Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
ушел куда-то, где пока
знали лишь о его первом, положительном качестве. А когда вальяжный
представитель Министерства рыбной промышленности и Пековский, пахнущие общим
дорогим одеколоном, принимали "Красное и черное", на экране после запуска
программы вместо шифра появилось красочное фаллическое изображение и
хулиганская надпись, суть которой сводилась к обещанию противоестественно
обойтись со всем нашим трудовым коллективом. Это был прощальный жест
Горяева, вдобавок он установил в программе такую хитроумную защиту, что
попытки найти и снять ее привели к самостиранию всей системы. Мы заплатили
министерству чудовищный штраф, весь сектор лишился премии и тринадцатой
зарплаты, а меня, разумеется, не утвердили заведующим и правильно сделали,
ибо предупреждали. Супруга моя честолюбивая Вера Геннадиевна на месяц
отлучила меня от своего белого тела, сказав, что обычно дебилы не доживают
до тридцати, и я -- уникальный случай...
Когда стюардессы собирали подносы, я незаметно спрятал пластмассовые
нож, вилку и ложечку, потому что Вика, несмотря на свой зрелый возраст, все
еще продолжала играть в куклы.
-- Снижаемся! -- радостно сообщил Торгонавт. Земля внизу, в отличие от
наших бескрайних одноцветных просторов, напоминала лоскутное одеяло.
-- Капитализм,-- просунув нос между кресел, объяснил Спецкор.
VIII.
Когда самолет толкнулся колесами о землю и помчался по посадочной
полосе, постепенно избавляясь от скорости, иностранцы, летевшие с нами,
зааплодировали.
-- Любят западники жизнь! -- прокомментировал Спецкор.
-- А мы? -- спросила Алла с Филиала.
-- Мы любим борьбу за жизнь! -- вставил я и поймал на себе
неодобрительный взгляд Диаматыча.
Наверное, каждый раз, приезжая в незнакомое место, мы чем-то повторяем
свой давний приход в этот неведомый мир. Отсюда, должно быть, радостное
удивление и совершенно младенческий восторг по поводу всего увиденного. По
поводу огромного аэропорта с движущимися дорожками, никелированных урн
непривычной формы, полицейских в странных цилиндрических фуражках с
маленькими козырьками, ярко одетых детишек, лопочущих что-то очень знакомое
по интонации, но совершенно непонятное по смыслу...
-- За границей меня всегда поражают две вещи,-- громко сказал
Спецкор.-- Все, даже дети, свободно говорят на иностранном языке, и
абсолютно все ездят на иномарках.
К моему удивлению, наш багаж уже крутился на транспортерной ленте: это
я определил, заметив чемодан-динозавр Пипы Суринамской. Гегемон Толя тяжко
вздохнул.
Паспортный контроль мы проши довольно быстро, хотя к стеклянным
будочкам выстроились приличные хвосты.
-- Я выиграл бутылку коньяка! -- радостно сообщил Торгонавт.-- Мой
приятель сказал, если я здесь увижу хоть одну очередь, он выставляет...
-- Не обольщайтесь,-- разочаровал его Спецкор.-- Мы пока еще в
экстерриториальных водах...
Потеряли Пейзанку, но вскоре нашли возле витрины, где был установлен
трехведерный флакон духов "Шанель". Спецкор сказал ей, что, заплатив
умеренную сумму, можно отлить немного духов в свою посуду. Слышавший это
Гегемон Толя насупился и выругался вполголоса по поводу некоторых очень уж
умных.
-- Рад вас приветствовать в Париже -- городе четырех революций! -- не
унимался Спецкор.
Поэт-метеорист, кажется, немного проспавшийся, озирался вокруг, словно
человек, проехавший свою станцию метро. Беспрепятственно миновав скучающих
таможенников (только на Торгонавте они чуть задержали взгляды), мы сразу
попали в большую толпу встречающих, помимо букетов, они держали в руках
транспарантики и таблички с разными надписями. Одна невысокая смуглая
женщина с короткой мальчишечьей стрижкой размахивала над головой аккуратной
картонкой:
БУРОВ -- СССР
-- Это мы! -- удовлетворенно сообщил товарищ Буров и протянул ей ладонь
для рукопожатия.
