Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
Принесла два листа бумаги.
Вера ей даже не сказала "спасибо". Ей было сейчас не до матери, она
мучилась над листом бумаги.
- Сколько ж слез-то над этим столиком пролито было, - сказала мать, -
сколько ж горя человеческого тут записано было... Тяжелый дом-то этот,
слезный. Как больница...
- Что больница? - не поняла Вера. - Я не знаю, чего писать...
- Как было, так и пиши...
Долгим был Верин труд над слезным столиком, подсказки матери казались
неразумными и только раздражали ее; если уж рассказывать все случившееся по
порядку, тетради не должно было бы хватить, но слов у Веры нашлось лишь на
полстранички, и никак она не могла подобрать главное слово, которое бы
назвало то, что с ней сделали четверо, все выражения, приходившие в голову,
были плохими - или обидными для нее самой, или уж совсем не крепкими.
Наконец Вера придумала: "...и тут они меня опозорили". Она посидела над
этими словами, кручинясь, а поставив подпись и число, даже обрадовалась,
будто сбросила с плеч тяжкую ношу, но тут же расстроилась, сообразив: "Чему
радуюсь-то!"
- Ну вот, вроде и все.
К начальнику следственного отдела очереди не было, а лучше бы она была.
У двери Вера остановилась, словно забыла что-то важное и теперь старалась
вспомнить это важное, но мать не позволила ей отступить и открыла дверь.
В кабинете были капитан и старший лейтенант. Капитан сидел, а старший
лейтенант стоял и как будто бы собирался уходить.
- Можно зайти? - спросила мать робко.
- Вы уже зашли, - сказал капитан. - Что у вас?
- Вот. Заявление, - сказала Вера, подошла к столу.
Капитан взял исписанный ею листок, стал читать. И старший лейтенант,
собиравшийся уходить, вернулся к столу и тоже взглянул на Верино заявление.
Тут пошли минуты для Веры печальные, ей было стыдно и горько, сейчас они
прочтут, думала она, сейчас они все узнают о ней и составят мнение как о
последнем человеке, как о пропащей женщине, сейчас они отчитают ее и станут
мучить вопросами. Особенно боялась Вера теперь старшего лейтенанта,
пожилого, грузного, боялась и стыдилась его, ей казалось, что он, читая ее
заявление, ухмыляется, не верит ей, презирает ее, и ему-то, наверное, и
поручат заниматься ее делом. Господи, до чего тошно!
- Да-а, - сказал капитан.
- Там, наверное, не так написано, - заторопилась мать, - мы все
расскажем. Вы нам объясните, что написать, мы перепишем...
- Да нет, тут ясно, - сказал капитан. - Для начала ясно.
- Возраст не указан, - поднял голову старший лейтенант.
- Да, да, - кивнул капитан, - вот возраст вы, пожалуйста, укажите.
- Чей возраст? - спросила Вера.
- Ваш.
- Это с какого года, что ли, я? - спросила Вера.
Вовсе она не хотела прикидываться дурочкой, просто растерялась.
- Ну да, - кивнул капитан.
- С пятьдесят третьего я.
- С пятьдесят третьего? - удивился старший лейтенант.
Тут и капитан удивился, поднял на Веру глаза, а затем они переглянулись
и со старшим лейтенантом. "Что ж они во мне увидели такого занимательного? -
подумала Вера. - С какого же я еще года должна по-ихнему быть?"
- Несовершеннолетняя... - протянул старший лейтенант, и что-то в нем
погасло.
- Да, несовершеннолетняя, это она такая здоровая у меня вымахала, не по
летам, - сказала мать, заулыбалась при этом заискивающе, как бы прося
извинения за то, что дочь ее своим видом ввела милицию в заблуждение.
- Наши дети нынче быстро растут, - вздохнул старший лейтенант.
- А вот тем четверым, - спросил капитан, - а им по скольку лет?
- По скольку... - задумалась Вера. - Я не знаю точно, по скольку.
- Они взрослые или тебе ровесники?
- Они взрослые, - сказала Вера. - Но есть и мне ровесники... Ну,
Рожнову вроде девятнадцать. А другим по семнадцать. Мы ж на рождении
Турчкова гуляли, а ему сровнялось семнадцать... Я разве не написала?
