сти боялся ее,
несмотря  на  свои  окрики и грубые выходки. Это последнее чувство выросло с
годами  совершенно  незаметно,  так  что и сам крутой старик не давал себе в
нем  отчета. С другой стороны, Амфея Парфеновна приобрела большое и решающее
влияние  в  своем старообрядческом мире, так что в важных делах к ней шли за
негласным   благословением,  когда  нужно  было  склонить  на  свою  сторону
какого-нибудь  нужного  милостивца, утишить загоревшуюся никонианскую ярость
или  устранить  вредного человека. Старуха умела сделать все это незаметно и
просто,   оставаясь   в  тени.  Конечно,  успеху  дела  много  содействовало
общественное положение жены главного управляющего.
     Федот  Якимыч  был  то,  что  называют  самородком.  Он  вышел  в  люди
исключительно   благодаря   собственному  уму,  сметке  и  чисто  крепостной
энергии.  Заводское  добро, заводские интересы и польза стояли для него выше
всего  на  свете,  и  он являлся неподкупным и верным рабом. Заводовладельцы
никогда  не заглядывали на свои заводы, проживая то в Италии, то в Париже, и
для  них  такой  управляющий,  как Федот Якимыч, был кладом. Он уже два раза
должен  был  совершить  длинное  заграничное путешествие, чтобы повидаться с
владыками,  -  первый  раз  в  Париж,  а  второй  в Неаполь. Эти путешествия
оставили  после  себя  известное  впечатление. Старик заметно "отшатился" от
закоснелого  строя  своей раскольничьей жизни, по крайней мере душой, хотя и
старался  этого  не показывать. Знала об этой измене одна Амфея Парфеновна и
горько  скорбела,  а затем постаралась извлечь из этого свою, бабью, пользу.
Так  было  и  теперь.  С  заграничными Федот Якимыч устроил тяжелую комедию,
чтобы  показать,  с одной стороны, свою темную крепостную силу, а с другой -
чтобы  не  выдать  себя:  втайне он сочувствовал заграничным людям. Это было
раздвоенное  чувство:  с  одной стороны, старик отлично понимал великую силу
образования,  а  с  другой - ему делалось совестно за собственное крепостное
невежество,  точно  приехавшие  молодые  люди  являлись для него упреком. Он
целый  день  был  не в духе и грозой прошел по всем фабрикам, грозой съездил
на  Медный  рудник,  грозой  явился  в  громадной  конторе, где, не разгибая
спины,  работали  сотни  крепостных  служащих.  Все  время  из головы Федота
Якимыча не выходили эти заграничные, а главным образом - гордец Никашка.
     - Ах,  и  покажу  я  ему!..  - как-то стонал старик, припоминая картину
нанесенного оскорбления. - Колкериного-то жару как раз убавит...
     Дома  Федот  Якимыч  ходил  туча тучей, так что немушка Пелагея в своей
кухне  только  хмурила брови, что означало, что там, наверху, - гроза. Кучер
Антон,  горничная  девка  Дашка,  коморник  Спиридон,  стряпка Лукерья - все
боялись  дохнуть.  Боже  упаси  попасть  теперь  на  глаза самой или самому.
Больше  всего  опасность  грозила, конечно, девке Дашке, которой приходилось
прислуживать  в  горницах.  Это  было  безответное  существо, преисполненное
покорного  страха  и  рабьей  угодливости. "Хоть бы гости какие навернулись,
все  бы  легче",  -  соображала  девка  Дашка,  но  как  на грех и гостей не
случилось.   То   же   самое  думал  и  казак  Мишка,  трепетавший  за  свою
неприкосновенность.  Единственная  надежда  оставалась  на ужин в господском
доме,  -  когда  не  было  гостей,  ужинали  рано,  и  таким ранним ужином и
закончился  бы этот тревожный для всех день. Амфея Парфеновна затворилась бы
наверху  в  своей  светлице,  а  Федот  Якимыч шагал бы в парадных горницах,
разглаживая   бороду  и  вполголоса  напевая  стихиру:  "Твоя  победительная
десница..."