Тут же подскочивший Друг Народов обнажил в улыбке свои заячьи зубы,
протараторил что-то по-французски и, искупая мужланство шефа, галантно
поцеловал руку встречавшей нас женщине. Это была мадам Жанна Лану, наш гид.
-- Теперь мы будем садиться в автобус и ехать в отель,-- объявила она.
Через автобусное окно я смог увидеть и понять главное: в Париже всего
много -- людей, машин, витрин, памятников, деревьев... Где-то сбоку
мелькнула знаменитая башня, похожая на задранную в небо дамскую ножку в
черном ажурном чулке.
-- Эйфелевская башня! -- охнула непосредственная Пейзанка.
-- Это ее макет в натуральную величину,-- поправил Спецкор.-- Сама
башня хранится в Лувре...
-- Правда? -- усомнился Гегемон Толя, поглядев на мадам Лану.
-- О, нет! -- засмеялась она.
Отель назывался "Шато", видимо, из-за декоративной башенки, как на
готическом замке.
-- Это неплохой отель,-- сказала мадам Лану.-- Должна заметить, что
гостиницы в Париже -- это проблема, особенно в сезон. Очень много
туристов...
-- И очереди бывают? -- оживился Торгонавт.
-- Очереди? -- переспросила она.-- Не думаю так.
Сложив вещи в общую кучу, мы стали посредине гостиничного холла.
Портье, статью напоминающий референта члена Политбюро, записал номера наших
паспортов и выдал несколько ключей с брелоками в форме больших деревянных
шаров. Друг Народов извлек из кейса утвержденный еще в Москве список и,
объявляя, кто с кем поселяется, лично раздавал ключи. Расклад вышел такой:
{} Алла с Филиала и Пейзанка.
{} Поэт-метеорист, Диаматыч и Гегемон Толя.
{} Спецкор и я.
{} Друг Народов и Торгонавт.
Судя по тому, что после оглашения списка оставалось еще два ключа,
товарищ Буров и Пипа Суринамская заселялись в отдельные номера. В общем,
типичное нарушение социальной справедливости, следить за соблюдением которой
-- профессия товарища Бурова.
Когда все разобрали свои вещи и выстроились к лифту, Торгонавт
огорченно заметил, что, наверное, считать создавшуюся очередь аргументом в
коньячном споре некорректно, так как состоит она исключительно из советских
людей. Для первого раза кабинка лифта уместила лишь чемодан Пипы Суринамской
и в качестве привеска Гегемона Толю. Внезапно обнаружилось, что посредине
холла остались сумка и авоська Поэта-метеориста, но сам он исчез. Мадам Лану
и Друг Народов отправились на поиски, и, когда мы со Спецкором последними
грузились в лифт, они наконец привели пропащего из бара, где он угрюмо
рассматривал бесчисленные сорта пива.
-- Мы давно забыли запах моря! -- отмахнулся от упреков Поэт-метеорист.
Нам со Спецкором досталась миленькая комнатка с видом во внутренний
дворик, замечательной ванной, телевизором и широкой супружеской кроватью.
-- Как будем спать? -- спросил он.-- Как братья или как любовники?
-- Это ошибка? -- наивно предположил я.
-- Нет, это не ошибка, это расплата за отдельный номер для
генеральши...
-- А почему расплачиваемся мы?
-- Вопросов, подрывающих основы нашего общества, прошу не задавать. У
тебя нет скрытой гомосексуальности?
-- А у тебя?
-- И у меня тоже! -- ответил Спецкор.
Я аккуратно развесил в шкафу мой единственный выходной костюм, две
сорочки и, мысленно поделив все выдвижные ящички пополам, разложил в них
остальные вещи. Потом, взяв умывально-бритвенные принадлежности, пошел в
ванную комнату.
