. - Конечно, все относительно. Я
свободен в пределах башни. Вот эта комната, ванная, туалет, библиотека,
рабочий кабинет, в который я уже несколько месяцев не заглядывал. И
темные, полные сквозняков коридоры, ведущие в никуда, оканчивающиеся
тупиками. Но моя настоящая свобода там, - он протянул руку к окну, - за
толстым стеклом. Эти леса, солнце, небо. Ветер, который колышет верхушки
деревьев, и я вижу его, но не могу почувствовать. А вы говорите
"свободен". Шестьдесят лет я сижу на одном месте...
  - Шестьдесят восемь, - тихо поправил Шеф.
  - Шестьдесят лет вижу одни и те же лица...
  - Шестьдесят восемь.
  - Что вы говорите? Тем более! Мне кажется, что такой срок велик даже для
маньяка-убийцы... Впрочем, я действительно убивал.
  - Вы воевали.
  - Я убивал... - Катис досадливо махнул рукой, вылез из-под тонкого одеяла,
спустил ноги на пол. - Впрочем, я увлекся. Я задал простой вопрос и пока
не получил на него ответа. Так почему же я сижу здесь?
  - Потому что мы оберегаем вас.
  - От чего?
  - От действительности.
  - Послушайте!..
  - Нет, Катис. Теперь вы меня послушайте! - Шеф набычился, ссутулился
больше, чем обычно, скрестил руки на груди. - Если вы спокойно воспримите
то, что я вам сейчас скажу, то, быть может, с сегоднешнего дня ваша жизнь
изменится.
  - И я выйду отсюда? Увижу людей?
  - Нет, Катис. Вы никогда не увидите людей.
  - Почему?
  - Война... Людей больше нет. Человечество вымерло. Как вид. Полностью.
  - Что?
  - Вы оказались совершенно правы. Мы не люди. Мы роботы. Разумные механизмы
с гибким интелектом. Мы самосовершенствуемся, развиваемся. Прогрессируем.
Мы по-настоящему разумны. Может быть даже разумней, чем были люди. Но мы
не люди. Человечества больше не существует.
  - Вы... Вы хотите сказать... что я последний?.. - Катис смотрел в глаза
собеседнику, заглядывал искоса, чуть прищурясь, словно надеясь увидеть там
искорку лукавства. Он пока не совсем понимал. Не мог понять. Принять... -
Я последний? По настоящему последний? Единственный? И никого... я... но...
  - Людей больше нет, Катис, - жестко повторил Шеф. - Только мы.
  - Но... - Катис встал, оперся рукой о спинку кровати. Он не чувствовал
ног, в голове что-то надрывно гудело, перед глазами все плыло, стены
смазались, медленно тошнотворно качалась мебель. Он шагнул вперед. - Но...
я... Я... Я! - выкрикнул он отчаяно и хрипло. - Я!
  Воевал. Ради чего? Этого?
  Идеальный мир.
  Все правильно. Ни единого человека на целом свете. Только он.
  - Я! - Его лицо задергалось.
  И роботы.
  Робот что-то говорил, Катис видел, как открывается его рот, как шевелятся
губы. Но слов не было. Катис ничего не слышал. Только в голове что-то
бешено визжало. Выло, словна падающая авиационная бомба. Пикирующий
бомбардировщик.
  ... вы сохранили для нас Будущее...
  Для нас!
  ... вы позволили нам жить здесь и сейчас...
  Жить!
  ...спасибо вам за все!...
  За все! Спасибо!
  Он запрокинул содрогающуюся голову и захохотал. Пена выступила на губах.
Вывалился язык. Шею сводило тиком.
  Череп был готов разорваться. Прямо в мозг рушилась огромная бомба.
Скрежетала. Подвывала.
  Что-то вспыхнуло. В голове. Ярко.
  Взорвалось.
  И тотчас тьма чернильной кляксой расползлась перед глазами.
  Тишина.
  Катис запрокинулся, раскинув руки и тяжело рухнул, ударившись затылком о
кровать.


