Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
остановился в дверях. Зал тонул в дыму и
музыке. Сказав что-то своим соседям по столику, Жоан быстро подошла к нему.
- Равик...
- Ты еще занята?
- А что?
- Уйдем отсюда.
- Но ты ведь сказал...
- С этим покончено. Ты еще занята?
- Нет. Надо только предупредить вон тех за столиком, что я ухожу.
- Поскорее... Жду тебя у входа, в такси.
- Хорошо. - Она остановилась. - Равик...
Он посмотрел на нее.
- Ты пришел ради меня? - спросила она.
Он помедлил с ответом.
- Да, - тихо сказал он. Ее трепетное лицо тянулось ему навстречу. - Да,
Жоан. Ради тебя. Только ради тебя!
Она просияла.
- Пойдем, - сказала она. - Пойдем! Что нам за дело до этих людей.
Они ехали по улице Льеж.
- Что случилось, Равик?
- Ничего.
- Я так испугалась.
- Забудь. Ничего не случилось.
Жоан посмотрела на него.
- Мне показалось, ты никогда больше не придешь.
Он наклонился к ней. Она дрожала.
- Жоан, - сказал он. - Не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь
огни фонарей и тысячи пестрых вывесок? Мы живем в умирающее время, а в этом
городе все еще клокочет жизнь. Мы оторваны от всего, у нас остались одни
только сердца. Я был где-то на луне и теперь вернулся.., И ты здесь, и ты -
жизнь. Ни о чем не спрашивай. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче
вопросов. Впереди ночь, несколько часов, целая вечность... пока за окном не
загремит утро. Люди любят друг друга, и в этом - все! Это и самое
невероятное, и самое простое на свете. Я это почувствовал сегодня... Ночь
растаяла, преобразилась в цветущий куст, и ветер доносит аромат земляники...
Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не
говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким же успехом можно и умереть...
Свет фонарей врывался в окна такси, как вращающийся луч маяка в темноту
судовой каюты. Глаза Жоан на бледном лице казались то прозрачными, то совсем
черными.
- Мы не умираем, - прошептала она, прижимаясь к Равику.
- Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает
непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе
весна, когда засыпаешь - осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и
лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца,
или дождь, или ветер, - и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и
теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости - вот
жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза мерцают, звездная пыль
струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны. Между нами
трепещет загадка - Ты и Я, Зов и Отклик, рожденные вечерними сумерками,
восторгами всех, кто любил... Это как сон лозы, перебродивший в бурю
золотого хмеля... Крики исступленной страсти... Они доносятся из самых
стародавних времен... Бесконечный путь ведет от амебы к Руфи, и Эсфири, и
Елене, и Аспазии, к голубым Мадоннам придорожных часовен, от рептилий и
животных - к тебе и ко мне...
Она прижалась к нему и не шевелилась, бледная, самозабвенно преданная, а
он склонился над ней и говорил, говорил; и вначале ему чудилось, будто
кто-то заглядывает через плечо, какая-то тень, и, смутно улыбаясь, беззвучно
говорит вместе с ним, и он склонялся все ниже и чувствовал, как она
устремляется ему навстречу... Так было еще мгновение... Потом все исчезло...
XIII
- Скандал! - сказала дама с изумрудами, сидевшая напротив Кэт Хэгстрем. -
Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что Луи гомосексуалист?
Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина де Ньюбур
официально считалась его любовницей. И вот представь себе: неделю назад он
возвращается из Рима на три дня раньше, чем обещал, отправляется вечером на
квартиру к этому Ники - хочет сделать ему сюрприз, - и кого бы ты думала он
там застает?
- Свою жену, - сказал Равик.
Дама с изумрудами взглянула на него. У нее был такой вид, будто она
только что узнала о банкротстве своего мужа.
- Вы уже слышали эту историю? - спросила она.
- Нет. Но иначе и быть не могло.
- Не понимаю, - сказала она с нескрываемым изумлением. - Как это вы
догадались?
