Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
ше
я вдыхал его, тем явственнее ощущал, как внутри меня все туже и туже
закручивается сладостная пружина безрассудства. О том, что случится, когда
она -- очень скоро! -- распрямится, я догадывался и потому встал с постели,
ощупью нашел в темноте кресло и устроился там в позе эмбриона, укрывшись
своим пиджаком. Вино 1962 года почти заставило меня позабыть, что у Аллы нет
наготы.
-- Там удобнее? -- спросила она.
-- Спокойнее...
-- Ты настоящий мужчина,-- вздохнула Алла.-- Я тебя уважаю...
-- А зачем ты врала им про нас?.. И еще про дачу, теннис, машины?..
-- Не знаю... Пусть думают, что мы счастливые и богатые...
-- Пусть...
-- Но мы же в самом деле могли познакомиться в институте... И все
остальное... И дача у нас могла быть... И.машина... Разве нет?
-- Спокойной ночи,-- ответил я.
-- Спасибо,-- отозвалась Алла, и мне послышалось, что она улыбается.
XIII.
Утром я проснулся оттого, что в грудь мне уперлось холодное острие.
Надо мной стояла Алла, и в руке у нее была вчерашняя шпага.
-- Вставай, Тристан! -- смеялась она.
-- Я проспал? -- Мне показалось, что я дома и нужно мчаться на работу.
-- Проспал! -- кивнула Алла.
За завтраком мы пили кофе с молоком из чашек, похожих на большие пиалы,
и ели булочки с маслом и джемом. Потом нас повезли в парк вроде Сокольников,
там мы гуляли, ели мороженое и обсуждали нелегкое существование французских
пенсионеров в сравнении с беззаботной житухой советских ветеранов труда. В
конце концов, забывшись, я все-таки вытащил фотографию Вики, и наши хозяева,
вообразив, очевидно, недоброе, все оставшееся время поглядывали на Аллу с
ободряющим сочувствием.
К обеду мы должны были вернуться в лоно родной спецтургруппы. Почти у
самого отеля мсье Антуан вручил нам подарки -- два целлофановых мешочка, в
которых лежали белые носки с надписью "теннис", матерчатые повязки на голову
и махровые браслеты, называющиеся, как выяснилось впоследствии,
"напульсниками"... Из сопроводительного объяснения сияющего мсье Антуана я
уловил только одно слово -- "хобби".
-- О! -- только и удалось выговорить мне.
-- Ах! -- воскликнула Алла и бросилась ему на шею, как если бы ей
подарили "рено"...
Прощаясь, Алла и мадам Марта всплакнули.
Надо ли говорить, что Гегемон Толя вернулся с японским двухкассетным
магнитофоном. Это вызвало приступы зависти различной силы у всех, а
Торгонавта повергло в мрачное оцепенение: ему-то была подарена
хлопчатобумажная маечка с изображением Эйфелевой башни.
На оперативном совещании, проведенном сразу же после обеда и
посвященном пребыванию во французских семьях, нам с Аллой был объявлен
строжайший выговор за внесение злостной путаницы в утвержденный порядок
расселения и целенаправленный обман надежд французской общественности. Друг
Народов истерично крикнул, что за такие выходки становятся невыездными, а
товарищ Буров, обманутый вместе с французской общественностью, обиженно
кивнул. В ответ Алла с чисто бабушкиным негодованием отвергла домыслы о
каких-то там выходках и всю вину возложила на организаторов, которые вместо
четкого распределения по спискам устроили какой-то детский сад с картонными
зверушками, что и явилось подлинной причиной возникшей путаницы... А я
добавил, что ошибка вышла не только с нами, но и с Гегемоном Толей,
например. Нельзя же, в самом деле, на этом основании потребовать, чтобы он
передал свой благоприобретенный магнитофон Торгонавту, первоначально
запланированному для проживания в семье аристократов.....
Торгонавт вскинулся и посмотрел на нас глазами смертельно больного
человека, на мгновение вообразившего, что врачи просто-напросто перепутали
пробирки с анализами.
-- Как вам не стыдно! -- возмутился Друг Народов.-- Мы вас пожалели,
записали в резерв, а вы...
-- Ладно,-- тяжело вздохнул, товарищ Буров.-- Оргвыводы раньше нужно
было делать... Теперь-то что говорить...