  В операционной был прохладно.
  - Ну, что там? - спросил ШФ-541.
  - Дрянь дело, - отозвался ремонтник, заглядывая во вскрытую черепную
коробку. - Где вы такую рухлядь достали? Если не ошибаюсь КТС-23?
  - Да. Ты не ошибся. Боевой робот-андроид КТС-23. Участник войны. Это
Солдат.
  - Серьезно? Последний Солдат? Тогда буду осторожен.
  - Уж постарайся.
  В дверном проеме показался доктор РКСН-2. Он приблизился к столу, мягко
отстранил ремонтника, сам осмотрел повреждения.
  - Ну, что, док? - спросил ШФ-541.
  - Я предупреждал, - отозвался доктор. - Он не перенес удара. Инсульт.
  ШФ-541 удивленно вздернул левую бровь.
  Ремонтник пояснил:
  - Короткое замыкание в третьем процессорном модуле. В результате
возникшего перегрева капиляры системы охлаждения разрушились, и масло
залило часть схемы.
  - Восстановить можно?
  - Можно, конечно. Только вот таких процессоров уже давно не выпускают. Но
я подберу аналог. Правда придется понижать частоту и...
  - Ладно, работай. - ШФ-541 повернулся к доктору, - Что ж, Раксин, вы
оказались правы.
  - Да, Шеф. Но меня это не радует.
  - Меня тоже.
  - Что дальше?
  - Ничего. Как обычно. Подлатаем, потом проведем чистку.
  - Опять чистка?
  - Да не волнуйтесь вы так! Что тут такого - почистим память, уберем
лишнее...
  - Эта память - наше достояние. Солдат - наша история. А вы...
  ШФ-541 раздраженно махнул рукой, прерывая доктора.
  - Он же псих. Безумец. Шизофреник. Робот-шизофреник, забавно, не правда ли?
  - Я вынужден сообщить о происшедшем Мировому Совету.
  - Это ваше право.
  - Надеюсь, на ваше место поставят другого человека.
  - Человека, док? - ухмыльнулся ШФ-541. - Человека?..


  Катис нажал кнопку, возвещая миру о своем пробуждении и открыл глаза.
  Шторы снова открыты. В окошко заглядывает солнце, разбрасывает свои желтые
теплые семена по стерильно чистому полу.
  Катис с удовольствием потянулся, зевнул.
  Что-то ведь снилось. Нехорошее. Темное. Жуткое.
  Но он не помнил, что.
  Дверь открылась. В комнату вошел Свитес. Утренний Свитес по прозвищу
"Здравствуйте, Катис" и сказал:
  - Доброе утро.
  Катис удивленно вскинул бровь.
  - Действительно, доброе.
  - С Днем Рождения.
  - Что?
  - С Днем Рождения, Катис. Сегодня Вам исполнилось сто два года.
  - Вы что, серьезно? День Рождения? И сто два года? Действительно сто два?
  Свитес широко улыбнулся и кивнул головой.
  - Это ж надо! Сто два года! Не мудрено, что память меня иной раз
подводит... Но вы уверены? У меня никогда не было Дня Рождения.
  Свитес улыбнулся еще шире и вышел за дверь. Через мгновение он вернулся,
держа в одной руке бутулку, а в другой бокал.
  - Держите, Катис.
  - Что это? Неужели коньяк? О, Боже! Настоящий коньяк!
  Свитес поставил открытую бутылку на пол и подошел к окну.
  - Знаете, - задумчиво сказал он, разглядывая зеленый океан внизу, за
стеклом. - Сегодня на улице такой приятный ветер. Он благоухает, цветет,
веет. Он гудит, шелестит, шуршит. Он живет. Дышит.
  - Зачем вы мне это говорите?
  - Действительно, зачем я это говорю? - негромко повторил Свитес и легким
толчком распахнул створки окна. В помещение ворвался ветер, протряс
занавески, обежал комнату по кругу, хлестнул Катиса в лицо. Тот вскочил,
едва не опрокинув початую бутылку.
  - Что это, Свитес? Господи! Окно...
  - Да, мы его немного переделали.
  - Немного? - Катис негромко засмеялся. - Это вы называете немного?
Немного! - Он стремительно подошел к окошку, высунулся наружу, лег животом
на широкий подоконник, заглянул в двухсотметровую пропасть. Вдохнул полной
грудью. Блаженствуя, прикрыл глаза. Прошептал:
  - Господи. Это же лучше, чем коньяк.
  Свитес, улыбаясь, смотрел на него. Через минуту он вышел из комнаты и
вернулся, волоча за собой по полу большой бумажный мешок.
  Катис, услышав шуршание, открыл глаза.
  - Что это? Подарки на Рождество?
  - Это письма. Письма от детей. Они поздравляют вас с Днем Рождения.
Хотите, я почитаю?
  - Хочу ли я? Ха! Свитес, вы сегодня задаете странные вопросы! Конечно же,
читайте! - Катис с ногами вскарабкался на подоконник, привалился спиной к
стене. Вновь зажмурился.
  - Хорошо... - Свитес присел на угол кровати, пошелестел бумагой и начал:
"Дорогой любимый Солдат!.." - он кашлянул, словно вдруг чего-то смутился.
  - Что же вы замолчали? - встрепенулся Катис, не открывая глаз.
  Свитес снова кашлянул, неловко улыбнулся и спросил негромко:
  - Хорошо быть человеком, правда, Катис?
  - Да, Свитес.
  Они помолчали, вдыхая лесную свежесть, подставляя лица ласковому солнцу.
Далеко внизу шумел бескрайний лес. Шелестел, шуршал, гудел. А рядом живой
ветерок трепал занавески, хлопал тканью, играл...
  - Человеком быть хорошо... - еще подтвердил улыбающийся Катис. - Ну, что
же вы? Читайте дальше!