     Накрывая  стол  к  ужину,  казак  Мишка и девка Дашка боялись последней
беды:  а  ну, как Амфея Парфеновна не спустятся в горницы из своей светлицы?
Бывали  и  такие  случаи...  Но все разыгралось совершенно неожиданно. Амфея
Парфеновна  спустилась  из  светлицы  как ни в чем не бывало, села за стол и
даже  сама  налила  рюмку  анисовки,  которую  Федот  Якимыч  выпивал на сон
грядущий.  Впрочем,  за  щами  не  было  сказано  ни  одного  слова. Щи были
горячие, как любил Федот Якимыч.
     - Сказывают,  мудреная  немка-то  у Левонида, - заговорила первой Амфея
Парфеновна, нарушая гробовое молчание.
     - Ну?
     - Дома, слышь, и в люди ходит простоволосая...
     - Н-но?
     - По-русски ни слова...
     - Ах, волк ее заешь!.. Так Левонид-то как же?
     - По-ихнему  тоже  лопочет...  Смех  один,  сказывают.  Приданого немка
вывезла  тоже  раз-два,  да  и  обчелся:  платьишек  штук  пять, французское
пальто,  шляпку с лентами... Только она простая, немка-то, и из себя ничего,
кабы ходила не простоволосая.
     Молчание.  Федот Якимыч хрустает прошлогоднюю соленую капусту - любимое
его  кушанье  -  и  время от времени сбоку поглядывает на жену. Он чувствует
себя немного виноватым: погорячился и обругал жену ни за что.
     - Так  простоволосая?  -  спрашивает  он  и  улыбается  в бороду. - Ах,
чучело гороховое!
     - Ничего  не  чучело:  она  по своей вере и одевается, как там у них, в
немцах,  бабам  полагается.  Мы  по-своему, а они по-своему... Только оно со
стороны-то все-таки смешно.
     - Никашка  -  гордец,  а Левонид как будто ничего, - в раздумье говорит
Федот Якимыч. - Левонид поочестливее будет...
     - А што говорят другие-то про них?
     - Да  разное... Уехали свои, а приехали чужие, - што тут разговаривать?
Видно будет потом.
     Опять  молчание.  Федот  Якимыч сосредоточенно хлебал деревянной ложкой
молоко  из  деревянной  чашки.  Дома  старики  живут  совсем  просто  и едят
деревянными  ложками. Для гостей есть и дорогая фаянсовая посуда, и столовое
серебро, и салфетки, а без гостей зачем стеснять себя?
     - Больно  охота  мне  поглядеть  эту самую немку, - неожиданно заявляет
Амфея  Парфеновна,  когда  ужин уже кончается. - Не видала я их сроду, какие
они такие есть на белом свете...
     - Такие  же,  как  и  все бабы: костяные да жиленые, - шутливо отвечает
Федот Якимыч.
     - Ты-то видал, а я нет...
     После  ужина в светлице шло вечернее богомолье: Амфея Парфеновна читала
"канун",  а  Федот  Якимыч  откладывал поклоны по ременной лестовке. Немушка
Пелагея  всегда  присутствовала при этой молитве и повторяла каждое движение
Амфеи  Парфеновны.  Она  же  потом  провожала  свою  "владыку"  в  спальню и
укладывала  в  постель, - Федот Якимыч приходил потом. Лежа в постели, Амфея
Парфеновна  все  о  чем-то  думала,  а когда пришел Федот Якимыч, она сонным
голосам проговорила:
     - Ужо как-нибудь в гости немку позову.
     - Тоже и придумала! - изумился старик.
     - А ежели я не видала?


