Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
истер Скимпол? Я как будто слышала его голос.
- Он самый! Вот человек, с которым мне так хорошо, как ни с кем другим.
Что за прелестное дитя!
Я спросила Ричарда, знает ли кто-нибудь, что они приехали сюда вместе.
Нет, ответил он, этого не знает никто. Он пошел навестить милого старого
младенца, - так он называл мистера Скимпола, - и милый старый младенец
сказал ему, где мы находимся, а он, Ричард, сказал тогда милому старому
младенцу, что ему очень хочется съездить к нам, и милый старый младенец
напросился к нему в спутники; вот Ричард и взял его с собой.
- Я ценю его на вес золота, - даже втрое больше, чем он весит - а уж о
тех жалких деньгах, которые я уплатил за его проезд, и говорить нечего, -
сказал Ричард. - Такой веселый малый. Вот уж непрактичный человек! Наивен и
молод душой!
Я, правда, не видела никакой непрактичности в том, что мистер Скимпол
катается за счет Ричарда, но ничего не сказала. Впрочем, сам мистер Скимпол
вошел в комнату, и мы переменили разговор. Мистер Скимпол был счастлив
видеть меня; сказал, что целых шесть недель лил из-за меня сладостные слезы
радости и сочувствия; в жизни не был так доволен, как в тот день, когда
услышал о моем выздоровлении; только теперь начал понимать, какой смысл
имеет сплав добра и зла в нашем мире; почувствовал, как высоко он ценит свое
здоровье, когда слышит, что болен кто-то другой; не может утверждать
наверное, но, возможно, это все-таки в порядке вещей, что "А" должен косить
глазами, чтобы "Б" осознал, как приятно смотреть прямо перед собой, а "В"
должен ходить на деревянной ноге, чтобы "Г" лучше ценил свои ноги из плоти и
крови, обтянутые шелковыми чулками.
- Дорогая мисс Саммерсон, посмотрите на нашего друга Ричарда, - говорил
мистер Скимпол, - он положительно окрылен самыми светлыми надеждами на
будущее, хотя вызывает он их из тьмы Канцлерского суда. Как это
очаровательно, как вдохновляет, как полно поэзии! В древности пастух был
весел и в лесной глуши, ибо в своем воображении он слышал звуки свирели и
видел пляски Пана * и нимф. А этот вот пастушок, наш буколический Ричард,
увеселяет скучные судебные Инны, заставляя фортуну и ее свиту резвиться в
них под мелодичное чтение судебного приговора, звучащее с судейской скамьи.
Очень приятное зрелище, не правда ли? Какой-нибудь брюзгливый ворчун может,
конечно, сказать мне: "А что толку от этих судов "права" и "справедливости",
если все они - сплошное злоупотребление? Что вы можете сказать в их защиту?"
Я отвечу: "Мой ворчливый друг, я их не защищаю, но они мне очень приятны.
Вот, например, юный пастушок, мой друг, превращает их в нечто, пленяющее мою
наивность. Я не говорю, что они существуют только для этого - ведь я дитя
среди вас, практичных ворчунов, и не обязан отчитываться перед вами и перед
самим собою, - но, быть может, это и так".
Я всерьез начала думать, что Ричард вряд ли мог бы найти себе худшего
друга. Меня тревожило, что в то время, когда ему так было нужно руководиться
твердыми принципами и стремиться к определенной цели, он подружился с тем,
кто был так чарующе беспечен, отмахивался от всего на свете и легко
обходился без всяких принципов и целей. Я, пожалуй, могла понять, почему
такой человек, как мой опекун, умудренный жизненным опытом и вынужденный
наблюдать презренные уловки и раздоры всех тех, кто имел несчастье связаться
с семейной тяжбой, находил огромное облегчение в мистере Скимполе, который
охотно признавался в своих слабостях и проявлял столь простодушную
наивность; но я не была уверена, так ли все это бесхитростно, как кажется, и
даже подумывала - уж не играет ли мистер Скимпол какую-то роль, которая не
хуже всякой другой роли, но с меньшими хлопотами позволяет ему
потворствовать своей лени.