Кэт улыбнулась.
- Дэзи, у доктора Равика своя теория. Он называет ее систематикой случая.
По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.
- Как интересно! - Дэзи улыбнулась, хотя по всему было видно, что ей
вовсе не интересно. - Никто бы ни о чем и не узнал, - продолжала она, - но
Луи закатил дикую сцену... Он был вне себя. Переехал в отель "Крийон". Хочет
развестись. Все только и гадают, какую он придумает причину. - Она
откинулась на спинку кресла, вся - ожидание и нетерпение. - Ну, что ты
скажешь?
Кэт бросила быстрый взгляд на Равика. Он рассматривал ветку орхидеи,
лежавшую на столе между картонками от шляп и корзиной с виноградом и
персиками, - белые цветы, похожие на бабочек, испещренных сладострастными
красными сердечками.
- Невероятно, Дэзи, - сказала Кэт. - Поистине невероятно!
Дэзи упивалась произведенным ею эффектом.
- А вы что скажете? Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли? -
спросила она Равика.
Он бережно вставил ветку орхидеи в узкую хрустальную вазу.
- Нет, действительно не мог.
Дэзи, удовлетворенно кивнув, взяла свою сумку, пудреницу и перчатки.
- Надо бежать. У Луизы в пять коктейль. Будет ее министр. Чего только там
не наслушаешься! - Она встала. - Между прочим, Фреди и Марта снова
разошлись. Она вернула ему драгоценности.
Уже в третий раз. И всегда это производит на него впечатление. Доверчивый
барашек. Думает, его любят ради его самого. Он вернет ей все, да еще даст
хороший кусочек в придачу. Как обычно. Он, бедняга, еще ничего не знает, а
она уже успела присмотреть кое-что у Остертага. Он всегда там покупает.
Рубиновую брошь - четырехугольные крупные камни, чистейшая голубиная кровь.
Да, Марта умна. Дэзи поцеловала Кэт.
- Прощай, моя кошечка. Теперь, по крайней мере, будешь знать, что
творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда? - Дэзи посмотрела на Равика.
Он перехватил взгляд Кэт.
- Еще не скоро, - сказал он. - К сожалению, не скоро.
Он подал Дэзи шубку. Она носила темную норку без воротника. Жоан такая бы
пошла, подумал он.
- Приходите как-нибудь вместе на чашку чаю, - сказала Дэзи. - По средам у
меня почти никого не бывает. Посидим, поболтаем. Никто не помешает. Я очень
интересуюсь хирургией.
- С удовольствием приду.
Равик закрыл за ней дверь и вернулся обратно.
- Красивые изумруды, - сказал он.
Кэт рассмеялась.
- Вот из чего прежде складывалась моя жизнь, Равик. Вы можете это понять?
- Что ж тут непонятного? Просто великолепно, если можешь так жить.
Никаких волнений.
- А я этого уже не понимаю.
Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.
Равик наблюдал за ней.
- В общем, не важно, где жить, Кэт. Больше или меньше удобств - не в этом
главное. Важно только, на что мы тратим свою жизнь. Да и то не всегда.
Кэт забралась с ногами на кровать. У нее были длинные красивые ноги.
- Все становится неважным, - сказала она, - если пролежишь несколько
педель в постели, а потом снова начинаешь ходить.
- Вам не обязательно оставаться здесь. Хотите - переезжайте в
"Ланкастер", только непременно возьмите сиделку.
Кэт отрицательно покачала головой.
- Я останусь здесь, пока не наберусь сил для дороги. Тут я буду надежно
укрыта от всех этих Дэзи.
- Гоните их в шею! Ничто так не утомляет, как болтовня.
Кэт осторожно вытянулась на постели.
- А вы знаете, при всей своей страсти к сплетням Дэзи замечательная мать.
Она отлично воспитывает своих детей, у нее их двое.
- Бывает и так, - равнодушно заметил Равик. Кэт натянула на себя одеяло.
