Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
я. Вдруг появились глаза. И лицо.
Что-то на меня глядит... Должно быть, тени... Их озаряют сполохи нежного
пламени в моей голове... Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел
больше знать. Одиночество - извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше,
чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда
и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный
ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, -
как юные совы, примостившиеся на плечах, - мечты с глазами, светлеющими в
сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины
красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые
крылья...
Он поднял глаза.
- Спасибо, - сказала Жоан.
- За что?
- За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в
этом нуждалась.
Равик кивнул, он заметил, что ее рюмка снова пуста.
- Хорошо, - сказал он. - Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже
ничто не светилось.
- Вы хотите идти? - спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то
прятался.
- Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в
девять. - Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота
и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
- Можете меня не провожать.
- Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще
немного.
- Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли
остаться? Ведь самое трудное осталось позади.
- Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его
мокрые серые нити извивались на ветру.
- Вот что, - сказал он. - Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода
не для прогулок.
Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.
- Не оставляй меня здесь, - быстро и горячо заговорила она, и он
почувствовал ее дыхание. -
Не оставляй меня здесь одну... Только не сегодня. Я не знаю, что со мной
такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу...
Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы... Не надо было
уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня... Теперь я не вынесу
одиночества...
Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.
- Дитя, - сказал он. - Рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому.
- Он посмотрел на шезлонг. - Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда-то
еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут
можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете
меня?
Она кивнула, но не отодвинулась от него.
- В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.
- Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак...
- Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе.
Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное - по приходе
в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну... Ладно, останемся
здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я
побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.
- Не надо, - сказала Жоан.
- Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что - подушки, одеяло и прочее.
- Я могу позвонить.
- И я могу. - Равик потянулся к звонку. - Лучше, если это сделает
мужчина.
Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.
- Вы переоцениваете наши возможности, - сказал Равик. - Премного
благодарен. Но мы - люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку
и пару простынь. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и
дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного
воспаления легких. Можете все это сделать?
- Разумеется, мсье. Я и сам хотел это предложить.
- Хорошо. - Равик закурил сигарету. - Я выйду в коридор. Произведу смотр
обуви перед дверями. Мой любимый вид спорта. Не сбегу, - сказал он, уловив
взгляд Жоан. - Я не Иосиф Прекрасный. Не брошу свое пальто на произвол
судьбы.
Портье появился в коридоре с постельным бельем. Увидев Равика, он
остановился. Его лицо просияло.
- Такое не часто встретишь, - сказал он.
- И со мною это не часто случается. Только в дни рождения и на Рождество.
Давайте вещи. Отнесу их сам. А это что?
- Грелка. Ведь у вас было воспаление легких.
- Чудесно. Но я согреваю свои легкие коньяком. - Равик достал из кармана
несколько кредиток.
- Мсье, у вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.
- Спасибо, дорогой. - Равик посмотрел на старика. - Только она наверняка
будет мне мала.
- Что вы, как раз впору придется. Совершенно новая. Скажу по секрету -
получил в подарок от одного американца. А он - от одной дамы. Я таких вещей
не ношу. Только ночные рубашки. А пижама совершенно новая, мсье.
- Ладно. Тащите. Посмотрим.
Равик ждал в коридоре. Перед дверями стояли три пары обуви. Пара закрытых
ботинок с растяжным резиновым верхом. Из-за двери доносился могучий храп. У
другой двери были выставлены коричневые мужские туфли и дамские лакированные
полусапожки на высоких каблуках и с пуговками.
Они казались странно одинокими и покинутыми, хоть и стояли рядом.
Портье принес пижаму. Это была не пижама, а мечта. Синий искусственный
шелк в золотых звездах. С минуту Равик, совершенно онемев, смотрел на нее.
Он хорошо понимал американца.
- Роскошная вещь, правда? - с гордостью спросил портье.
Пижама в самом деле была новой и даже упакована в фирменную картонку
"Магазэн дю Лувр", где ее купили.
- Жаль, - сказал Равик. - Хотелось бы мне увидеть даму, которая выбрала
ее.
- На одну ночь пижама ваша, мсье. Вам вовсе не обязательно ее покупать.
- Сколько за прокат?
- Сколько дадите.
Равик сунул руку в карман.
- Ну что вы, мсье, слишком много, - сказал портье.
- Вы не француз?
- Француз. Из Сан-Назера.
- Значит, общение с американцами испортило вас. А кроме того, за такую
пижаму сколько ни дай - все мало.
- Рад, что она вам понравилась; Спокойной ночи, мсье. Завтра спрошу ее у
дамы.
- Сам верну завтра утром. Разбудите меня в половине восьмого. Только
стучите тихо. Я услышу... Спокойной ночи.