Они оба отправились меня провожать, а когда мистер Скимпол расстался с
нами у калитки, я тихонько вошла в наш дом вместе с Ричардом и сказала:
- Ада, душенька моя, я привела к тебе в гости одного джентльмена.
Не трудно было разгадать выражение ее зардевшегося изумленного личика.
Она всем сердцем любила Ричарда, и он знал это, знала и я. Все это было
очень прозрачно, хоть и считалось, что они встретились только как
родственники.
Я готова была не верить себе, такой скверной становилась я в своей
подозрительности, но у меня не было полной уверенности в том, что и Ричард
любит Аду всем сердцем. Он горячо восхищался ею, - как все и каждый, - и,
наверное, с огромной гордостью и пылом возобновил бы их раннюю помолвку,
если бы не знал, что Ада сдержит обещание, данное опекуну. И все же меня
терзала мысль, что влияние тяжбы распространилось даже на его любовь, - в
этом, как и во всем остальном, Ричард откладывал осуществление своих самых
искренних и серьезных намерений до той поры, когда развяжется с делом
Джарндисов. Ах! Никогда я не узнаю, каким мог бы сделаться Ричард, если бы в
его жизнь не вошло это зло!
Со свойственной ему прямотой он сказал Аде, что приехал не за тем,
чтобы тайком нарушить условия, поставленные мистером Джарндисом с ее
согласия (пожалуй, слишком безоговорочного и доверчивого, по его мнению);
нет, он приехал открыто повидаться со мной и с нею и доказать, что не по его
вине у него с мистером Джарндисом создались натянутые отношения. "Милый
старый младенец" должен был прийти к нам с минуты на минуту, поэтому Ричард
попросил меня встретиться с ним на следующее утро, - он хотел поговорить со
мною наедине и оправдаться. Я предложила пойти погулять с ним по парку в
семь часов утра, и так мы и условились. Вскоре явился мистер Скимпол и целый
час смешил нас своими шутками. Он настоял на том, чтобы мы позвали
"Ковинсову малютку" (то есть Чарли), и с видом доброго дедушки сказал ей,
что по мере сил давал возможность подзаработать ее покойному отцу, а если
кто-нибудь из ее братишек поспешит заняться той же профессией, он, мистер
Скимпол, надо надеяться, успеет и его завалить работой.
- Ведь я то и дело запутываюсь в этих сетях, - объяснил мистер Скимпол,
попивая вино, разбавленное водой, и обводя нас сияющим взором, - но меня то
и дело выпутывают... как рыбачью лодку. Или, скажем, позволяют мне выйти
сухим из воды, как судовой команде, уволенной на берег. Всегда получается
так, что кто-то за меня платит. Сам я платить не могу, как вам известно,
потому что у меня никогда не бывает денег. Но Кто-то за меня платит. Я
выпутываюсь благодаря Кому-то. Не в пример скворцу, я выпутываюсь из силков.
Если вы спросите, кто же этот Кто-то, клянусь честью, я не смогу ответить.
Так давайте же выпьем за Кого-то. Благослови его бог!
На другой день Ричард немного опоздал, но ждала я его недолго, и мы
отправились в парк. Утро было ясное и росистое, небо без единого облачка.
Весело пели птички; дивно красиво искрились капельки росы на траве, зарослях
папоротника и листве деревьев, а леса как будто стали еще пышнее, словно в
прошлую тихую ночь, когда они покоились в непробудном сне, Природа,
проявляясь во всех мельчайших жилках каждого чудесного листика, бодрствовала
дольше обычного, чтобы прославить наступающий день.
- Что за очаровательное место! - воскликнул Ричард, оглядываясь кругом.
- С тяжбами связано столько всяких ссор и раздоров, а тут ничего этого нет.
Зато здесь были иные горести.
- Знаете, что я вам скажу, милая девушка, - продолжал Ричард, - когда
я, наконец, приведу в порядок свои дела, я приеду сюда отдыхать.
- Не лучше ли отдохнуть теперь же? - спросила я.
- Ну, что вы - отдыхать теперь, или вообще делать что-нибудь
определенное теперь, это не так-то легко, - возразил Ричард. - Короче
говоря, невозможно, по крайней мере для меня.