-- Биде с унитазом не перепутай! -- вдогонку предостерег Спецкор.
В ванной было огромное, во всю стену зеркало, а раковина представляла
собой углубление в широкой мраморной плите, являвшейся одновременно и
туалетным столиком. Впрочем, это был не мрамор, а пластик. На столике лежали
крошечные упаковочки мыла, шампуня и еще чего-то непонятного. Сбоку, на
полке, высились стопки полотенец -- от малюсенького до широченного -- два
раза можно обернуться. Я освежился под душем, на всякий случай пользуясь
своим мылом (Друг Народов предупредил, что здесь все за деньги), а потом,
протерев в запотевшем зеркале круг, как раз, чтобы вмещалось лицо, стал
бриться, размышляя о том, что физиономия полнеющего мужчины незаметно
превращается в ряшку, на которой трудно прочесть живые муки его души. Зато
некто, страдающий, скажем, несварением желудка, взглянет на вас во всем
ореоле духоборческой худобы, а в глазах у него будет светиться отчаяние
падшего ангела. Женщинам это нравится.
-- Ну и жмоты французы! -- сказал я, выходя из ванной.
-- Почему?
-- На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали...
-- Нет, это только на сегодня. Они каждое утро подкладывают. Можешь
брать для сувениров,-- объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную.
Перед тем как затолкать свой чемодан под кровать, я решил переложить
стратегические запасы продуктов питания, собранные предусмотрительной
супругой моей Верой Геннадиевной, в тумбочку. И вдруг из одного пакета
вытряхнулся молоденький рыжий тараканчик. Сначала он ошалелыми зигзагами
помчался по нашей белоснежной кровати, а потом вдруг замер, шевеля усиками.
Я тоже замер, возмущенный столь наглым нарушением всех правил выезда из
СССР. Брезгуя раздавить предателя пальцами, я поискал глазами что-нибудь
прихлопывающее, а когда осторожно взял в руки глянцевый проспект отеля и
размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу.
-- Пошли получать валюту! -- распорядился, выходя из ванной,
освежившийся Спецкор. -- А потом обедать. ..
Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного
номера с окнами на набережную. Перед ним, на журнальном столике, были
разложены конверты и две ведомости.
-- Распишитесь вот здесь! -- приказал он, и мы покорно поставили свои
закорючки напротив цифры 300.-- А теперь вот здесь! -- И он подвинул к нам
еще одну ведомость.
-- А это что? -- спросил Спецкор.
-- По двадцать франков с каждого на представительские расходы! --
строптиво объяснил присутствовавший при сем Друг Народов. -- Кроме того,
каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд.
-- Крутые вы ребята! -- не по-доброму удивился Спецкор.
-- Так положено,-- закончил тему товарищ Буров.
-- А одна кровать в номере -- тоже "так положено"? -- голосом ябеды
спросил я.
-- У меня тоже одна! -- возразил рукспецтургруппы, озирая свой
беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно.
Спускаясь вниз, в ресторан, я нетерпеливо достал из конверта три
большие бумажки по 100 франков с изображением лохматого курнофея, похожего
на батьку Махно в исполнении актера Чиркова. "Делакруа",-- поколебавшись,
сообразил я и тихо загордился собой.
Обедали мы за длинным, видно, специально для нашей группы накрытым
столом.
-- Хорошо быть интуристом! -- сказал Спецкор, озирая приличную
сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным.
-- Морс? -- спросила Пейзанка.
-- Сама ты морс! -- нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к себе
сразу два графина.
Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней
платье. И хотя за столом было несколько еще не занятых мест, она, не
задумываясь, направилась к свободному стулу между мной и Спецкором. Сердце
мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе -- это было
сухое вино.
-- Я очень люблю красное вино! -- сказала она, пригубливая из бокала.--
Именно красное -- оно живое...
-- А наш руководитель, судя по всему, любит коньячок из общественного
фонда! -- кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова.
