько тряхнула его.
   Перед  тем  как  выйти,  мать  Джулиана  защелкнула  сумочку,  но,   едва
очутившись на улице, тотчас снова открыла и стала в ней рыться.
   - Не могу найти пятицентовик, - прошептала она. - Только  один  цент,  но
совсем новенький.
   - Не смей этого делать, - яростно прошипел сквозь зубы Джулиан.
   На углу улицы горел фонарь, и мать поспешила туда, чтобы при свете  найти
нужную монету. Негритянка шла быстрым шагом, волоча за собой малыша.
   - Мальчик! - крикнула мать Джулиана, побежала и у самого  фонаря  догнала
их. - Вот тебе красивая новая монетка, - сказала она и протянула  на  ладони
цент, бронзово поблескивавший в тусклом свете фонаря.
   Огромная женщина обернулась и  с  перекошенным  от  гнева  лицом  глядела
секунду на мать Джулиана. Потом взорвалась, как котел,  в  котором  давление
превысило критическое. Черный  кулак  с  красной  сумкой  взметнулся  вверх.
Джулиан зажмурил глаза и весь сжался.
   - Мой сын милостыни не берет, - услыхал он ее голос.
   Когда он открыл глаза, негритянка  быстро  удалялась.  А  над  ее  плечом
блестели широко  раскрытые  глаза  мальчугана  в  тирольской  шапочке.  Мать
Джулиана сидела на тротуаре.
   - Я говорил тебе, не делай этого, - сказал сердито Джулиан. - Говорил, не
делай!
   Он стоял над матерью, стиснув зубы. Она сидела, вытянув перед собой ноги,
шляпа свалилась ей на колени. Он нагнулся и заглянул ей в лицо.  Оно  ничего
не выражало.
   - Ты сама виновата, - сказал он. - Вставай.  Он  поднял  сумочку,  собрал
рассыпавшуюся из нее мелочь. Взял с колен матери шляпу.  Рядом  на  тротуаре
поблескивала злополучная монетка. Он поднял ее  и  опустил  в  сумочку  так,
чтобы мать видела. Потом выпрямился и, нагнувшись, протянул ей руки. Мать не
шевельнулась. Он вздохнул. По обеим сторонам  улицы  высились  черные  стены
жилых домов со светящимися кое-где четырехугольниками окон. В конце квартала
из дома вышел человек и пошел в противоположную сторону.
   - Послушай, - сказал Джулиан, - вдруг кто-нибудь пойдет мимо  и  спросит,
почему ты сидишь на земле.
   Мать взяла его руку, тяжело оперлась на нее и, хрипло дыша, поднялась  на
ноги; ее покачивало, и пятно света от фонаря, казалось,  качается  вместе  с
ней.  Глаза  матери,  потускневшие  и  растерянные,  остановились  на   лице
Джулиана. Он не скрывал своего раздражения.
   - Надеюсь, это послужит тебе уроком, - сказал он.
   Мать наклонилась вперед, ее глаза обшаривали его лицо, точно она силилась
вспомнить, кто это. Потом, не узнав сына, двинулась в обратную сторону.
   - Ты не пойдешь в гимнастический зал? - спросил Джулиан.
   - Домой, - прошептала мать.
   - Пешком?
   Не отвечая, мать шла вперед. Джулиан шел за ней, заложив руки  за  спину.
Он считал, что полученный ею урок необходимо подкрепить объяснениями.