И мне стало жалко его, захотелось подойти, хлопнуть по начальственному
плечу и сказать: "Не горюй, Буров, ничего же не былоМежду нами лежала
шпага!"
Вторым вопросом рассматривали заявление Поэта-метеориста и Пейзанки.
Оказалось, пока мы прохлаждались в семьях, у них все стало совсем серьезно.
Он читал ей стихи, она внимала в недоуменном восхищении, бегала в бар за
выпивкой, а поутру лелеяла его похмельную грусть. Для целенаправленно
пьющего человека очень важно, чтобы утром был кто-нибудь рядом. Исходя из
моего личного опыта, похмелье можно условно разделить на три стадии:
{}Плохендро-I (5-- 6 часов утра)
{}Плохендро-II (11-- 12 часов дня)
{}Плохендро-III (4-- 5 часов дня).
Искусство заключается в том, чтобы лаской и строго последовательным
введением в организм определенных доз алкоголя избавить похмельный организм
от мучений на этапе Плохендро-1, в крайнем случае -- на этапе Плохендро-П,
не доводя дело до ужасного Плохендро-Ш. Все три предыдущие жены
Поэта-метеориста этим искусством так и не овладели, хотя были женщинами
тонкими и образованными. А вот Пейзанка, выросшая в колхозе с прочными
питейными традициями, сызмальства приставленная к безбрежно пьющим отцу,
старшему брату и крестному, играючи разобралась в недужных ритмах
Поэта-метеориста,-- все остальное упиралось в денежную проблему, но Машенька
отнеслась к своим франкам с той же беззаботностью, с какой некогда ее мама
-- к облигациям государственного займа 1947 года. Короче, теперь, найдя друг
друга, они обратились с просьбой разрешить им проживание в одном номере.
-- Мы тут вам не загс! -- угрюмо отрубил товарищ Буров, забыв, что сам
еще вчера пытался навязаться Алле в мужья.
-- Что же делать? -- огорчилась Пейзанка.
-- Идите в мэрию и оформите брак! -- со смехом посоветовал Спецкор.
-- Странные у вас шуточки! -- неизвестно кого одернул Друг Народов.
Он вообще был озлоблен, так как принимавший его финансовый деятель
подарил ему визитную карточку и предложил широко пользоваться услугами
своего банка.
-- Мы с тобою -- городские чайки! -- высокомерно пробубнил
Поэт-метеорист, обнял свою новую подругу, и они покинули штабной номер.
Во второй половине дня нас возили по революционным местам Парижа. Мадам
Лану объясняла: вот здесь стояла гильотина, а тут везли на казнь Дантона, и
он крикнул: "Робеспьер, ты последуешь за мной!" А там были баррикады в 1848
году. Возложили цветы у стены Коммунаров на кладбище Пер-Лашез. В завершение
отправились в музей-квартиру Ленина.
-- Интересно, какие у него были суточные? -- тихонько спросил меня
Спецкор, осматривая помещение, в котором живал вождь.
Я хотел было пошутить про то, что суточные ему, видимо, платили
большие, но потом сэкономили на проезде в германском опломбированном вагоне,
но, поймав на себе исполненный священного идеологического гнева взгляд
Диаматыча, промолчал.
Вечером мы лежали со Спецкором в постели, попивали красное винцо из
бутылки, уведенной с ужина, и смотрели по телевизору фильм о любви стареющей
врачихи к красивому, но обреченному юноше. Она делала все, чтобы облегчить
его участь, даже знакомила его с хорошенькими девчушками, подглядывала, как
он занимался с ними любовью в отдельной больничной палате, и плакала от
ревности, нежности и бессилия...
-- Ой! -- вдруг подскочил я.-- Забыл!
-- Ты куда? -- удивился Спецкор.
-- Сегодня же выход на связь!
-- Не забудь, что прелюдия должна быть в три раза длиннее, чем сама
связь! -- посоветовал он мне вдогонку.