- В клинике, как в монастыре, - сказала она. - Заново учишься ценить
самые простые вещи. Начинаешь понимать, что это значит - ходить, дышать,
видеть.
- Да. Счастья кругом - сколько угодно. Только нагибайся и подбирай.
Она удивленно посмотрела на него.
- Я говорю серьезно, Равик.
- И я, Кэт. Только самые простые вещи никогда не разочаровывают. Счастье
достается как-то очень просто и всегда намного проще, чем думаешь.
Жанно лежал в постели. На одеяле были в беспорядке разбросаны какие-то
проспекты.
- Почему ты не зажжешь свет? - спросил Равик.
- Пока мне и так видно. У меня хорошее зрение.
Проспекты содержали описания протезов. Жанно добывал их как только мог.
Последние ему принесла мать. Он показал Равику какой-то особенно яркий,
красочный проспект. Равик включил свет.
- Вот самая дорогая нога, - сказал Жанно.
- Но не лучшая, - ответил Равик.
- Зато самая дорогая. Я скажу страховой компании, что мне нужна именно
эта нога. Она мне, конечно, совсем ни к чему. Главное - получить побольше
денег. А я обойдусь и пустой деревяшкой, лишь бы денег дали.
- У страховой компании есть свои врачи, Жанно. Они все проверяют.
Мальчик приподнялся на постели.
- Вы думаете, они не оплатят мне протез?
- Может быть, и оплатят, только не самый дорогой. Но денег на руки не
дадут, а позаботятся о том, чтобы ты действительно получил протез.
- Тогда я возьму его и сразу же продам. Конечно, я что-то потеряю на
этом. Процентов двадцать. Не много, по-вашему? Сначала я скину десять
процентов. Может быть, стоит заранее переговорить с магазином? Какое дело
компании, возьму я протез или нет? Ее дело заплатить. А остальное ее не
касается... Разве не так?
- Так. Попытаться, во всяком случае, можно.
- Эти деньги для меня не пустяк. На них мы купим прилавок и оборудование
для небольшой молочной. - Жанно хитро улыбнулся. - Ведь этакая нога с
шарниром и всякими штуками стоит немало! Тонкая работа. Вот здорово
получится!
- Из страховой компании уже приходили?
- Нет. Насчет ноги и отступного еще не приходили. Только насчет операции
и клиники. Стоит нам взять адвоката? Как вы считаете?.. Он ехал на красный
свет! Это точно. Полиция...
Сестра принесла ужин и поставила на столике у постели Жанно. Мальчик
заговорил снова, только когда она ушла.
- Кормят здесь до отвала, - сказал он. - Я никогда еще так хорошо не ел.
Даже не могу сам всего съесть, - приходит мать и доедает остатки.
Хватает для нас двоих. А она на атом экономит. Очень уж дорого стоит
палата.
- За все заплатит компания. Так что тебе не о чем
волноваться.
Серое лицо мальчика чуть оживилось.
- Я говорил с доктором Вебером. Он обещал мне десять процентов. Пошлет
компании счет за все расходы. Она оплатит, а он даст мне десять процентов
наличными.
- Ты молодец, Жанно.
- Будешь молодцом, если беден.
- Верно. Нога болит?
- Болит ступня, которой у меня уже нет.
- Это нервы. Они еще остались.
- Знаю. И все-таки странно. Болит то, чего у тебя нет. Может быть, это
душа моей ступни? - Жанно усмехнулся: он сострил. Потом заглянул в тарелки.
- Суп, курица, салат, пудинг. Мать будет довольна. Она любит курицу. Дома мы
ее не часто видим. - Он улегся поудобней. - Иной раз я просыпаюсь ночью и
думаю: а вдруг придется за все платить самим?.. Знаете, так бывает:
проснешься ночью и ничего не соображаешь. А потом вспомнишь, что ты в
клинике лежишь, как сынок богатых родителей, можешь требовать все, что
угодно, вызывать звонком сестру, и она обязана прийти, а заплатят за все
другие. Замечательно, правда?
