Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
Юрий Поляков
Парижская любовь Кости Гуманкова
Повесть
Текст приводится по изданию журнала Юность NoNo 6-8, 1991 г.
Сканирование и распознавание: QuickeneR (принимаются сообщения о
замеченных ошибках распознавания)
Версия 1.0
Рисунок Виктора Скрылева
"...Вы про Париж хотели, да на розги съехали. Где же тут Париж?"
Федор Достоевский.
"Зимние заметки о летних впечатлениях".
I.
Наш пивной бар называется "Рыгалето", хотя на самом деле он никак не
называется, а просто на железной стене возле двери можно разобрать
полустершуюся трафаретную надпись:
Павильон No 27
Часы работы: 10.00 -- 20.00
Перерыв с 13.00 до 14.00
Выходной день -- воскресенье
Павильон! Это мы умеем: вонючую пивнушку назвать павильоном, душную
утробу автобуса -- салоном, сарай с ободранным киноэкраном -- Дворцом
культуры. Павильон... Его сооружали прямо на моих глазах: варили из
металлических труб и листового железа, а потом красили в ненавязчивый серый
цвет. Но тогда никто и не догадывался, что это будет пивнаяДумали, ну --
вторсырье, ну, в лучшем случае, овощная палатка. Даже спорили на бутылку, но
никто не выиграл, никому даже в голову не залетало: ПИВНОЙ ПАВИЛЬОН!
А происходило все это пятнадцать, нет, уже шестнадцать годиков назад. Я
только-только окончил институт и распределился в только-только созданный
вычислительный центр "Алгоритм". Если помните, страна в то время переживала
эпоху всеобщего "асучивания", и казалось, наконец-то найдено совершенное и
безотказное средство против нашего необоримого бардака: мол, ЭВМ не
проведешь и не обманешь!
Первым весть о пивной, будто бы открывающейся в железном сооружении,
принес Букин, наш местный алгоритмовский правдоискатель, отдававший все силы
делу борьбы за справедливость, разумеется, в рамках господствующего
беззакония. К тому же, страдая почками, он абсолютно не пил -- и это
придавало его деятельности оттенок мученичества.
-- Поздравляю! -- горько сказал Букин, входя в машинный зал.-- Будет
пивная. Я видел, как разгружали автоматы!
-- Ура-а! -- завопили мы, вскочив со своих мест.
-- Чего -- ура?! -- затрясся наш правдолюб.-- Будет вам теперь-- "Все
об АСУ"...
Мы дружно заржали, ибо второй, сокровенный, смысл названия этого
популярного в те годы справочника являлся предметом издевательств для целого
поколения программистов. Но, конечно, тревога Букина была обоснована: жил он
от "Рыгалето" неподалеку, а во что превращаются подъезды домов вблизи пивных
точек, общеизвестно. Но нам, молодым, веселым, умеренно выпивающим и живущим
у черта на рогах, эти опасения Букина казались смешными, а грядущие
нерукотворные моря в подъездах -- по колено!
Зато только представьте себе: выйдя в 17.15 из нашего стеклянного ВЦ,
где даже мыши не размножаются по причине всеобщей прозрачности, вы как бы
между прочим заглядываете в свою пивную, привычно вдыхаете табачно-дрожжевой
запах, бросаете в светящуюся щелку монетку, предварительно подставив под
кран свою кружку (гигиенично, да и посуду искать не нужно) и нежно
наблюдаете, как автомат, утробно крякнув, выдает вам одним пенным плевком
385 граммов жигулевского пива, а поскольку ваша собственная кружка в отличие
от казенной вмещает целый литр, можно повторить, как говорится, не отходя от
первоисточника.