   -  Не  думай,  пожалуйста,  что  ты  встретила  просто   слишком   гордую
негритянку, - сказал он. - В ее лица ты  столкнулась  со  всей  негритянской
расой, которая не нуждается больше в твоей милостыне. Эта  женщина  -  точно
такой человек, как ты, только черная. Она может позволить себе купить  такую
же, как у тебя, шляпу. И кстати, - прибавил  он,  хотя  это  было  вовсе  не
кстати, - она ей гораздо больше к  лицу,  чем  тебе.  Так  вот,  сегодняшнее
происшествие означает, что старый мир ушел безвозвратно. Старые обычаи стали
смешны, и благорасположение твое  гроша  ломаного  не  стоит.  -  Джулиан  с
горечью вспомнил старый дом Годхаев, который был навсегда для него  потерян.
- Ты вовсе не то, чем себя воображаешь.
   А мать все шла, тяжело передвигая ноги, не слыша, что говорит сын. Волосы
у нее растрепались. Она выронила из  рук  сумку  и  не  заметила  этого.  Он
остановился, поднял сумку и протянул матери, но она не взяла ее.
   - Перестань вести себя так, будто пришел конец света, - сказал он.  -  До
конца света еще далеко. Только теперь тебе придется жить в  другом  мире.  И
для начала  научись  смотреть  в  лицо  хотя  бы  некоторым  фактам.  Да  не
расстраивайся ты. От этого не умирают.
   Мать тяжело и часто дышала.
   - Может, подождем автобус, - сказал он.
   - Домой, - хрипло проговорила она.
   - Мне противно на тебя  смотреть,  -  сказал  Джулиан.  -  Как  маленький
ребенок. Я думал, ты у меня гораздо тверже духом. - Он остановился.
   - Дальше я не пойду. Поедем на автобусе, - сказал он.
   Мать как будто не слышала. Джулиан догнал ее, взял за руку. Он  посмотрел
ей в лицо, и у него перехватило дыхание. Это было чужое  лицо,  которого  он
никогда раньше не видел.
   - Скажи дедушке, пусть придет за мной, - проговорила она.
   Джулиан смотрел на нее, потрясенный.
   - Скажи Каролине, пусть придет за мной. Джулиан, похолодев,  отпустил  ее
руку, и она опять пошла, шатаясь и прихрамывая, как будто одна  нога  у  нее
короче другой. Волны ночной тьмы, казалось, гнали ее от него.
   - Мама! - закричал Джулиан. - Мамочка, родная, подожди!
   Мать как-то вся съежилась и повалилась на тротуар.  Он  бросился  к  ней,
упал на колени и стал  звать:  "Мама!  Мама!"  Он  перевернул  ее.  Лицо  ее
искажала  страшная  гримаса.  Один  глаз,  огромный,  выпученный,   медленно
поворачивался влево, точно сорвался  с  якоря.  Другой  уставился  на  него,
обшарил его лицо. Ничего не нашел и закрылся.
   - Подожди меня! - крикнул Джулиан, вскочил на ноги и  бросился  бежать  к
видневшимся вдали огням. - Помогите! Помогите! - кричал он  голосом  тонким,
как нитка. А огни, горевшие впереди, уходили  тем  дальше,  чем  быстрее  он
бежал. Ноги его как свинцом налились и, казалось, не двигались.  Вал  ночной
тьмы сносил его назад, к матери, отдаляя на какой-то миг  вступление  в  мир
скорби и раскаяния.
 