- Значит, Борис Иванович, надо направить в прокуратуру, - сказал
капитан.
Что-то изменилось в отношении к ним милиционеров, так показалось Вере,
что именно изменилось - она не могла сказать, но изменилось.
- Так это... - неуверенно проговорила мать, скорее всего для того,
чтобы напомнить о себе с дочерью и продолжить разговор, в котором, на ее
взгляд, пока ничего существенного сказано не было.
- Сейчас мы направим вашу дочь, - сказал капитан, - на
судебно-медицинскую экспертизу. Сержант вас проводит... Потом, сегодня же,
наши работники проведут в Никольском в вашем присутствии
оперативно-розыскные действия на месте происшествия. Вашим делом не мы будем
заниматься, а районная прокуратура, скорее всего следователь Шаталов, он вас
вызовет...
- Да, наверное, Шаталов, - рассеянно произнес старший лейтенант, он
думал о чем-то своем и казался опечаленным.
- А когда же этих-то в тюрьму заберут? - спросила мать. - Не сегодня,
что ли?
- Прокуратура во всем разберется, - сказал капитан, - она и определит
меру пресечения...
- Нам теперь в прокуратуру идти? - уныло спросила Вера. - И туда
заявление писать?
- Не надо, - сказал капитан - заявление мы сами передадим, прокуратура
вон, напротив.
- Значит, не заберут их сегодня? - расстроилась мать.
- А когда заявление? - спросила Вера.
- Сейчас же и передадим.
- Мы, наверное, не так написали, - сказала мать. - Вы подскажите, мы
перепишем...
- Ничего переписывать не надо. Возраст мы сами пометим.
- Нет, - сказала мать, - почему же вы не сами, почему же в прокуратуру?
Вера ни в чем не виноватая, это они...
- Да поймите, - вздохнул капитан, - есть такое положение. Если в дело
замешаны несовершеннолетние, то им занимается не милиция, а прокуратура.
Беспокоиться тут нечего.
- Нет, - сказала мать, - как же так - без милиции?..
- Вы сейчас идите к врачам, - сказал капитан, - на экспертизу.
- Пошли, мама, - сказала Вера. - Ну что ты у людей отнимаешь время.
Сказано тебе - займется прокуратура...
Мать все еще стояла в растерянности, прокуратура была для нее далеким и
неясным учреждением, по всей вероятности незначительным и слабосильным, не
имевшим погон и револьверов, которое уж никак не могло заменить милицию или
сравняться с ней, а скорее всего было у милиции на побегушках и занималось
делами, с точки зрения милиции, бросовыми и пустяковыми.
"Как же так..." - с жалостливой улыбкой, все еще на что-то надеясь,
заговорила мать, но Вера сказала: "Пошли, пошли".
Пыткой был осмотр у врачей, хоть те и оказались людьми порядочными и
добрыми, и вроде даже верили ей и сочувствовали; сочувствие это вызвало
вдруг в Вере ненависть к самой себе: ведь не кто иной, а она допустила
такое, не смогла соблюсти себя, погубила себя, погубила свою жизнь, а может
быть, и жизнь матери. И хотя врачи успокаивали ее напоследок и просили не
отчаиваться, она уже не могла остановиться, казнила, казнила себя...
Солнце опалило их на улице, хотелось пить, Вера потянула мать к киоску
прохладительных напитков, та шла за ней, вконец расстроенная.
- Ну что ты? - остановилась Вера.
- Плохо, дочка, - безнадежно сказала мать.
- Чего уж хорошего...
- Нет. Я насчет прокуратуры.
- Тут ты зря. Все едино - милиция, прокуратура...
- Не-е-ет, - протянула мать убежденно и взглянула на дочь с сожалением:
неужели та не может понять столь очевидной вещи? - Нет. Тут что-то не так...
Деньги, небось, надо было нести...