Диаматыча я обнаружил недалеко от отеля, в скверике, возле огромного
зелено-бронзового льва, под постаментом которого, если верить мадам Лану,
находится лаз в парижские катакомбы. Рядом с профессором стояли не слишком
молодая и привлекательная, но хорошо одетая женщина в очках и мальчик, почти
подросток, иронически рассматривавший уже знакомого мне киборга с
зажигающимися глазами. Я не слышал, о чем они говорили, так как спрятался за
деревом шагах в пятнадцати от них, но судя по тому, как Диаматыч мотал
головой, он отказывался от каких-то настойчивых предложений женщины, которая
вдруг заплакала, полезла в сумочку за платком, а мальчик, выключил киборга,
с досадой посмотрел на нее и даже осуждающе дернул за рукав. Тогда женщина
дала мальчику денег и отправила к лотку с прохладительными напитками,
работающему, несмотря на такой поздний час. Едва пацан, сверкая белыми
кроссовками, убежал, женщина обняла Диаматыча за шею и стала гладить по
голове. Поначалу он стоял, беспомощно опустив руки, а потом тоже обнял ее,
но неловко и очень вежливо, точно незнакомку в танце. Воротился мальчик с
тремя банками кока-колы. Диаматыч опасливо, как если бы это была граната,
потянул за кольцо и именно тогда увидел меня.
Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, а потом, сжав в
руке банку, как булыжник, он двинулся в мою сторону. Нет, сначала он что-то
сказал женщине, и она сразу изменилась в лице. А вот мальчик, слышавший те
же слова, глянул на меня без всякого интереса. Диаматыч подошел ко мне
вплотную. Банка в его кулаке сплющилась, и мокрая лампасина тянулась вдоль
брючины. Губы у него-дрожали, словно он хотел зарычать, приоткрывались, и я
заметил, что верхние зубы у Диаматыча пластмассово-белые, а нижние -- желтые
и выщербленные.
-- Все-таки выследил, филер проклятый! -- задыхаясь от ненависти,
проговорил он,-- Шпион... Сексот... Стукач... Доносчик...
Сосредоточившись на разнообразии слов, обозначающих в русском языке эту
древнюю профессию, я поначалу не въехал, что в данном конкретном случае
сказанное относится непосредственно ко мне, а когда понял, то от удивления
не смог вымолвить ни звука.
-- Это вас не касается! -- продолжал он, но уже не так кровожадно.--
Это мое личное дело! Почему вы всюду лезете? Я честный человек! Я член
партии! Почему я не могу увидеть женщину, которую люблю... любил...
То, что Диаматыч никакой не глубинщик, я понял сразу, как только увидел
в руках у парнишки киборга, но то, что у этого старого марксоведа и
энгельсолюба здесь, в Париже, есть любимая женщина, было настолько
ошеломляющим, что я снова не нашелся, что ответить.
-- Я знаю, вас специально ко мне приставили! -- снова оскалился
Диаматыч.-- Вы меня нарочно со своим дружком подначивали! Кололи?
Да?Радуйтесь, раскололи... Теперь медаль получите! А я ее все равно должен
был увидеть... Мы девять лет не виделись! Мальчик уже вырос, а я ему игрушку
купил... Вы должны меня понять! Вы же тоже коммунист... У вас ведь в КГБ все
коммунисты? Да? -- И он с жалобной надеждой посмотрел на меня.
-- Я не из КГБ.-- Ко мне наконец вернулся дар речи.
-- А откуда? -- почти с ужасом спросил он.
-- Из вычислительного центра "Алгоритм".
-- Понятно,-- обреченно кивнул Диаматыч.-- Товарищ... Простите, не знаю
вашего звания, что мне за это будет?
-- Трудно сказать...
-- Прошу вас, скажите правду!
-- Кто эта женщина? Только сразу и честно! -- строго спросил я,
подражая какому-то чекисту из какой-то детективной многосерятины.
-- Она была моей аспиранткой,-- с готовностью сообщил Диаматыч.-- Но я
не мог развестись с женой... Потом она уехала к родственникам... Сюда... Я
тоже мог уехать с ней... Но для меня Родина...
-- Да бросьте... Я же сказал, что не из органов...
-- Да, разумеется! -- закивал он, давая понять, что правила конспирации
им поняты и приняты к исполнению.-- Что мне за это будет?
-- Оставаться не собираетесь? -- глядя ему в переносицу, спросил я.
-- В каком смысле?
-- В смысле политического убежища...
-- Что вы! -- возмутился он и вспотел.-- У меня в Москве жена
полупарализованная... Что я говорю! Я родину никогда не продам...
-- Ясно! -- сурово перебил я.-- Это меняет дело. Вашу ситуацию в рапорт
включать не буду. Женщина. Ребенок. Это мы донимаем. Такие же люди, между
прочим...