- Да, - сказал Равик. - Замечательно...
Он сидел в комнате для осмотров в "Озирисе".
- Еще остался кто-нибудь? - спросил он.
- Да, - сказала Леони. - Ивонна. Она последняя.
- Пришли ее. Ты здорова, Леони.
Ивонна была мясистой двадцатипятилетней блондинкой с широким носом и
короткими толстыми руками и ногами, обычными для многих проституток.
Самодовольно покачивая бедрами, она вошла в комнату и приподняла шелковое
платье.
- Туда, - сказал Равик.
- А так нельзя? - спросила Ивонна.
- Зачем так?
Вместо ответа она молча повернулась и показала свой могучий зад. Он был
весь в синих кровоподтеках. Видимо, кто-то ее здорово отлупил.
- Надеюсь, клиент тебе хорошо заплатил, - сказал Равик. - Это не шутки.
Ивонна покачала головой.
- Ни одного сантима, доктор. Клиент тут ни при чем.
- Значит, ты сама получаешь от этого удовольствие. Не знал, что тебе это
нравится.
Ивонна снова отрицательно покачала головой; на ее лице появилась
довольная, загадочная улыбка. Ситуация ей явно нравилась. Она чувствовала
себя важной персоной.
- Я не мазохистка, - сказала она, гордясь знанием такого слова.
- Так что же это? Поскандалили?
Ивонна немного помолчала.
- Это любовь, - сказала она затем и блаженно говела плечами.
- Ревность?
- Да.
Ивонна сияла.
- Должно быть, очень больно?
- От этого не бывает больно.
Она осторожно улеглась.
- Знаете, доктор, мадам Роланда сперва не хотела пускать меня к гостям.
"Хотя бы на часок, - сказала я ей. - Попробуем хотя бы часок! Вот увидите!"
И теперь у меня такой успех, как никогда.
- Почему?
- Не знаю. Попадаются типы, которые от этого прямо-таки с ума сходят. Это
их возбуждает. За последние три дня я принесла выручки на двести пятьдесят
франков больше. Долго еще будет видно?
- По крайней мере, недели две-три.
Ивонна прищелкнула языком.
- Если так, удастся справить новую шубу. Лиса - отлично выкрашенные
кошачьи шкурки.
- А не хватит, твой друг легко сможет помочь - снова отлупит.
- Этого он никогда не станет делать, - живо ответила Ивонна. - Он не из
таких... Не какая-нибудь расчетливая сволочь, знаете ли. Он делает это
только от страсти. Когда на него находит. А так ни за что - хоть на коленях
проси.
- Характер! - Равик поднял глаза. - Ты здорова, Ивонна.
Она встала.
- Тогда я пошла, внизу меня уже поджидает старик с седой бороденкой.
Показала ему рубцы. Чуть не взбесился. Дома ему и словечка не дают сказать.
Небось спит и видит, как бы излупить свою старуху. - Она звонко
расхохоталась. - Доктор, до чего же смешны люди, правда?
Самодовольно покачивая бедрами, Ивонна вышла.
Равик вымыл руки. Затем прибрал инструменты и подошел к окну. Над домами
нависли серебристо-серые сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, словно
черные руки мертвецов. В окопах, засыпанных землей, ему случалось видеть
такие руки. Он открыл окно. Час нереальности, колеблющийся между днем и
ночью. Час любви в маленьких отелях - для женатых мужчин, которые по
вечерам, исполненные достоинства, восседают за семейным столом. Час, когда
на ломбардской низменности итальянки уже произносят felissima notte (1). Час
отчаяния и грез.
Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу стало гораздо темнее. Влетели
тени, забились в уголки и завели беззвучный разговор. Бутылка коньяку,
припасенная Роландой, сверкала на столе, как шлифованный топаз. Равик
постоял еще с минуту. Потом спустился вниз.