Конечно, нашу пивную павильоном мы не называли никогда. СмешноСначала
безыскусно именовали "точкой", потом некоторое время -- "гадюшником". Года
полтора держалось название "У тети Клавы" -- по имени уборщицы, одноглазой
старушки, которая смело бросалась разнимать дерущихся с криком: "У тети
Клавы не поозоруешь!" Но вот выявился один замечательный завсегдатай --
спившийся балерун из Большого театра. Интересно, что даже в совершенно
попаламском состоянии он все равно ходил по-балетному -- вывернув мыски. За
дармовую кружку пива балерун охотно крутил фуэте и кричал при этом дурным
голосом: "Р-риголетто-о-о!" Почему "Риголетто", а не, допустим, "Корсар" или
"Щелкунчик",-- никто не знал. Пивную начали называть "Риголетто", потом
"Рыгалето", что в общем-то более соответствовало суровой общепитовской
действительности. Сам балерун вскоре, весной, умер прямо на пороге нашей
забегаловки, не дожив пяти минут до открытия, до 10.00, до реанимационной
кружки пива. А название намертво пристало к нашему железному павильону, и,
вспоминая того несчастного фуэтешника и видя, как все вокруг
переименовывается вспять, я думаю о том, что не каждому удается оставить
после себя такой прочный след в жизни.
Заглянуть, после напряженного рабочего дня в "Рыгалето" стало доброй и
прочной традицией нашего ВЦ, конечно, в основном его мужской части. Нарушить
этот обычай могло только стихийное бедствие или замызганная фанерка на
двери:
"ПИВА НЕТ"
Если когда-нибудь задумают построить памятник жертвам великого
эксперимента и даже объявят всесоюзный конкурс, я обязательно пошлю им свой
вариант: циклопическая железная дверь, гигантский заржавленный замок и
огромная фанерина с надписью: "ПИВА НЕТ".
Но тогда, в середине 70-х, эта табличка появлялась не так часто, как
нынче, и в "Рыгалето" мы -- нет, не отмечали, а именно обмывали пивом все
мало-мальски заметные события нашей жизни: дни рождения, именины, повышения
по службе, свадьбы, отпуска, прибавления в семействах, увольнения, разводы,
торжественные проводы на пенсию и-- в лучший мир...
В особенно торжественных случаях в пиво добавлялось немного водки, и от
"ерша" мир становился звеняще-легким и восхитительно простым. Правда,
ненадолго. Здесь, в "Рыгалето", мы обмыли и мою негаданную свадьбу, мои
служебные взлеты и падения, рождение моей первой и последней дочери Вики,
получение малогабаритной двухкомнатной квартиры в Южном Чертанове, обретение
шести соток под Волоколамском... Одним словом, все те события, которые
превращают молодого безответственного циника в ответственного циника средних
лет, готового поддерживать любой, самый идиотский режим, если тот
гарантирует незыблемость очередного отпуска. Да, мы были шумливы, веселы и
нетребовательны: пьяные байки какого-нибудь полпреда-расстриги заменяли нам
дальние странствия, а треск ломаемых соленых сушек -- щелканье кастаньет.
Но вот уже несколько лет, как я стал тяготиться коллективными заходами
в "Рыгалето". Знаете, хочется покоя и вдумчивости. И еще после работы, нужно
как-то перестроиться: из энергичного ведущего программиста, покрикивающего
на симпатичных молоденьких операторш, плавно превратиться в тихого, точно
доходяга, экономящего каждый свой поступок, каждое свое движение отца
семейства. Супруга моя суровая Вера Геннадиевна и не догадывается, что почти
каждая практикантка, направленная к нам в сектор, обязательно, хоть
ненадолго, влюбляется в меня, точнее в то, что от меня осталось с тех
шикарных институтских времен, когда мои кавээновские шуточки повторялись на
всех факультетах и курсах, а Ленька Пековский, беззастенчиво пользуясь
принадлежащими мне каламбурами, хохмами и примочками, пытался охмурять даже
аспиранток, не говоря уже об однокурсницах.