Официант, бережно склоняясь над каждым, разлил по тарелкам суп --
протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой
вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то убежал и вернулся,
неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба.
-- Алла, у меня к вам очень серьезный вопрос,-- начал я, когда с супом
было покончено, а второе еще не принесли.-- Скажите, если бы на рублях
изображали творческих работников -- художников, композиторов или
писателей... Как бы вы их распределили?
-- Писателей?
-- Допустим, писателей.
-- А знаете,-- сказала Алла,-- я, когда получила конверт, почему-то
подумала о том же самом. Странно, правда?
-- Наверное, у нас много общего,-- игриво заметил я и покосился на
Спецкора, но он думал о чем-то своем.
-- Наверное...-- согласилась Алла.-- Хорошо, давайте попробуем
прикинуть, но только вместе... Писатели?
-- Писатели.
-- Значит, сначала на рубле... Самое трудное: с одной стороны, купюра
мелкая, а с другой -- ее в руках люди держат чаще всего...
-- Может, Гоголя на рубль? -- предположил я.
-- Допустим,-- кивнула Алла.-- А на трехрублевку тогда -- Тургенева.
-- Может быть, лучше -- Лермонтова? -- засомневался я.
-- Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях?
-- Принимается. А кого на десятку?
-- На десятку? -- задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку хлеба и
положила в рот. Я вдруг заметил, что мысленно называю ее не "Алла с
Филиала", а просто "Алла".-- Костя, а если на десятку Блока?
-- Может, Маяковского?
-- Не-ет, Блока!
-- Для вас я готов на все! А кто у нас тогда будет на двадцати пяти
рублях?
-- Чехов! -- не задумываясь, ответила Алла.
-- На пятидесяти?
-- Достоевский!
-- Тогда на ста рублях -- Лев Толстой! -- подытожил я.
-- Конечно! -- обрадовалась Алла.-- Видите, как все складно получилось!
Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается...
-- И главное -- облагораживается процесс купли-продажи! -- добавил я.--
Гениально!
-- А Пушкина вы на копейке выбьете? -- ехидно поинтересовался Спецкор,
который, оказывается, все слышал.
-- Действительно, мы забыли Пушкина! -- огорчилась Алла.-- Без Пушкина
нельзя...
Пока мы с Аллой горевали по поводу ущербности разработанной нами
литературно-денежной системы, за столом вспыхнуло горячее обсуждение: как
провести сегодняшний вечер, в программе обозначенной словами "свободное
время". Большинство склонялось к тому, чтобы осуществить набег на
какой-нибудь большой магазин.
-- Мы даже можем включить это в программу,-- предложил Торгонавт.--
Экскурсия "Париж торговый"...
В ответ Диаматыч высказал опасение, что нас могут неправильно понять с
идеологической точки зрения:
-- Только прилетели и сразу -- шоппинг...
-- Выбирайте выражения! За столом женщины! -- возмутилась Пипа
Суринамская.
Поставили на голосование, и большинством решили отправиться в ближайший
супермаркет. Мадам Лану вызвалась нас сопровождать. И вдруг Поэт-метеорист
хватил кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда, а один из
опустевших графинов даже опрокинулся. Стало ясно, что поэт бесконтрольно
напился.
-- Мы давно забыли запах моря! -- крикнул он и сжал свою голову
ладонями, точно проверяя ее на спелость. А за его спиной изумленно застыл
наш официант с подносом вторых блюд. Вероятно, он впервые видел, как человек
вусмерть напивается сухим столовым вином.
IX.
В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который всю жизнь молился
на свои единственные стеклянные бусы и вдруг нежданно-негаданно попал в
лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только
смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем
мечтать ему не приходит в голову.
-- Фантастика! -- воскликнула Алла, разглядывая прелестную заколку в
виде стилизованного махаона.-- Вы не чувствуете себя несчастным?