Но и в Никольском, и после того, как оперативники, или кто там они,
осмотрели место происшествия и составили протокол, изменить мнение матери,
что с милицией дело у них вышло плохо, Вера не смогла. Мать сникла, опять
выглядела забитой и жалкой, страдала от того, что непременно надо было хотя
бы посоветоваться со знающими людьми, Монаховыми, например, а потом уж ехать
в город. Поначалу Вера старалась мать успокоить, объяснить ей ее
заблуждение, но вскоре она поняла, что дело это безнадежное. Разговор в
милиции опечалил и ее, но, естественно, не тем, чем опечалил мать, просто
произошло то, чего боялась и ожидала Вера, - ее страдание и ее позор, ее
погубленная жизнь превратились в дело, о котором говорили чужие люди и
которому теперь исписанными листочками предстояло копиться в канцелярской
папке. Эх, жизнь!..
"8"
Назавтра в Никольском появился следователь районной прокуратуры. Он и
точно оказался Шаталовым, как и предполагали в милиции. То есть он и вчера
был среди людей, приезжавших в Никольское, Вера даже говорила с ним, но ни
ему самому и ни его вопросам Вера во вчерашних волнениях не придала никакого
значения. Теперь, после обеда, он пришел к Навашиным, и Вере с матерью
поначалу не понравился.
Был он уже не молод, но и недостаточно стар - лет этак тридцать пять,
ну чуть больше - и, стало быть, не воевал. Отец еще в пору Вериного детства
внушал ей, что среди взрослых только те стоящие и порядочные люди, которые
воевали. Когда-то эту отцовскую истину Вера считала безусловной, теперь,
естественно, она не могла относиться к ней серьезно и все же при знакомстве
с новыми людьми по неискоренимой привычке прикидывала, воевали они с немцами
или не воевали, а иногда, особенно когда это было ей выгодно или облегчало в
сомнениях, позволяла себе верить в отцовский закон. Вот и нынче она сразу
посчитала, что следователь на войне не был и, значит, особого доверия
вызвать не может. По крайней мере, будь он серьезным человеком, он с утра
пришел бы к Навашиным. А так небось ходил по поселку.
Одет следователь был в светлый импортный костюм с голубой искрой, а в
руках держал черную гладкую папку. Он жаловался на жару и говорил, что
предчувствует грозу: у него ломило ноги, и к тому же он слышал, что в
прогнозе погоды по "Маяку" не обещали осадков. При этом следователь - звали
его Виктором Сергеевичем - проводил ладонью по мокрому лбу и теребил
пальцами жесткие белые волосы. Волос осталось у него на голове немного,
острижены они были коротко и зачесаны вперед. Росту Виктор Сергеевич был
среднего, широк в плечах и квадратен, шею имел короткую и, разговаривая,
прижимал подбородок к груди, отчего казался обороняющимся, но и в то же
время готовым ответить ударом на удар. Удивляли его вялая, вроде бы
расслабленная, манера говорить и неожиданно тонкий для такого атлета голос.
Тенор Виктора Сергеевича поначалу раздражал Веру и даже смешил ее, но потом
Вера привыкла к нему.
Разговор Виктор Сергеевич вел неспешный, о заявлении Верином пока не
напоминал, и Вера не могла понять, к чему он клонит и чего хочет от нее.
Возможно, пока он лишь приглядывался к ней и проверял, стоит ли верить ей
или нет. "Ну и пусть, - думала Вера, - ну и пусть, а мы тоже к нему
приглядимся, что он за гусь". Мать сидела рядом тихо и мирно, хотя Вера и
чувствовала, что следователь не нравится матери и расстраивает ее даже своим
видом. Мать лишь иногда вступала в разговор, желая дополнить Верины слова, и
все выходило невпопад.
Виктор Сергеевич интересовался, где и как Вера учится, что приходится
ей делать на работе в Вознесенской больнице и сколько она получает, сколько
вообще имеет средств их семья и как живет Верин отец на Дальнем Востоке.
Многие вопросы казались Вере никчемными и досужими, но Вера отвечала на них
терпеливо.
- Да, - сказал Виктор Сергеевич, - вот, знаете... Говорят, накануне вы
подрались с подругой.
- Было такое, - сказала Вера.
- Из-за чего, можно узнать?
- Ни из-за чего. Так. По глупости.
- Ну хорошо, по глупости. Допустим. А дрались крепко?
- Не так чтобы очень.
- Говорят, и туфлями?
- И туфлями.
- А не остались ли после этой драки у вас на лице и на теле ссадины и
синяки?
- Остались...
- Какие именно?
- Не знаю. Не помню.