Итак, почти каждый вечер, прежде, чем до утра сгинуть в ненасытной
прорве семейного благополучия, я полчасика, а то и часик провожу здесь, в
"Рыгалето". Стою и потихоньку из своей баварской кружки производства
Дулевского завода фарфоровых изделий прихлебываю мутный желтый напиток,
способный раз и навсегда лишить профессиональной чувствительности любого
западного дегустатора пива. Но я не просто пью -- я думаю. Мои размышления
похожи на слоеный пирог: мысли существуют в некоем последовательно-слипшемся
единстве. Ну, вот, например, только несколько сегодняшних слоев:
{}как усыпить бдительность доглядчивой супруги моей Веры Геннадиевны и
так непринужденно отдать ей квартальную премию, чтобы она не заподозрила
меня в сокрытии четвертака, необходимого мне для регулярных медитаций в
"Рыгалето";
{}как уговорить дочь Вику продолжать посещение музыкальной школы, если
она ненавидит ее примерно так же, как я некогда ненавидел хор мальчиков,
куда меня воткнули родители, переболевшие в свое время страшным, с
галлюцинациями и маниями недугом под названием "Робертино Лоретти";
{}как понадежнее присобачить в ванной отвалившийся кафель, если клей БФ
не держит, а под раствор нужно соскабливать окаменевший цемент, что приведет
к повальному отлетанию плиток;
{}как объяснить тот факт, что Ад и Рай очень легко представить в виде
двух блоков памяти некоего гигантского компьютера? Причем первый блок хранит
информацию о достойно прожитых жизнях, а второй, соответственно,-- о
прожитых паскудно. И благодать заключается в том, что хорошую информацию
берегут. А возмездие -- в том, что плохую информацию стирают. Хотя,
возможно, все обстоит как раз наоборот. Именно в этом смысл воздаяния...
{}как объяснить супруге моей опасливой Вере Геннадиевне, что нежелание
иметь второго ребенка еще не повод для того, чтобы превращать брачное ложе в
лабораторию противозачаточных исследований;
{}как выпутаться из дурацкой ситуации с заказчиком, одним гнусным
трестом, который хочет свои липовые квартальные отчеты выдавать не в убогой,
ветхозаветной машинописи, а для достоверности и радости начальства
распечатывать свое бессовестное вранье на ЭВМ. Послать к чертям нельзя --
Пековский голову оторвет, а делать-- противно...
Ну, и так далее.
"Слои" можно продолжать до бесконечности, но зачем? Во время
размышлений я люблю оглядывать пивной зал, похожий на большой вокзальный
сортир, где вместо писсуаров установлены пивные автоматы. Все остальное:
запах, толчея, антисанитария -- полностью соответствует вышеуказанному
помещению. Впрочем, пиво сегодня неплохое, с горчинкой, наверное,
останкинское, а бадаевское -- кислятина.
Еще мне нравится вслушиваться в шум переполненного зала, выхватывать
обрывки разговоров, а если попадется интересный, постараться вычленить его
из душного гула, словно русскую речь из шипения, писка, скрипа и
бусурманской скороговорки радиоприемника. В "Рыгалето" можно услышать что
угодно: от сквернословного рассказа о производственном конфликте с
гнидой-бригадиром до душераздирающей любовной истории, от парнокопытного
мычания до искрометной полемики вокруг воззрений Пьера Тейяра де Шардена...
Пиво, как и жизнь, любят почти все, поэтому здесь можно встретить и
собирающего опивки бомжа, и доктора философии, интеллигентно пригубливающего
из особым образом обрезанного молочного пакета.
-- Ну, и грязища! -- кротко возмущается пожилой мужичок, с виду
командировочный; в одной руке он держит мыльно пузырящуюся кружку, в другой
-- чемоданчик, похожий на те, что бывают у электромонтеров.-- Ну, и грязища!
-- Не в Париже! -- беззлобно отвечает ему человек с фиолетовым лицом.
И мне совершенно ясно, что "Париж" -- последнее географическое
название, чудом зацепившееся в его обезвреженных алкоголем мозгах.
-- Да уж... -- соглашается командировочный и, зажав чемодан между
колен, чтобы не ставить его на загаженный пол, присасывается к кружке.-- Да
уж, точно -- не в Париже!..-- добавляет он, оторвавшись от пива, чтобы
перевести дух.