III

     Мысль  о  немке засела в голове Амфеи Парфеновны гвоздем. Сначала Федот
Якимыч  посмеялся  над  этой  затеей,  а  потом  нахмурился.  Легко сказать,
зазвать  немку  в гости, да еще вместе с мужем, потому что хотя она и немка,
а все-таки как ее одну-то в чужой дом привести?
     - Не  ладно  ты  удумала,  Феюшка,  -  уговаривал старик жену. - Надо и
Левонида звать.
     - Што  из  того,  и  Левонида  позовем.  Тебе-то какая причина от того?
Уехал  на  фабрику  и  все  тут...  Сына  Гришу со снохой позову, а может, и
Наташа к тому времени подъедет. Управимся и без тебя...
     - Как  знаешь,  только  оно тово... то есть мне-то низко будет Левонида
угощать.
     - И  не  угощай,  без  тебя обойдемся. Уехал бы куда-нибудь на заводы -
только и всего.
     Осуществление  этой  мысли заняло весь дом, причем немушка Пелагея даже
мычала   от  удовольствия:  пусть  матушка  Амфея  Парфеновна  потешит  свою
душеньку.  А  хлопоты не велики: всего-то званый обед приготовить. С оказией
была  послана весточка Григорию Федотычу, который служил управителем в Новом
заводе,  и  дочери  Наташе,  выданной  замуж  за  купца Недошивина у себя, в
Землянском  заводе.  Стряпка  Лукерья,  горничная  девка Дашка и казак Мишка
тоже  волновались  в  ожидании  готовившейся комедии, когда в господский дом
привезут   настоящую  немку.  То-то  будет  потеха...  Немушка  Пелагея  уже
забегала  послом  к  Гордеевым  и  только  закрывала  рот  рукой,  когда  ее
расспрашивали  про  немку.  Из ее мычанья и жестов все понимали только одно,
что немка такая же немая, как Пелагея, и это всех смешило.
     В  назначенный  день приехал сам Григорий Федотыч с женой Татьяной. Это
был  серьезный  молодой  человек  лет тридцати, с окладистой русой бородой и
скуластым  лицом;  он походил на мать. Сноха Татьяна была городская и ходила
в  платьях  и  в  шляпках, и Амфея Парфеновна за глаза величала ее модницей.
Явилась  и  дочь  Наташа,  любимое и балованное детище. В угоду матери она в
родительский  дом  приходила  в  шелковом  сарафане  и в платочке на голове.
Бойкая   и  речистая,  эта  Наташа  в  своем  купеческом  быту  пользовалась
репутацией  удалой  бабенки,  которой  пальца в рот не клади. Муж ей попался
простой,  притом  он "зашибал водкой", и Наташа жила своей вольной волюшкой.
Молода  была,  красива,  а грех не по лесу ходит. Впрочем, молва о Наташиных
грехах  не  доходила до господского дома, и Амфея Парфеновна души не чаяла в
дочке.
     - Чтой-то,  мамынька,  вы и придумали, - говорила Наташа, щелкая орехи.
-  Наслышались  мы  про  немку  чудес...  Ни  встать, ни сесть не умеет, а с
мужчинами,  как  с  своим  братом,  так  с рукой и лезет. В том роде, как не
совсем она умом, мамынька. Проста уж очень...
     - Просто  оказать,  дура,  -  коротко  отрезал  Григорий  Федотыч.  - А
промежду прочим, мамынька, ваша полная воля...
     - Уж  мне  от  отца  досталось  за  эту  самую немку, - объясняла Амфея
Парфеновна.  -  Пожалуй,  и  то, што не ладно я затеяла. Хотела и себя и вас
потешить.
     - Ничего  тут  худого  нет,  мамынька, - успокаивала Наташа, - не съест
она нас... Посмеемся, и только.
     Гордеевы  были  приглашены  вечерком, как настоящие гости. Федот Якимыч
нарочно  уехал  в  заводоуправление,  чтобы  не  встречаться  с  ними. Амфея
Парфеновна  заперлась  в  светлице,  а  принимать  дорогих  гостей  оставила
Наташу. Григорий Федотыч с женой остались в парадных горницах.