- Видите, - обратился Равик к Жоан, показывая пижаму. - Костюм для
Деда-Мороза. Ваш портье волшебник. Сейчас облачусь в эту штуку. Не надо
бояться быть смешным. Впрочем, для этого требуется не только мужество, но и
известная непринужденность.
Он постелил себе на шезлонге. Ему было безразлично, где спать - в своем
отеле или здесь. В коридоре он обнаружил сносную ванную, а портье дал ему
новую зубную щетку. Все остальное было не важно. Жоан была для него чем-то
вроде пациентки.
Он налил полный стакан коньяку и вместе с рюмкой поставил у кровати.
- Надеюсь, вам этого хватит, - сказал он. - Так проще. Мне не придется
вставать и наливать вам снова и снова. Бутылку и другую рюмку забираю себе.
- Рюмка мне не нужна. Могу пить из стакана.
- Тем лучше.
Равик улегся на шезлонге. Ему понравилось, что женщина перестала опекать
его. Она добилась своего и теперь, слава Богу, не обременяла его чрезмерными
проявлениями гостеприимства.
Он налил себе полную рюмку и поставил бутылку на пол.
- Салют!
- Салют! Благодарю вас.
- Все в порядке. Меня и так не очень-то тянуло под дождь.
- Он еще не кончился?
- Нет.
Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось
пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем
сама печаль... Какое-то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна,
которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда-то выплеснула па
маленький остров и забыла на нем, - крупицу человека, света, мысли.
- В такую ночь хорошо пить.
- Да. И плохо быть одному.
Равик немного помолчал.
- К этому всем нам пришлось привыкать, - сказал он затем. - То, что
некогда связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы
с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно. - Он снова наполнил рюмку. -
Мальчиком однажды ночью я спал на лугу. Было лето, на небе ни облачка. Перед
тем как заснуть, я смотрел на
Орион, он висел далеко на горизонте, над лесом. Потом среди ночи я
проснулся и вдруг вижу - Орион прямо надо мной. Я запомнил это на всю жизнь.
В школе я учил, что Земля - планета и вращается вокруг своей оси, но
воспринял это отвлеченно, как-то по-книжному, никогда над этим не
задумываясь. А тут я впервые ощутил, что это действительно так.
Почувствовал, как Земля бесшумно летит в неимоверно огромном пространстве. Я
почувствовал это с такой силой, что вцепился в траву, боялся - снесет.
Видимо, это произошло потому, что, очнувшись от глубокого сна, на мгновение
покинутый памятью и привычкой, я увидел перед собой громадное, сместившееся
небо. Внезапно земля оказалась для меня недостаточно надежной... С тех пор
она такой и осталась.
Он выпил свою рюмку.
- Это кое-что усложняет, но многое и облегчает. - Он посмотрел в сторону
Жоан Маду. - Вы, вероятно, уже совсем спите. Если устали, не отвечайте.
- Еще не сплю. Но скоро засну. Какая-то часть во мне бодрствует. Она
холодна и никак не заснет.
Равик поставил бутылку на пол. Тепло комнаты бурой усталостью
просачивалось в него. Набегали тени. Взмахи крыльев. Чужая комната. Ночь...
А на улице, как далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя... слабо
освещенная хижина на краю хаоса, крохотный огонек, бессмысленно мерцающий в
пустыне, чье-то лицо, глядя в которое говоришь и говоришь...
- А вы это когда-нибудь чувствовали? - спросил он.
Она помолчала.
- Да. Только не так. По-другому. Когда я целыми днями ни с кем не
разговаривала и бродила по ночам, и кругом были люди, и они чем-то
занимались и куда-то шли, и у них был свой дом... Только у меня ничего...
Тогда все постепенно становилось нереальным... будто я утонула и бреду под
водой по чужому городу...
Кто-то поднялся по лестнице. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Сразу же
глухо загудел водопровод.
- Зачем оставаться в Париже, если у вас тут никого нет? - спросил Равик,
почти засыпая.
- Не знаю. А куда мне деваться?
- Вам некуда вернуться?
- Нет. Возврата нет ни для кого. Никуда.
Порыв ветра швырнул тяжелые струи в стекло.
- Зачем же вы приехали в Париж? - спросил Равик.
Жоан ответила не сразу. Он решил, что она уже заснула.
- Рачинский приехал со мной в Париж, потому что мы хотели расстаться, -
сказала она наконец.
Равик не удивился ответу. Есть часы, когда не удивляешься ничему.
Человека, вернувшегося в номер напротив, начало рвать. Сквозь дверь
доносились приглушенные стоны.