Надо ли объяснять, что ни тот, ни другой в Париже никогда не были. Для
них это -- просто звучный символ, таинственное место, вроде Беловодья или
Шамбалы, где люди существуют по иным, замечательным законам, где пол в
пивных настолько чист, что можно безбоязненно ставить чемодан, и где
посетители никогда не допивают до дна, давая возможность лиловым бомжам
поправиться и захорошеть.
А вот я в Париже был. Честное слово! Обычно я никогда не рассказываю об
этом, особенно здесь, в "Рыгалето". Грустная история. Помните, у
Маяковского:
Неудачник не тот, кого рок грызет
И соседки пальцем тычут, судача.
Неудачник -- тот, кому повезет,
А он не сумеет схватить удачу!
Сказано точно про меня. Про мою парижскую любовь. Знаете, я иногда
думаю, что удачливость -- это не стечение жизненных обстоятельств, а просто
черта характера, как, например, искренность, злобность, отходчивость... Вы
согласны? Да? Значит, у нас много общего. И я, пожалуй, расскажу вам...
Только подождите -- сначала схожу налью еще пива, а вы держите мое место,
никого не пускайте, если будут лезть, говорите: "Он сейчас придет!" Моя
кружка вмещает литр... А ваша?..
II.
В Париж меня направили единогласным решением профсоюзного собрания.
Ей-богу! Было это в 1984-м, в усть-черноярский период нашей колготной
истории. Помню, я даже не хотел идти на это самое собрание. Дело в том, что
у одного завсектором тогда родился ребенок, и младенца нужно было срочно
обмыть в "Рыгалето". Я, разумеется, вызвался тут же проследовать в пивную,
занять места и охранять их, покуда не кончится вся эта профсоюзная
говорильня. Но мне возразили, что каждый из нашей компании уже выступил с
подобным предложением, что я не умнее других и что если заседать, то всем
вместе, а если линять, то тоже сообща. Сами понимаете, восемь человек, мимо
актового зала идущие пить пиво,-- это уже политическая демонстрация. Но я,
между прочим, к нашим тогдашним идеологическим играм относился вполне
лояльно: мы томились на собраниях три-четыре раза в месяц, а мусульмане
творят намаз по нескольку раз на дню. Как говорится, от добра добра не ищут.
Как сейчас помню, в президиуме за кумачовым столом сидели секретарь
партбюро, председатель профкома, престарелый директор ВЦ и его заместитель
Леонид Васильевич Пековский, а также некоторое количество рядовых
сотрудников в качестве физиологического раствора. Первым докладывал
председатель профкома. Он толково разъяснил нам принципы распределения благ,
которыми общество щедро осыпает наш "Алгоритм", и, надо отметить, полностью
убедил меня в родниковой справедливости этих принципов, но я так и не понял,
почему тем не менее блага непременно оказываются в загребущих руках наших
начальников и их ближайшего окружения. Мне, грешному, например, за последние
пять лет один-единственный раз выдали профкомовскую путевку в дом отдыха
"Березки", зимой, на 12 дней. Оттуда я привез домой ужасных рыжих тараканов,
вывести которых было просто невозможно, так как в доме отдыха их регулярно
травили и, видимо, наконец вывели популяцию, абсолютно невосприимчивую к
любым ядохимикатам. Опасливая супруга моя Вера Геннадиевна заявила, что
сегодня я принес в дом тараканов, а завтра притащу какую-нибудь заразу
похлестче, и на две недели отлучила меня от своего белого тела. Эту форму
внутрисемейного воспитания она освоила еще в первые годы нашего супружества,
но с тех пор воспитательный эффект сильно ослабел. Кстати, дочь Вика шепнула
мне: если я принесу домой что-нибудь похлестче, например, котенка или щенка,
то она будет просто счастлива!
После профорга выступил по вопросам трудовой дисциплины заместитель
директора ВЦ Леонид Васильевич Пековский. Ленька Пековский. Пека. Мы выросли
с ним в одном дворе, где возле старинного тополя тихо ржавел и
разворовывался "оппель", привезенный из поверженной Германии каким-то
офицером, вскоре после этого умершим. Мы учились в одном классе, где на
стенах висели неизменные портреты основоположников: две окладистые бороды и
одна поменьше -- клинышком.