     - Чтой-то,  как  они  долго,  -  повторяла  Наташа, перебегая от окна к
окну. - Вечер на дворе...
     - По-заграничному,  - язвил Григорий Федотыч. - Нашли важное кушанье...
Конечно,  я  не  подвержен  к  тому,  штобы  перечить  мамыньке,  а Левонида
Гордеева  помню даже весьма превосходно. Мальчишками вместе, бывало, в бабки
играли...  Сиротами  они  росли,  Гордеевы-то, ну, достатков нет, а в другой
раз  дома  и куска нет. Бывало, украду у мамыньки кусок да Левониду и отдам:
на, ешь.
     - Мало  ли,  братец,  что бывает, - уклончиво отвечала Наташа, - прежде
есть  нечего  было  Гордеевым,  а  теперь  они ученые... Тятенька-то вон как
взбуривает  на  них. А почему? Боится, что сядут ему на шею... Вот послужит,
послужит  тот  же Никон, да главным управляющим на тятенькино место и сядет.
Умница Никон-то, сказывают...
     - Пока  особенного  ума  еще  не  оказал,  сестрица, окромя дерзости...
Только все это не нашего с тобой ума дело. Родитель получше нас знает...
     Гости  приехали  только  в  сумерки,  часов около девяти, когда немушка
стала зажигать сальные свечи в горницах. Наташа встретила их в передней.
     - Мамынька   сейчас  выйдет,  -  объясняла  она,  нарочно  обращаясь  к
непонимавшей ничего немке. - Пожалуйте...
     Когда  немка  сняла  свое  французское пальто, Наташа так и ахнула: она
была  в  каком-то  детском  кисейном платье, с голубою широкою лентою вместо
пояса.   Руки  выше  локтя  были  голые.  Белокурые  волнистые  волосы  были
подвязаны  такою  же  голубенькою  ленточкой, и только. Всего больше изумило
Наташу  короткое  платье.  "Вот  бесстыдница!"  -  невольно подумала Наташа,
целуясь  с  гостьей.  Сам  Гордеев  заметно  смущался и отвечал за жену. Он,
правда, заметно повеселел, когда увидал Григория Федотыча и узнал его.
     - Милости  просим,  -  пригласила  Наташа,  усаживая  немку на диван. -
Мамынька сейчас выйдет...
     Немка  осматривала  своими  большими  серыми глазами парадные горницы с
каким-то  детским  любопытством, потом переводила глаза на мужа и улыбалась.
У  ней было такое красивое и нежное лицо, с тонким профилем и алыми губками.
Когда  она улыбалась, два ряда белых зубов так и сверкали. Небольшого роста,
стройная,  гибкая, подвижная, она казалась красавицей. Когда немушка Пелагея
подала чай, немка осмотрела чашки, сахарницу, поднос и опять засмеялась.
     - Какая она у вас веселая, Левонид Зотыч, - заметила Наташа.
     - Амалия  совсем  ребенок,  - уклончиво ответил Гордеев и что-то сказал
жене по-немецки.
     Она   засмеялась   уже   совсем  весело,  бросилась  Наташе  на  шею  и
расцеловала  ее  прямо  в  губы.  Григорий  Федотыч  все  время молчал и все
посматривал  на  дверь,  в  которую должна была войти мать. Амфея Парфеновна
появилась  настоящей  королевой.  Девка Дашка забежала вперед, чтоб отворить
дверь,  и  старуха  вошла с медленною важностью. Она была в тяжелом парчовом
сарафане  и  в  жемчужной  сороке.  Немка быстро поднялась с места и сделала
реверанс. Это окончательно рассмешило всех, а Наташа так и прыснула.
     - Здравствуй,  милашка...  -  ласково  заговорила  Амфея  Парфеновна  и
поцеловала гостью плотно сжатыми губами. - Садись, так гостья будешь.