- Почему же нет? - спросила я.
- Вы сами знаете, почему, Эстер. Если бы вы жили в недостроенном доме,
зная, что его придется покрыть кровлей или снять ее, зная, что его будут
сносить или перестраивать сверху донизу уже завтра или послезавтра, на
будущей неделе, через месяц или в будущем году, вам трудно было бы там
отдыхать - волей-неволей вам пришлось бы вести беспорядочную жизнь. Так живу
и я. Вы сказали: "Отдохнуть теперь же". Но для нас, истцов, нет слова
"теперь".
Я была почти готова поверить в притягательную силу суда, о которой мне
столько говорила моя бедная маленькая слабоумная приятельница, потому что
снова увидела, как лицо Ричарда омрачилось по-вчерашнему. Страшно подумать,
но что-то в нем напоминало несчастного, теперь уже покойного "человека из
Шропшира".
- Милый Ричард, наш разговор начался плохо, - сказала я.
- Я знал, что вы это скажете, Хлопотунья.
- Не я одна так думаю, милый Ричард. Не я предостерегала вас однажды,
умоляя не возлагать надежд на это фамильное проклятие.
- Опять вы возвращаетесь к Джону Джарндису! - с досадой сказал Ричард.
- Ну что ж, придется нам поговорить о нем рано или поздно - ведь самое
важное, что мне нужно сказать, касается его; так уж лучше начать сразу.
Милая Эстер, неужели вы ослепли? Неужели вам не ясно, что в этой тяжбе он
заинтересованное лицо, и если ему, быть может, на руку, чтобы я в ней не
разбирался и бросил о ней думать, то это вовсе не на руку мне.
- Эх, Ричард, - сказала я с упреком, - вы видели мистера Джарндиса,
беседовали с ним, жили у него, знали его; так как же вы можете так говорить,
- хотя бы мне одной и в уединенном месте, где никто нас не может услышать, -
и как у вас хватает духу высказывать столь недостойные подозрения?
Он густо покраснел; должно быть, врожденное благородство пробудило в
нем угрызения совести. Помолчав немного, он ответил сдержанным тоном:
- Эстер, вы, конечно, знаете, что я не подлец и что с моей точки зрения
подозрительность и недоверие - это дурные качества в юноше моих лет.
- Безусловно, - сказала я. - Я совершенно в этом уверена.
- Что за милая девушка! - воскликнул Ричард. - Очень похоже на вас и
утешительно для меня. А я нуждаюсь хоть в капельке утешения, - так мучит
меня вся эта история, потому что как бы хорошо она ни кончилась, она
все-таки неприятная, о чем мне излишне говорить вам.
- Я отлично знаю, Ричард, - сказала я, - знаю не хуже, чем... чем,
скажем, вы сами, что подобные заблуждения чужды вашей натуре. И я не хуже
вас понимаю, что именно заставило вас перемениться так резко.
- Нет, нет, сестричка, - проговорил Ричард более веселым тоном, - вы-то
уж, во всяком случае, будьте ко мне справедливы! Если я имел несчастье
подпасть под влияние тяжбы, то ведь и мистер Джарндис его не избежал. Если
она слегка развратила меня, то, вероятно, слегка развратила и его. Я не
говорю, что он сделался бесчестным человеком, оттого что попал в это сложное
и неопределенное положение; нет, человек он честный, в этом я не сомневаюсь.
Но влияние тяжбы оскверняет всех. Вы же знаете, что всех. Вы слышали, как он
сам всегда утверждал это. Так почему же он один уберегся?
- Потому, Ричард, - объяснила я, - что он человек незаурядный, и он
твердо держится за пределами порочного круга.
- Ну да, потому-то, потому! - со свойственной ему живостью отозвался
Ричард. - Что ж, милая девушка, может, это и вправду умней и расчетливей,
когда притворяешься равнодушным к судьбе своей тяжбы. Глядя на тебя, прочие
истцы начинают относиться спустя рукава к защите собственных интересов, и
может случиться так, что некоторые люди сойдут в могилу, некоторые
обстоятельства исчезнут из людской памяти, и под шумок произойдет немало
событий, довольно-таки выгодных для тебя.