 
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров
   Дата последней редакции - 20.11.99
 
 
 
 
   Фланнери О'Коннор
 
   ГИПСОВЫЙ НЕГР
 
   Перевод С. Белокриницкой
 
   Проснувшись, мистер Хед увидел, что комната залита лунным светом. Он  сел
в постели и посмотрел на половицы - цвета серебра! - на  тиковую  наволочку,
которая казалась парчовой, и тут же увидел  в  пяти  шагах,  в  зеркале  для
бритья, половину луны,  будто  ждущей,  чтобы  он  разрешил  ей  войти.  Она
покатилась дальше, и ее свет облагородил все  предметы  в  комнате.  Стул  у
стены словно замер в готовности исполнять приказания, а висящие на нем брюки
мистера Хеда выглядели прямо-таки аристократично, точно  брошенное  на  руки
слуге одеяние вельможи. Но луна была печальна. Лунный диск в зеркале смотрел
в окно на лунный диск, плывущий над конюшней, и, казалось,  созерцал  самого
себя глазами юноши, которому представилась его старость.
   Мистер Хед мог бы сказать луне, что старость - это дар божий и что только
с годами приходит трезвое понимание жизни, необходимое наставнику  молодежи.
С ним, по крайней мере, было так.
   Сидя, он ухватился за  прутья  в  изножии  кровати  и  подтянулся,  чтобы
увидеть циферблат будильника, который  стоял  на  перевернутом  ведре  возле
стула. Было два часа ночи. Звонок будильника был испорчен, но мистер  Хед  и
без всяких приспособлений умел просыпаться вовремя. Ему стукнуло шестьдесят,
но годы не притупили его реакций; его телом и душой управляли воля и сильный
характер, и эти качества были написаны у него  на  лице  -  длинном  лице  с
длинным закругленным бритым подбородком и длинным повисшим  носом.  Глаза  -
живые, но спокойные - в чудодейственном свете луны  смотрели  бесстрастно  и
умудренно;  такие  глаза  могли  быть  у  одного  из   великих   наставников
человечества. У Вергилия, которого подняли среди ночи и послали сопровождать
Данте, или, вернее, у ангела Рафаила, когда  свет  господень  разбудил  его,
чтобы он сопутствовал Товии. Темно было только в тени под самым окном,  там,
где стояла раскладушка Нелсона.
   Нелсон свернулся клубочком, прижав колени к подбородку. Коробки  с  новым
костюмом  и  шляпой,  присланными  из  магазина,  стояли   на   полу   около
раскладушки, чтобы быть у него под рукой, как только  он  проснется.  Ночной
горшок, на который уже не падала тень, в лунном  свете  казался  белоснежным
маленьким ангелом, охранявшим сон ребенка. С уверенностью, что ему по  плечу
воспитательная миссия предстоящего дня, мистер Хед улегся  снова.  Он  хотел
встать пораньше Нелсона и приготовить  завтрак  к  тому  времени,  когда  он
проснется. Мальчик всегда злился, если мистер Хед вставал раньше его.  Чтобы
поспеть на станцию к половине шестого, выйти надо в четыре. Поезд подойдет в
пять сорок пять, и опоздать никак нельзя - ведь его  остановят  только  ради
них.
   Мальчик едет в город первый раз, хотя и твердит, что второй, поскольку он
там родился. Мистер Хед пробовал объяснить ему, что тогда он был еще  совсем
глупый и не мог понимать, где находится, но мальчик заладил  свое  и  ничего
слушать не хочет. Сам мистер Хед едет в третий раз.
   Нелсон сказал ему:
   - Мне вот десять лет, а я уже второй раз еду.
   Мистер Хед стал с ним спорить.
   - Ты  там  пятнадцать  лет  не  был,  -  сказал  Нелсон,  -  а  вдруг  ты
заблудишься? Там теперь небось все по-другому.
   - А ты когда-нибудь видел, чтобы я заблудился? - спросил мистер Хед.
   Нелсон, конечно, этого не видел,  но  он  любил,  чтобы  последнее  слово
оставалось за ним, и ответил:
   - А тут и заблудиться-то негде.
   - Придет день, - изрек мистер Хед, - и ты поймешь, что  не  такой  уж  ты
умник, как тебе кажется.
   Он вынашивал план  этой  поездки  несколько  месяцев,  думая,  правда,  в
основном о ее воспитательной цели. Мальчик получит урок  на  всю  жизнь.  Он
перестанет задирать нос из-за того, что родился  в  городе.  Поймет,  что  в
городе нет ничего хорошего. Мистер Хед покажет ему город, как он есть,  чтоб
ему до конца жизни больше не захотелось уезжать  из  дому.  В  конце  концов
мальчик поймет, что не такой уж он умник, как ему кажется, думал мистер Хед,
засыпая.
   В половине четвертого его разбудил запах жареного сала, и он  вскочил  на
ноги. Раскладушка была пуста, а коробки раскрыты. Он натянул брюки и побежал
в кухню. Мясо было готово, на плите  жарилась  кукурузная  лепешка.  Мальчик
сидел в полутьме за столом и пил из жестянки холодный кофе. Он был  в