     - Жена  очень рада познакомиться с вами, Амфея Парфеновна, - ответил за
жену Гордеев. - К сожалению, она пока еще не умеет говорить по-русски...
     - Ничего,  пусть  говорит по-своему, по-немецкому, - милостиво заметила
старуха,  оглядывая  выставлявшиеся  из-под  платья  немкины  ноги. - Как ее
звать-то у тебя, Левонид?
     - Амалия Карловна.
     - Так... Мне-то и не выговорить сразу. Славная бабочка, хоть немка...
     Немку  больше  всего  заинтересовал  сарафан  хозяйки,  и она долго его
рассматривала,  разглаживая  белою пухлою ручкою тяжелую старинную материю и
золотой  позумент.  Эта  наивность  и  доверчивая простота очень понравилась
старухе.
     - Жена уж начинает учиться по-русски, - объяснял Гордеев.
     - Чи!.. - весело заговорила немка и засмеялась.
     - Она хочет сказать: "щи", - опять объяснил Гордеев.
     - Чи... чи! - лепетала немка.
     Все  весело засмеялись, и сама Амфея Парфеновна тоже. Очень забавна эта
немка:  и  простоволосая  и  ноги  чуть не до колен выставляет. Когда подали
закуску,  она,  не  дожидаясь  приглашения,  первая  подошла  к столу и сама
налила  себе  рюмку  вина.  Гордеев  что-то  сказал  ей, но Амфея Парфеновна
заметила ему:
     - Оставь  ее,  Левонид...  Наших  порядков она не знает. Я и сама с ней
пригублю рюмочку... Гриша, а ты что же?
     Мужчины  выпили  водки и закусили балыком. Григорий Федотыч сразу отмяк
и  стал  расспрашивать  Гордеева,  где  он учился, как живут немцы и что они
думают  делать.  Давешней неловкости как не бывало, особенно когда выпили по
второй.   Амфея  Парфеновна  увела  гостью  в  заднюю  половину,  чтобы  там
осмотреть  ее  на  свободе.  Наташа  и сноха Татьяна пошли за ними. Особенно
развеселилась  Наташа  и  все  приставала  к  немке, чтобы та сказала: "чи".
Смеялась и немушка Пелагея, девка Дашка и сама немка.
     - Ей   только   с   нашей  Пелагеей  разговаривать,  -  говорила  Амфея
Парфеновна,  бесцеремонно  оглядывая  гостью  с  ног  до головы. - Зачем ты,
милушка,  ручки-то  оголила?  Нехорошо  это  при  посторонних мужчинах, да и
платье-то подлиннее бы сделать...
     В  задней половине последовало новое угощение: варенье, орехи, пряники,
конфеты.  Но немку занимала больше всего обстановка комнат, и она по-ребячьи
осмотрела   каждый   уголок.  Заметив  двуспальную  кровать,  она  кокетливо
покачала головой.
     - У  них,  мамынька,  мужья  и жены в разных комнатах спят, - объяснила
Наташа. - Все равно как чужие люди... Вот ей и удивительно.
     - А  славная  бабочка... - повторяла Амфея Парфеновна. - Хоть куда... А
ежели  бы  ее  нарядить  в сарафан, да косу заплести, да кокошник - лучше не
надо.
     Гордеев  и  Григорий  Федотыч  пристроились к закуске и вели оживленную
беседу.
     - Тяжело  вам  будет  здесь, - говорил Григорий Федотыч. - Главное, что
непривычное ваше дело, а у нас на все свои порядки...
     - Привыкнем  помаленьку...  Только  вот  Федот  Якимыч  как-то  странно
отнесся  к  нам.  Я  совсем не понимаю, на что он рассердился тогда на нас с
братом...
     За  этими  разговорами  молодые  люди совсем не заметили, как вошел сам
Федот  Якимыч.  Он  остановился  в  дверях  и подозрительно оглядел комнату.
Первым заметил его Григорий Федотыч и почтительно вскочил.