Большой зал был ярко освещен. Играла пианола. Девицы в розовых рубашках
сидели в два ряда на мягких пуфиках. Груди у всех были раскрыты - клиенты
хотели видеть товар лицом. Их собралось
---------------------------------------(1) Прекраснейшая ночь (ит.). уже
человек пять-шесть, главным образом мелкие буржуа средних лет. Это были
осторожные специалисты. Они знали дни осмотра и приходили сразу после него,
чтобы ничем не рисковать. Ивонна была со своим стариком. Он сидел за
столиком перед бутылкой "дюбонне", а она стояла рядом, поставив ногу на
стул, и пила шампанское. Она получала десять процентов с каждой бутылки.
Старик, видимо, совсем рехнулся - очень уж здорово он раскошелился.
Шампанское заказывали только иностранцы. Ивонна знала это. Она стояла в
небрежной позе укротительницы львов.
- Ты уже кончил, Равик? - спросила Роланда, стоявшая у двери.
- Да, все в порядке.
- Хочешь что-нибудь выпить?
- Нет, Роланда. Пойду к себе в отель. Я до сих пор работал. Все, что мне
сейчас нужно, - это горячая ванна и свежее белье.
Он направился к выходу, минуя бар и гардероб. На улице стоял вечер с
фиолетовыми глазами. В синем небе одиноко и торопливо гудел самолет. Черная
маленькая птичка верещала на ветке голого дерева.
Женщина, больная раком, пожирающим ее, словно безглазый серый хищник;
маленький калека, подсчитывающий свою ренту; проститутка с золотоносным
задом; первый дрозд на голых ветвях - все это скользит и скользит мимо, а
он, безразличный ко всему этому, медленно бредет сквозь сумерки, пахнущие
теплым хлебом, к женщине.
- Хочешь еще кальвадоса?
Жоан кивнула.
- Разве что чуть-чуть.
Равик сделал знак кельнеру.
- Есть у вас кальвадос постарше?
- Разве этот нехорош?
- Хорош. Но, может быть, у вас в погребе найдется другой?
- Сейчас посмотрю.
Кельнер прошел мимо кассы, около которой дремала хозяйка с кошкой на
коленях, и скрылся за матовой стеклянной дверью в конторке, где хозяин
возился со счетами. Через минуту он вышел оттуда, важный и чинный, и, даже
не взглянув в сторону Равика, направился к лестнице, ведущей в подвал.
- Кажется, все в порядке, - заметил Равик.
Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца.
Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально
посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая
много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес
две большие рюмки.
- Вот, мсье, - сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся
на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил
обе рюмки на треть.
- Попробуй-ка, - сказал Равик Жоан.
Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней.
Жоан удивленно
посмотрела на Равика.
- Такого кальвадоса я никогда не пила, - сказала она и сделала второй
глоток. - Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
- Вот видите, мадам, - с удовлетворением заявил кельнер. - Это вы очень
тонко заметили.
- Равик, - сказала Жоан. - Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я
уже не смогу пить другой.
- Ничего, сможешь.
- Но всегда буду мечтать об этом.
- Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
- Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
- Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос
и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.
Жоан рассмеялась.
- Какой вздор! И ты сам это отлично понимаешь.
- Еще бы не вздор. Но ведь человек и жив-то вздором, а не черствым хлебом
фактов. Иначе что же сталось бы с любовью?
- А при чем тут любовь?
- Очень даже при чем. Ведь тут сказывается преемственность. В противном
случае мы могли бы любить только раз в жизни, а потом отвергали бы
решительно все. Однако тоска по оставленному или покинувшему нас человеку
как бы украшает ореолом того, кто приходит потом. И после утраты новое
предстает в своеобразном романтическом свете. Старый, искренний самообман.
- Когда ты так рассуждаешь, мне просто противно слушать.
- Мне и самому противно.
- Не смей так говорить. Даже в шутку. Чудо ты превращаешь в какой-то
трюк.
Равик ничего не ответил.
- И кажется, будто тебе все надоело и ты подумываешь о том, чтобы брос