Мне было так жаль Ричарда, что я уже не смогла упрекнуть его даже
взглядом. Я вспомнила, как снисходителен был опекун к его заблуждениям, как
беззлобно он о них говорил.
- Эстер, - продолжал Ричард, - вы не должны думать, что я приехал сюда
обвинять Джона Джарндиса у него за спиной. Я приехал только затем, чтобы
оправдаться. Я скажу одно: все шло прекрасно, и мы прекрасно ладили, пока я
был мальчиком и в мыслях не имел этой самой тяжбы; но как только я начал
интересоваться ею и разбираться в ней, дело приняло совершенно другой
оборот. Тогда Джон Джарндис вдруг решает, что мы с Адой должны разойтись, и
если я не изменю своего весьма предосудительного образа действий, значит я
ее недостоин. Но я, Эстер, вовсе не собираюсь менять свой предосудительный
образ действий. Я не хочу пользоваться расположением Джона Джарндиса ценой
таких несправедливых компромиссных условий, каких он не имеет права
диктовать. Нравится ему или не нравится, а я должен защищать свои права и
права Ады. Я очень много думал об этом, и вот к какому выводу я пришел.
Бедный, милый Ричард! Он действительно думал об этом очень много. Как
ясно это было видно по его лицу, голосу, по всему его виду.
- Итак, я честно сказал ему (надо вам знать, что я написал ему обо всем
этом), - сказал, что между нами имеются разногласия и лучше открыто признать
это, чем скрывать. Я благодарен ему за его добрые намерения и
покровительство, и пусть он идет своей дорогой, а я пойду своей. Дело в том,
что дороги наши не сходятся, По одному из двух завещаний, о которых идет
спор, я должен получить гораздо больше, чем он. Я не берусь утверждать, что
именно оно будет признано законным: однако оно существует и тоже имеет шансы
на утверждение.
- Я не от вас первого узнала о вашем письме, дорогой Ричард, - сказала
я. - Мне уже говорили об этом, и без единого слова обиды или гнева.
- В самом деле? - промолвил Ричард, смягчаясь. - Значит, хорошо, что я
назвал его человеком честным, несмотря на всю эту несчастную историю. Но так
я всегда говорил и никогда в этом не сомневался. Я знаю, милая Эстер,
суждения мои кажутся вам чрезмерно резкими, так же отнесется к ним и Ада,
когда вы расскажете ей о том, что произошло между мною и опекуном. Но, если
бы вы так же вникли в тяжбу, как я; если б вы покорпели над бумагами, как я
корпел, когда работал у Кенджа; если бы вы знали, сколько в этих бумагах
скопилось всяких обвинений и контробвинений, подозрений и контрподозрений, я
казался бы вам сравнительно сдержанным.
- Может быть, и так, - сказала я. - Но неужели вы думаете, Ричард, что
в этих бесчисленных бумагах много правды и справедливости?
- В тяжбе есть где-то и правда и справедливость, Эстер...
- Точнее, были - давным-давно, - сказала я.
- Есть... есть... должны быть где-то, - с жаром продолжал Ричард, - и
их надо вытащить на свет божий. Но разве можно вытащить их, превращая Аду во
что-то вроде взятки, в средство зажать мне рот? Вы говорите, что я
переменился под влиянием тяжбы. Джон Джарндис говорит, что каждый, кто в ней
участвует, меняется, менялся и будет меняться под ее влиянием.
Следовательно, тем правильней я поступил, решив сделать все, что в моих
силах, чтобы привести ее к концу.
- Все, что в ваших силах, Ричард! А разве другие столько лет не делали
всего, что было в их силах? И разве трудности стали легче от того, что было
столько неудач?
- Не может же это продолжаться вечно, - ответил Ричард с такой кипучей
страстностью, что во мне снова пробудилось печальное воспоминание об одной
недавней встрече. - Я молод и полон рвения, а энергия и решимость часто
творили чудеса. Другие отдавались этому делу только наполовину. Я же
посвящаю ему всего себя. Я превращаю его в цель своей жизни.
- Но, Ричард, дорогой мой, тем хуже, тем хуже!