     - Здравствуйте, тятенька.
     - Здравствуй.
     Гордеев  поклонился  издали  и ждал. Грозный старик отдал картуз казаку
Мишке, еще раз оглядел свои горницы и проговорил ласково:
     - Ну, здравствуй, Левонид Зотыч.
     - Здравствуйте, Федот Якимыч.
     - Садись,  так  гость  будешь, - пригласил его старик. - В ногах правды
нет, как говаривали старинные люди... Мишка, анисовой!
     Григорий  Федотыч  продолжал  стоять, потому что не получил приглашения
садиться.  Старик  не любил баловать детей, и если пригласил сесть Гордеева,
то  только  потому,  что, во-первых, чувствовал себя немного виноватым перед
ним,  а во-вторых, - женатый человек, не следует его по первому разу срамить
перед  женой.  Выпив  рюмку анисовки и закусив соленым рыжиком, Федот Якимыч
посмотрел на гостя уже совсем ласково и даже улыбнулся.
     - Ты  у  меня  теперь  гость, Левонид, и разговор у нас будет другой, -
заговорил  старик,  улыбаясь.  -  Подвернешься  под  руку, не взыщи, а гостю
первое место и красная ложка... Эй, Мишка, анисовой!
     После  второй  рюмки  старик  заалел  и  взглянул  на  двери в сени. Он
сегодня  был в хорошем расположении духа и казался таким важно-красивым, что
даже Гордеев полюбовался им.
     - Покричал  я  тогда  на  вас  с  братом,  -  объяснял  он.  - Горденек
Никон-то,  хоть и брат тебе доводится. Из одной печи, да не одни речи... Ну,
да ничего, авось помиримся. Так я говорю?
     - Совершенно верно, Федот Якимыч...
     - Крут  я  сердцем,  да  отходчив,  Левонид.  Да... Ты мне поглянулся с
первого  разу,  а  что  я  посердитовал  тогда, так не всякое лыко в строку.
Гриша, садись, чего столбом-то стоять?
     Старик  совсем  развеселился  и выпил еще третью рюмку, что с ним редко
случалось.  У  Гордеева  тоже  отлегло  на  душе.  Они  сидели  у  закуски и
беседовали.  Федот  Якимыч рассказывал, как он начал свою службу рассылкой в
конторе,  сколько  натерпелся,  пока  поступил  в  писцы, как работая день и
ночь,  не покладаючи рук, и как ему трудно и посейчас, потому что приходится
отвечать  за  всех  остальных  служащих.  Но  в  средине  рассказа  он вдруг
остановился,  посмотрел  на входную дверь и бессильно опустил руки: в дверях
стояла  немка  и  смотрела на него своими детскими серыми глазами. У старика
точно  захолонуло  на  душе:  он как во сне видел это кисейное белое платье,
голубую ленту, распущенные белокурые волосы.
     - Да  ты хоть поздоровайся с гостьей-то, - заметила Амфея Парфеновна. -
Она веселая бабочка...
     Федот  Якимыч  с  удивлением  перевел  глаза  на  жену  и только сейчас
заметил,  какая  она старая и безобразная: лицо обрюзгло, глаза злые, фигура
опустившаяся.   Он  поднялся  с  своего  места,  сделал  шаг  вперед,  чтобы
поздороваться  с  гостьей,  но  только махнул рукой и, пошатываясь, пошел из
горницы к себе на заднюю половину.


IV

     Гордец  Никашка  попал  в  Медный  рудник  и  с  блендочкой*  на  поясе
спускался  по стремянке в шахту каждое утро вместе с другими рабочими. Он не
роптал,  не  жаловался  и  вообще  не подавал вида, что это ему не нравится.
Крепкий  был  человек,  с  английской  складкой характера. На первый раз ему
дали   производить   съемку   новых   работ  в  шахте,  что  уже  совсем  не
соответствовало  его  специальности.  Но и на этом