Потом мы поступили в один и тот же институт, где хохотали над
чудачествами одних и тех же профессоров и заглядывались на одних и тех же
длинноногих однокурсниц. А вот однокурсницы, вы не поверите, поглядывали на
меня, а не на Пековского, хотя стараниями внешторговского дяди одет он был
всегда изрядно, даже под брюками в морозы носил не темно-синие треники, как
мы, грешные, а разымпортные мужские колготы. Но в те бескорыстные
студенческие времена это не вызывало ничего, кроме молодого буйного смеха.
Не то что теперь...
После института распределили нас в одно и то же место -- в "Алгоритм".
Наши столы стояли рядом, мы засиживались допоздна, мучась над какой-нибудь
трудной задачей, тайком распечатывали для друзей гороскопы и руководства по
сексуальной гармонии, а вечерами вместе захаживали в "Рыгалето".
Но потом Пека стал расти не по дням, а по часам -- старший, ведущий,
заместитель заведующего, заведующий и так далее. Еще в институте на
последнем курсе он женился на трогательной морской свинке -- дочке крупного
партийного босса. За развал работы в регионе впоследствии босса законопатили
в заместители председателя Всесоюзного комитета информатики, чего Пека,
естественно, предвидеть не мог, а просто ему, как всегда, повезло. Ранний
брак обременял Пеку примерно так же, как тонюсенькое обручальное кольцо на
безымянном пальце, он сибаритствовал, тщился вовлекать в интимную близость
наших алгоритмовских дам, вслед за мной называя это бескорыстной
гормональной поддержкой одиноких женщин.
Я к тому времени тоже окольцевался -- женился на девушке только за то,
что она совершенно не реагировала на мое общепризнанное остроумие. Сравнивая
ее с разными доступными хохотушками, я вдруг понял: эта утонченная
серьезность есть знак высшей душевной и нравственной организации.
Результатом стал марш Мендельсона, сыгранный ленивыми музыкантами в
Грибоедовском дворце. Когда же выяснилось, что эта утомительная серьезность
есть всего лишь признак отсутствия чувства юмора, в кроватке за веревочной
сеткой уже пищал вырвавшийся на свободу эмбрион по имени Вика, а я сам
каждое утро мчался на соседнюю улицу, звеня маленькими младенческими
бутылочками, так как у невозмутимой супруги моей Веры Геннадиевны помимо
чувства юмора отсутствовало еще и молоко. В семь часов вечера мне нужно было
возвращаться домой и заваривать в кастрюльке череду для купания дочери,
однако и в те трудные времена я умудрялся заглядывать в "Рыгалето" хотя бы
на минуточку. Но Пековского я там больше не встречал: по мере служебного
роста он приохотился к фешенебельным "Жигулям", что на Арбате, задружился с
тамошними мэтрами и проходил в труднодоступный бар, минуя постоянную
длиннющую очередь.
И вот Леонид Васильевич Пековский, одетый в серый твидовый пиджак,
вишневый пуловер и нежно-фисташковую рубашку, постукивая по красной скатерти
зажигалкой и скашивая глаза на свои швейцарские часы, с иронической
полуулыбкой вещал нам о трудовой дисциплине как основе социалистического
производства. Женщины слева от меня, отложив вязанье, с придыханием
обсуждали изумительный галстук Пековского и тот неоспоримый факт, что от
него всегда пахнет дорого и волнительно; а мужчины справа от меня,
оторвавшись от кроссвордов, спорили, сколько может стоить его электронная
японская зажигалка.
-- Вопросы есть? -- в заключение лениво полюбопытствовал Пековский и
притронулся к губам носовым платком, совершенно случайно совпадавшим по тону
с галстуком. Обращение носило чисто риторический характер, ибо все разговоры
о трудовой дисциплине были жалким ритуальным осколком полузабытого
мистического энтузиазма первых пятилеток.
-- Есть вопросы! -- вдруг вскочил со своего места наш правдолюб Букин.
Он всегд