- Угу, - сказал Виктор Сергеевич. - Это мы потом с вами уточним... А
врачам почему вы не сказали об этой драке? Они тогда бы по-иному написали
заключение.
- Не знаю, почему. Меня никто не спрашивал. Я и не сказала.
Вера произнесла эти слова обиженно, усмотрев в напоминании о драке с
Ниной недоверие к ней и ее ответам, она действительно не рассказала врачам и
в милиции о драке, но без всякого умысла и корысти не рассказала, просто
потому, что посчитала эпизод этот несущественным и вовсе не связанным с ее
делом. Да и стыдно было рассказывать. Следователь, видимо, имел по этому
поводу свои соображения, может быть ошибочные и невыгодные для Веры, но он
их не высказал, а вопросы прекратил. Это Веру насторожило и обидело. Кто ж,
интересно, наболтал ему про эту драку и какими словами? Могли ведь и
наврать, да еще и расцветить ложь никольскими фантазиями.
- Вы надумайте, - сказала Вера, - ничего лишнего я не хочу никому
приписать. Поругались мы с Ниной, и синяки были. Ну и что? Разве это меняет
дело?
- Нет, - сказал Виктор Сергеевич. - Просто мне надо знать все
обстоятельства. Вам уж придется привыкнуть к моему интересу. Ничего не
поделаешь.
- Да нет, мы ничего, - вступила мать.
- Знаете что, - улыбнулся Виктор Сергеевич и пальцами вновь провел по
мокрому лбу, - не откажите в любезности... водички какой-нибудь, а то ужарел
совсем.
- Квас у нас есть, - обрадовалась мать, - свой, правда, не покупной.
Если не побрезгуете...
- Ну отчего же...
- Вера, сбегай в погреб, принеси.
- Ну вот, я вам хлопоты причиняю, - огорчился Виктор Сергеевич.
Бежать Вера не побежала, пошла за квасом, намеренно степенно, давая
следователю понять, что просьбу его она выполняет без особой охоты и что
вообще они, Навашины, люди гордые. Веру раздражала суета матери, ее
унизительное старание оказать на всякий случай любезности малоприятному
гостю, - впрочем, какому гостю? - так, должностному лицу, которое могло бы и
не тратить свое драгоценное время на дальнюю дорогу, а опросить потерпевшую
в служебном кабинете. Пока Вера ходила, следователь все извинялся перед
Настасьей Степановной за доставленные хлопоты, просил вернуть Веру, если бы
он звал, что хозяевам придется беспокоиться, он бы и не заикнулся о воде. Но
когда Вера принесла запотевшую трехлитровую банку, он не стал отказываться
от кваса, а принялся пить его стакан за стаканом, да притом делал это так
аппетитно и шумно, ухая от удовольствия, словно бы хлебный напиток помогал
ему ощутить полноту жизни. Вера заулыбалась: "Вот дает, как рассол с
похмелья..."
- Прекрасный квас, - сказал Виктор Сергеевич.
- Пейте, пейте на здоровье, - радовалась мать.
- Спасибо, хватит. Как вы его готовите? Наверное, покупаете экстракт?
- Нет, из ржаных сухарей.
- А то вот сейчас экстракт хороший продается...
- Вы дома тоже делаете квас? - спросила мать.
- Нет. Вы знаете, - засмеялся Виктор Сергеевич, - нас, мужчин, больше
пиво волнует!
- У нас пива нет, - развела руками Настасья Степановна, расстроилась,
будто допустила губительную оплошность, которую теперь уж и не исправишь. -
Кабы мы знали...
- Нет, вы меня не так поняли, - нахмурился Виктор Сергеевич и еще
сильнее прижал подбородок к груди.
Теперь он сидел молча и теребил пальцами жесткие белые волосы надо
лбом. Вера держала в руке стакан и отпивала квас глоточками, словно это был
кипяток.
- Вы, Вера, на самом деле, - сказал Виктор Сергеевич, - не обижайтесь
на мои вопросы. У меня профессия такая. Вы уж терпите.
- А я терплю, - сказала Вера.
- Ну вот и ладно. А то я еще один вопрос приготовил, а спросить не
решаюсь. Про одно деликатное обстоятельство... Можно спросить?