-- Спасибо! -- вздохнул Диаматыч, и глаза его замутились ожиданием
слез.
-- Сегодня уже поздно. Даю вам десять минут на окончание разговора и
прощание. Завтра разрешаю вам сходить к ним в гости. Ненадолго!
-- Спасибо...-- заплакал он.
-- Прекратите! На нас смотрят! -- одернул я, поражаясь своей почти
профессиональной суровости.-- И запомните: мы здесь не встречались. Работаю
я в вычислительном центре "Алгоритм"!
-- Да... Конечно... Я понимаю... Ваша работа очень важнаяМы все должны
помогать!
"Боже мой,-- думал я, возвращаясь в отель.-- Как, оказывается, просто и
сладко быть судьей ближнего своего, как это легко и азартно -- карать или
миловать по своему усмотрению и видеть в глазах испуг, вызванный
одним-единственным словом твоим, одной-единственной усмешкой,
одним-единственным жестом! Не-ет, если жизнь ни разу по-настоящему не
искушала тебя, нельзя гордиться чистотой своей совести... Как нельзя
гордиться тем, что, родившись в Москве, ты не "окаешь"... Но что он нашел в
этой очкастой аспирантке, не понимаю!"
Поднимаюсь в свой номер, после мучительных колебаний я решил
поскрестись в дверь Аллы. Послышались шаги, а потом шепот:
-- Кто там?
-- Это я...
-- Кто "я"? -- уточнила Алла, явно издеваясь.
-- Я, Костя...
-- Ах, Костя... Тебе что-нибудь нужно?
-- Поговорить...
-- Поговорить? Ты со шпагой?
-- Не-ет...
-- Тогда спокойной ночи!
XIV.
Утром, нежась в постели, я наблюдал, как Спецкор истязает себя
гимнастикой, и с грустью думал о том, что все мои мускулы давно пропали без
вести под слоем жирка, а вот он буквально весь состоит из отчетливых мышц и
напоминает гипсового человека-экорше, рисовать которого мне приходилось в
школе. И вообще, наверное, Спецкор относится к женщинам, как собиратель
букета к степным цветикам: захотел -- нагнулся и сорвал, не захотел -- мимо
прошел.
-- Послушай, сосед...-- начал я.
-- Слушаю...-- отозвался он, изо всех сил упираясь в стену, точно желая
ее сдвинуть с места.
-- А ведь Диаматыч не глубиюцик...
-- А я тебе с самого начала говорил...
-- Послушай, сосед...
-- Слушаю...-- ответил Спецкор, становясь на голову.
-- Ты свою француженку долго уламывал?
-- Фу, Костя! -- возмутился он, пребывая в антиподском положении.-- Ты,
наверное, хотел сказать -- обольщал?!
-- Ну, обольщал...
-- Довольно-таки долго... Если бы я не знал французского, вышло бы
гораздо быстрее... Слова -- это время...-- отвечал он, страдая от
перевернутости.
-- А ты не боишься, что у тебя из-за нее неприятности будут?
-- Нет. Ради Мадлен я готов на все! Ф-у-у...-- Спецкор кувырком
воротился в исходное положение и начал делать самомассаж.
-- Тогда нам нужно договориться...-- осторожно приступил я к щекотливой
теме.-- Если ты... Ну... Понимаешь?
-- Понимаю. Если я соскочу... Да?
-- Да. Соскочишь. К Мадлен. Меня, естественно, будут допрашивать!
-- Опрашивать...
-- Ну, ладно -- про тебя расспрашивать... Что я должен говорить?..
-- Вали на меня, как на мертвого! -- разрешил Спецкор. Он закончил
самомассаж и направлялся в ванную.-- Говори, что я производил впечатление
человека, беззаветно влюбленного в родину, и что мое предательство -- для
тебя огромное потрясение, второе по силе после родового шока, когда ты
высунулся в жизнь и крикнул: "У-а!"
За завтраком дружно выпытывали у Гегемона Толи, как ему жилось в замке
у аристократов. Он скупо рассказывал про гараж с десятком автомобилей, про
винный погреб, способный в течение месяца поддерживать нормальную жизнь
нашего районного центра, про гардеробную, где можно заблудиться в шубах и
дубленках...
-- Ох! -- только и смогла вымолвить Пипа Суринамская.