-- Нет. Мы с вами приехали из счастливой страны. Нас можно осчастливить
комплектом постельного белья или килограммом полтавской колбасы... А
представляете, сколько всего нужно французу, чтобы быть счастливым?
-- Представляю...-- отозвалась она и указательным пальцем погладила
махаона по глянцевому крылышку.
Что в эту минуту сделал бы настоящий мужчина? Тот же Пековский или,
скажем, гипотетический Игорь Маркович? Разумеется, он непринужденно взял бы
понравившуюся заколку и вложил ее в прелестные ладошки. Но начнем с того,
что я не настоящий мужчина, а совок, если выражаться сегодняшним языком, или
ложкомой, если прибегать к изысканному словарю супруги моей молчаливой Веры
Геннадиевны. Что это значит? А это значит, что судьба забросила вас в Париж
и вложила в ваш бумажник три "делакруа", судьба которых предопределена еще в
Москве: они должны стать дубленкой. Каждый потраченный франк может сорвать
этот детально разработанный план и вызвать необратимые процессы в вашей
семье. Миллионер, покупающий своей подружке остров с виллой, по сути, идет
на гораздо меньшую жертву, нежели советский турист, угощающий в Париже
приглянувшуюся ему даму мороженым. А махаон стоил целых 50 франков. Поэтому
я горячо поддержал восхищение Аллы, но придал своему восторгу как бы
музейный оттенок, словно на прилавке лежал экспонат из скифского кургана,
принадлежащий государству.
Прогуливаясь по супермаркету, мы получили кое-какое представление о
направленности интересов наших товарищей по поездке. Несколько раз мимо нас
на крейсерской скорости пронеслась Пипа Суринамская, лицо ее побелело от
напряжения, а глаза светились угрюмым восторгом. Казалось, вот сейчас она,
Пипа, вдруг превратится в черную дыру и всосет в себя весь магазин вместе с
товаром, продавцами и кассовыми компьютерами.
Товарища Бурова и Друга Народов мы обнаружили в секции
видеомагнитофонов. Они горячо обсуждали, за сколько в Москве сейчас идет
последняя модель "JVC".
Спецкор сосредоточенно рылся в отделе противозачаточных средств и
сексуальной гигиены. Увидев нас, он приветливо помахал рукой и, кивнув на
выставку-продажу, крикнул:
-- Рекомендую!
Диаматыч застрял возле электронных игрушек и крутил в руках жуткого
киборга с загорающимися глазами.
-- Игрушки покупает! -- многозначительно отметил я.
-- Это плохо? -- спросила Алла.
-- Это странно...
Торгонавт обессиленно сидел в кресле возле столика с толстыми
каталогами. У него был вид человека, внезапно и непоправимо утратившего
смысл жизни.
-- Мне жаль их! -- сообщил он, скашивая глаза на улыбчивую продавщицу,
помогавшую примерять туфли толстой французской пенсионерке.
-- Почему? -- удивилась Алла.
-- Торговля без дефицита -- жалкая рабыня общества... Я бы здесь не
смог!
Повстречали мы и Гегемона Толю. Таща за собой здоровенную Пипину сумку,
он брел вдоль бесконечного ряда кожаных мужских курток и бормотал себе под
нос:
-- Ну, я его, падлу, урою! Гад буду -- урою! Потом мы с Аллой долго
стояли возле рыбного прилавка и с изумлением разглядывали дары моря:
разнокалиберных устриц, мидий, креветок, здоровенных головастых рыбин,
переложенных мелко наколотым льдом. Я поймал себя на том, что пытаюсь
подсчитать, сколько в Москве может стоить огромный буро-красный лобстер, но
делаю это как-то странно: вспоминаю равный ему по цене плеер с наушниками,
прикидываю, за сколько такой плеер идет в Москве, и получается, что одна
клешня лобстера стоит больше месячной зарплаты ведущего программиста!
-- Послушайте, Костя,-- прервала мои подсчеты Алла.-- Что вы хотите
купить своей жене?
-- Жене? -- переспросил я.
-