- С чего же было так отчаиваться? - спросил Равик.
- Потому что он умер! Умер! Был - и вдруг не стало! Не вернуть! Никогда!
Умер! Уже никогда ничего не сделать!.. Неужели вы не понимаете? - Жоан
приподнялась на локте, пристально всматриваясь в Равика.
Потому что он ушел прежде, чем ты смогла уйти от него, подумал Равик,
потому что он оставил тебя одну прежде, чем ты была к этому подготовлена.
- Я... я должна была относиться к нему иначе... я была...
- Забудьте об этом. Раскаяние - самая бесполезная вещь на свете. Вернуть
ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь
не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в
музее.
Жоан ничего не ответила. Равик увидел, что она отпила глоток и снова
откинулась на подушку. Было что-то еще... но он слишком устал, чтобы думать.
Впрочем, ему все было безразлично. Хотелось спать.
Утром предстояла операция. Остальное его не касалось. Он поставил пустую
рюмку на пол, рядом с бутылкой. Странно, где только иной раз не
приземлишься, подумал он.
VI
Когда Равик вошел, Люсьенна Мартинэ сидела у окна.
- Ну что? - спросил он. - Каково первый раз встать с постели?
Девушка посмотрела на него, потом в окно - на серый пасмурный день - и
снова на него.
- Плохая погода, - сказал он.
- Нет, - ответила она. - Для меня хорошая.
- Почему?
- Потому что не надо выходить на улицу.
Она сидела в кресле, съежившись, накинув на плечи дешевенькое ситцевое
кимоно, - щуплое, неказистое существо с плохими зубами, но для Равика она
была в этот момент прекраснее Елены Троянской, кусочком жизни, спасенной его
руками. Правда, гордиться особенно было нечем - ведь другую он совсем
недавно потерял. Следующую он, наверно, тоже потеряет, в конце концов он
потеряет их всех и самого себя. Но эта пока была спасена.
- Мало радости разносить шляпки в такую погоду, - сказала Люсьенна.
- А вы разносили шляпки?
- Да. Я работала у мадам Ланвер. Ателье на авеню Матиньон. Мы работали до
пяти. А потом надо было разносить заказчицам картонки. Сейчас половина
шестого. Самое время бегать со шляпками. - Она посмотрела в окно. - Жаль,
дождь перестал. Вчера было лучше. Весь день лило как из ведра. А теперь
кому-нибудь другому приходится бегать.
Равик сел против нее на подоконник. Странно, подумал он. Всегда ждешь,
что человек, избежав смерти, будет безмерно счастлив. Но так почти никогда
не бывает. Вот и Люсьенна. Свершилось маленькое чудо, а ей только и радости,
что не надо выходить под дождь.
- Почему вы выбрали именно эту клинику, Люсьенна? - спросил он.
Она настороженно взглянула на него.
- Мне говорили о ней.
- Кто?
- Знакомая.
- Как ее зовут?
Девушка помедлила.
- Она тоже была здесь. Я проводила ее сюда, до самых дверей. Потому и
знала адрес.
- Когда это было?
- За неделю до того, как пришла сама.
- Это та, что умерла во время операции?
- Да.
- И все-таки вы пришли сюда?
- Да, - равнодушно ответила Люсьенна. - А почему бы и нет?
Равик не сказал того, что хотел сказать. Он посмотрел на маленькое
холодное лицо. Когда-то оно было нежным. Как быстро жизнь ожесточила его.
- Вы были у той же акушерки? - спросил он. Люсьенна молчала.
- Или у того же врача? Можете мне спокойно сказать. Я ведь не знаю, кто
они.
- Сначала у нее была Мари. За неделю до меня. За десять дней.
- А потом пошли вы, хотя знали, что случилось с Мари?
Люсьенна пожала плечами.
- А что мне оставалось? Пришлось рискнуть. Никого другого я не знала.
Ребенок... Куда мне с ребенком?
Она смотрела в окно. На балконе напротив стоял мужчина в подтяжках. Он
держал над собой раскрытый зонтик.
- Сколько мне еще лежать здесь, доктор?
- Около двух недель.
- Целых две недели?
- Это не так уж долго. А что?
- Где же взять такие деньги?
- Может быть, вас удастся выписать немного раньше.
- Вы думаете, я смогу расплатиться? У меня нет таких денег. Очень уж
дорого - тридцать франков в сутки.
- Кто вам сказал?
- Сестра.
- Какая? Конечно, Эжени...
- Да. Она сказала, что за операцию и бинты придется платить отдельно. Это
дорого?
- За операцию вы уже заплатили.
- Сестра говорит, этого далеко не достаточно.