Тут Виктор Сергеевич остановился и посмотрел на Веру своими голубыми
глазами, и в них Вера почуяла намек: мол, сами знаете, какие такие
деликатные обстоятельства, и если не хотите сейчас говорить про них, так и
не надо. Намек Вера не поняла, пожала плечами, сказала:
- Если надо, так спрашивайте.
- Мне в Никольском уже пришлось кое-что услышать. Возможно, что многое
из того, что я услышал, сплетни и так, пустое... Но одну вещь мне хотелось
бы уточнить. Слышал я, что вы находитесь... как бы это сказать... находитесь
в близких отношениях с неким Сергеем Ржевцевым. Так ли это?
Вера вспыхнула, поставила стакан, покосилась на мать.
- Ну и что? - сказала Вера угрюмо. - Я дружу с Сергеем... Ну и что из
этого? Кто вам чего наболтал?.. Я с ним дружу... Ну и что из этого?
- Ничего, - сказал Виктор Сергеевич.
Он видел, как Верин испуганный взгляд метнулся в сторону матери и как
насторожилась, утеряла вежливую улыбку Настасья Степановна, он видел это и,
замолчав, опять прижал подбородок к груди. Настасья Степановна теперь
смотрела на дочь и ждала от нее объяснений, и следователь со своими
вопросами ее не интересовал, то есть интересовал, но как некое подсобное
средство, которое могло бы прояснить неизвестные ей стороны жизни дочери.
Вера же сидела воинственная и надувшаяся.
- И все же, Вера, вы обязаны мне ответить, - строго сказал Виктор
Сергеевич, - была ли у вас с Сергеем Ржевцевым половая связь?
- Да! Я жила с ним! - с вызовом выговорила Вера. - Ну и что?
- Ладно... А какого числа вы родились? - спросил Виктор Сергеевич.
- В декабре, семнадцатого числа, - сказала Вера. - Была холодная погода
и еще что-то было. Дождь не шел.
- Угу, - кивнул Виктор Сергеевич, не оценив ее дерзости.
Потом он еще что-то спрашивал, о каких-то пустяках, говорил опять вяло,
словно стараясь успокоить Веру, а она не успокаивалась, думала о Сергее и о
том, что о ней судачат сейчас в Никольском, досадовала, что сказала: "Я
дружу с Сергеем", - может быть, сглазила их с Сергеем отношения, надо было
сказать: "Я дружила с Сергеем до вчерашнего дня"; она боялась новых вопросов
о Сергее, но и хотела, чтобы следователь спрашивал ее о нем.
- Ну, хватит на сегодня, - сказал Виктор Сергеевич. - Остается мне
составить протокол, а вы прочтите и подпишите.
Когда Настасья Степановна подписала протокол, он встал, и лицо у него
было такое, что неизвестно еще, кто кому надоел, он ли Навашиным или
Навашины ему. Папку свою из гладкого черного кожзаменителя с незастегнутой
"молнией" он взял со стола неаккуратно, и из нее на пол посыпались бумаги,
ни одной из которых во время разговора Виктор Сергеевич не вытаскивал. "Вот
черт!" - проворчал Виктор Сергеевич и неуклюже присел к своим бумажкам, стал
запихивать их в папку. Вера не сдвинулась с места, а мать тут же нагнулась в
ретивом стремлении помочь. "Ну что вы, Настасья Степановна, я уж сам, я
сам!"
Потом Виктор Сергеевич долго стоял у двери, не говоря ни слова и как бы
вспоминая, все ли он задал вопросы и все ли поднял бумаги.
Вера с матерью проводили Виктора Сергеевича до калитки, руку ему
пожали, обменялись вежливыми словами.
- Вот уж, - сказала мать, вернувшись в комнату, - как одно началось,
так все и пойдет.
- Что? - рассеянно спросила Вера.
- Непутевый следователь-то. Хитрый не хитрый, а непутевый.
- Откуда ты сразу поняла?
- Сразу-то и поймешь...
- Брось ты это.
- Я тебе вот что скажу. В милицию мы опоздали. Там уж побывал кто-то до
нас. Может, от Колокольниковых, может, от Чистяковых. И с деньгами. Вот и
сунули тебя в прокуратуру, и следователя подобрали на ихнюю сторону...
- Опять ты за свое.
- А за чье же, как не за свое! К нам