- Нет, нет и нет! Не бойтесь за меня, - возразил он ласково. - Вы
милая, добрая, умная, спокойная девушка, которую любят все: но у вас
предвзятые взгляды. А теперь вернемся к Джону Джарндису. Повторяю, добрая
моя Эстер, когда мы с ним были в таких отношениях, которые он считал столь
удобными для себя, мы были в неестественных отношениях.
- Неужели отчуждение и враждебность - это естественные отношения между
вами, Ричард?
- Нет, этого я не говорю. Я хочу сказать, что тяжба поставила нас в
неестественные условия, с которыми естественные родственные отношения
несовместимы. Вот для меня еще одно основание сдвинуть ее с мертвой точки!
Когда тяжба кончится, я, быть может, увижу, что ошибался в Джоне Джарндисе.
Когда я с нею разделаюсь, в голове у меня, возможно, прояснится, и, может
быть, я соглашусь с тем, что вы говорите сегодня. Отлично. Тогда я признаю
свою ошибку и принесу ему извинения.
Откладывать все до какого-то дня, который существует только в твоем
воображении! Оставлять все запутанным и нерешенным на неопределенный срок!
- А теперь, лучшая из наперсниц, - продолжал Ричард, - мне хочется,
чтобы моя кузина Ада поняла, что в своем отношении к Джону Джарндису я не
проявляю ни придирчивости, ни непостоянства, ни своенравия, но действую
разумно и целесообразно. Я хочу объяснить ей при вашем посредстве свое
поведение, потому что она глубоко уважает и почитает кузена Джона, и я знаю,
вы опишете ей мой образ действий в светлых тонах, хоть вы его и не
одобряете, и... и, короче говоря... - тут он запнулся, - я... я не хочу,
чтобы такая доверчивая девушка, как Ада, считала меня сварливым,
подозрительным сутягой.
Я сказала в ответ, что эти последние слова гораздо более достойны его,
чем все, что он говорил раньше.
- Что ж, это похоже на правду, моя милая, - согласился Ричард. -
Пожалуй, так оно и есть. Но я скоро добьюсь своих прав. И тогда опять стану
самим собой, не бойтесь.
Я спросила: это все, что я должна передать Аде?
- Не все, - ответил Ричард. - Я не могу утаить от нее, что Джон
Джарндис ответил на мое письмо в обычном своем тоне, называя меня "мой
дорогой Рик", попытался опровергнуть мои доводы и сказал, что они не ухудшат
его отношения ко мне. (Все это очень мило, конечно, но дела не меняет.)
Пусть Ада знает: я теперь потому вижусь с ней редко, что защищаю ее интересы
также, как и свои, - поскольку мы в совершенно одинаковом положении, - и
если до нее дойдут вздорные слухи о том, что я будто бы легкомысленный и
неблагоразумный человек, то она им, надеюсь, не поверит; напротив, я все
время жду конца тяжбы и в зависимости от этого строю свои планы. Раз я
теперь совершеннолетний и уже вступил на определенный путь, я не считаю себя
обязанным давать отчет Джону Джарндису ни в каких своих поступках; но Ада
все еще состоит под опекой суда, и я пока не прошу ее снова стать моей
невестой. Когда же она сделается самостоятельной, я опять буду самим собой,
а наши обстоятельства тогда, наверное, изменятся к лучшему. Если вы
передадите ей все это со свойственной вам деликатностью, вы окажете мне
очень большую и очень ценную услугу, милая Эстер, а я с тем большей силой
буду врубаться в дебри джарндисовской тяжбы. Конечно, я не прошу вас
умалчивать обо всем этом в Холодном доме.
- Ричард, - отозвалась я, - вы оказали мне большое доверие, но боюсь,
что вы не послушаетесь моего совета, правда?
- В этом отношении не могу послушаться, милая девушка. Во всем
остальном - охотно.
Как будто в его жизни было что-то другое! Как будто весь его жизненный
путь и характер не были окрашены в один цвет!
- Можно мне задать вам один вопрос, Ричард?
- Разумеется, - сказал он со смехом. - Кому же и спрашивать, как не
вам?
- Вы сами сказали, что ведете беспорядочную жизнь.
- А как быть, милая Эстер, если еще ничего н