-- Вот тебе и "ох"! -- разозлился Гегемон Толя.-- Ну, я его, падлу,
урою!
-- Кого? -- спросил Спецкор.
-- Есть кого...
Алла выглядела в то утро рассеянно-обаятельной, и официант, принесший
кофе, сделал ей какой-то тонкий комплимент, на который она улыбнулась с
грустной благодарностью.
-- Как спалось? -- полюбопытствовал я, допивая четвертый стакан
апельсинового сока.
-- Одиноко! -- вздохнула Алла.
-- Неужели?
-- Да. Машенька ушла с поэтом гулять по ночному Парижу... Вернулись
утром... Мне кажется, у них серьезно...
-- Интересно, о чем они разговаривают?
-- О нем,-- пожала плечами Алла.-- Точнее, он говорит о себе, а она
слушает и не перебивает. Мужчины врут, что им хочется понимания. На самом
деле они просто хотят, чтобы женщины заглядывали им в рот...
-- Не знаю... Мне в рот только дантисты заглядывают...
-- О! Тогда ты еще можешь составить счастье неглупой одинокой женщине!
-- Я готов.
-- А за дубленкой мы сегодня идем?
-- Я готов...
...Около Лувра все было перерыто и перегорожено. Здесь что-то строили,
но без грязи.
-- К двухсотлетию Великой французской революции,-- разъяснила мадам
Лану,-- будет сооружена стеклянная пирамида. По проекту китайского
архитектора Пея...
-- Почему китайского? -- удивился товарищ Буров.
-- Так решено,-- покачала головой она, давая понять, что и сама не в
восторге от такого выбора.-- В пирамиде будут вход в музей, кафе, магазин,
офисы... Многие французы считают, что это ни к чему. Я думаю примерно так
же...
-- Но Лувр-то не снесут? -- спросил я.
-- Простите... Куда его должны перенести? -- не поняла переводчица.
-- Он хотел сказать, что Лувр ведь ломать не собираются! -- пояснил
Спецкор.
-- Это невозможно! -- замахала руками мадам Лану.
-- А чего ж вы тогда волнуетесь? -- выдал я.-- Подумаешь, пирамидаЕсли
бы бассейн на месте Лувра -- тогда я еще понимаю!
-- Молодые люди, попрошу ваше остроумие держать при себе! -- решительно
одернул нас Диаматыч и глянул на меня глазами прилежного ученика, ожидающего
похвалы.
Сначала ходили по Лувру кучно и громко -- так что все оборачивались --
делились впечатлениями. Один советский гражданин внешторговского подвида,
ласково разъяснявший своей малолетней дочке сюжет картины "Юдифь и Олоферн",
завидев нас, поспешно увел прочь ребенка, чтобы не травмировать
восприимчивую детскую психику преждевременной встречей с соотечественниками.
Возможно, он был прав!
ПОЭТ-МЕТЕОРИСТ: "Потрясающе! Непостижимо! Великолепно! Первый раз вижу
музей, где продают пиво!"
ПИПА СУРИНАМСКАЯ, глядя на мумию: "Господи, какая худенькая!"
ТОРГОНАВТ, восторженно озираясь: "Я хочу быть простой серой луврской
мышью! Чтоб жить здесь..."
АЛЛА, возле Венеры Милосской: "Все разглядывают ее наготу, а ей нечем
закрыть лицо от стыда... Понимаешь?"
ДИАМАТЫЧ (громко и внятно): "Подумаешь, Лувр... Эрмитаж лучше!"
ГЕГЕМОН ТОЛЯ, глядя на статую Гермафродита: "Не по-нял... Ни хрена не
понял!"
ПЕЙЗАНКА: "А у нас такой же мужичок в деревне был. Знаешь, как его
называли!"
ГЕГЕМОН ТОЛЯ: "Как?"
ПЕЙЗАНКА: "Бабатя!"
СПЕЦКОР, возле "Джоконды": "Женщину с такой улыбочкой полюбить нельзя.
Все время будет казаться, что ты опять ляпнул какую-то глупость..."
ТОВАРИЩ БУРОВ: "Вечером надо на Пляс Пигаль сходить... А то в Москве
мужики спросят -- рассказать нечего..."
ДРУГ НАРОДОВ: "Сходим".
Постепенно спецтургруппа расс