- Сестра не знает всего, Люсьенна. Лучше спросите как-нибудь у доктора
Вебера.
- Мне хотелось бы узнать поскорее.
- Зачем?
- Тогда легче рассчитать, сколько придется отрабатывать. - Люсьенна
посмотрела на свои тонкие, исколотые иглой пальцы. - Еще за комнату надо
заплатить. За целый месяц. Я пришла сюда тринадцатого. Пятнадцатого надо
было предупредить хозяйку, что я съезжаю. А так придется платить за целый
месяц, и хоть бы было за что.
- Вам никто не помогает?
Люсьенна взглянула на него. Внезапно лицо ее постарело лет на десять.
- Сами ведь все понимаете, доктор! Он только злится. Сказал мне: "Не
думал, что ты такая дура! А то не стал бы связываться".
Равик кивнул. Все это было не ново.
- Люсьенна, - сказал он. - Попробуем получить что-нибудь с женщины,
которая сделала вам аборт. Виновата она. Вы только должны назвать ее.
Девушка встрепенулась. Всем своим существом она приготовилась к отпору.
- Полиция? Нет! Еще сама влипну.
- Никакой полиции. Мы только пригрозим этой женщине.
Она горько усмехнулась.
- Угрозами ничего не добьетесь. Она железная. Пришлось уплатить ей триста
франков. А что получилось?.. - Люсьенна оправила кимоно. - Некоторым просто
не везет, - спокойно добавила она, словно говорила не о себе, а о ком-то
постороннем.
- Неправда, - ответил Равик. - Вам здорово
повезло.
В операционной он застал Эжени. Она до блеска начищала никелированные
инструменты. Это было одно из ее любимых занятий. Работа поглотила ее
настолько, что она не услышала, как он вошел.
- Эжени, сказал он.
Она вздрогнула и обернулась.
- Ах, это вы! Вечно вы пугаете меня!
- Не думал, что я такая важная персона. А вот вам не следовало бы пугать
пациентов разговорами о гонорарах и плате за лечение.
Эжени выпрямилась и застыла с тряпкой в руке.
- Ах, вот оно что! Эта паршивая проститутка уже насплетничала вам...
- Эжени, - сказал Равик. - Среди женщин, ни разу не спавших с мужчиной,
больше проституток, чем среди тех, для кого это стало горьким куском хлеба.
Я уже не говорю о замужних. Кроме того, девушка не насплетничала. Просто вы
испортили ей день, вот и все.
- А хотя бы и так! Какие нежности! При ее-то образе жизни...
Эх ты, ходячий катехизис морали, подумал Равик. Омерзительная спесивая
ханжа. Что знаешь ты об одиночестве этой маленькой модистки, которая
отважилась прийти к акушерке, погубившей ее подругу, - прийти в ту же
клинику, где подруга умерла? А сейчас она твердит лишь одно: "А что мне
оставалось?" и "Как мне за все расплатиться?.."
- Вышли бы вы замуж, Эжени, - сказал Равик. - За вдовца с детьми. Или за
владельца похоронного бюро.
- Мсье Равик, - с достоинством произнесла сестра. - Не угодно ли вам не
вмешиваться в мою личную жизнь? Иначе мне придется пожаловаться доктору
Веберу.
- Вы это и так делаете с утра до вечера. - Равик не без радости заметил,
что на скулах у нее проступили красные пятна. - Эжени, почему набожные люди
так нетерпимы? Самый легкий характер у циников, самый невыносимый - у
идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления?
- Слава Богу, нет.
- Так я и думал. А теперь отправлюсь к дочерям греха. В "Озирис". Сообщаю
об этом на всякий случай, - вдруг понадоблюсь доктору Веберу.
- Сомневаюсь, чтобы вы могли ему понадобиться.
- Быть девственницей еще не значит быть ясновидящей. А вдруг я ему
понадоблюсь? Пробуду там примерно до пяти. Затем отправлюсь к себе в отель.
- Тоже мне отель, еврейская лавочка!
Равик обернулся.
- Эжени, не все беженцы евреи. И даже не все евреи - евреи. А иной раз
евреем оказывается тот, о ком этого и не подумаешь. Я даже знавал одного
негра-еврея. Ужасно одинокий был человек. Любил только одно - китайскую
кухню. Вот как бывает на свете.
Сестра ничего не ответила. Она продолжала нещадно надраивать
никелированный поднос, и без того уже начищенный до блеска.
Равик сидел в бистро на улице Буасьер и смотрел сквозь мокрое от дождя
стекло, когда внезапно заметил на улице человека. Это было словно удар
кулаком в живот. В первое мгновение он ощутил только шок, еще не понимая
толком, что произошло... Но