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2002 20:29




Михаил Кликин

                              СОГЛЯДАТАИ

                                рассказ


  Они повсюду.
  Я знаю, вы тоже видели их. Вы скользили взглядом по их неприметным лицам,
вы стояли бок о бок с ними в метро, видели их отражения в витринах. Вы
видели их, но не обратили внимания и тут же забыли, что видели. Они умеют
прятаться. Сливаться с толпой, растворяться в городской сутолоке. Они -
тени в подворотнях. Они - колыхание занавесок. Они - блеклые отражения в
стеклах. Они - дыхание ветра за вашей спиной.
  Они повсюду. Они следят за нами. За каждым из нас. И ждут. Ждут.
  Они - слуги города.
  Соглядатаи. Охотники. Палачи.
  Вы не можете спрятаться от них. Не можете убежать. Все, что вам
позволительно - это не замечать их.
  И вы не видите их до той поры, пока не совершите ошибку.
  И тогда они придут за вами.
  Также, как пришли за мной.


  Я заметил их и это стало моей первой ошибкой.
  Был октябрь, раннее утро, мрачное и унылое. Вот уже которую неделю сыпал
мелкий дождь. На улицах было пустынно, только машины мчались мимо
тротуаров, взрывая свинцовые лужи.
  Я заметил его, лишь когда подошел вплотную - серая тень на автобусной
остановке, длинный плащ, поднятый воротник, бесформенная кепка, опущенная
на глаза.
  - Десятки давно не было? - спросил я у него.
  Он промолчал, даже не посмотрел в мою сторону.
  - Десятки... - начал было я вновь, но закашлялся. Тяжелый, набрякший
влагой воздух рвался из легких, рвался так сильно, что под ложечкой
сделалось больно и засипело в груди. Я сплюнул мокроту и увидел необычайно
яркую кровь.
  - Кровь, - сказал я испуганно.
  Туберкулез?
  Алые прожилки в сером сгустке слизи. Солоновато-сладкий привкус во рту.
  Рак? Проказа?
  Перед глазами запрыгали черные точки. Уши заложило звоном и грохотом.
Задрожала земля под ногами. Я подумал, что умираю. Повернулся к
незнакомцу, чтобы попросить о помощи, и вдруг увидел его глаза - искры
жадного интереса в бездонном мраке зрачков.
  Грохот усилился. Земля ходила ходуном. Чтоб не упасть, я схватился за
столб.
  Из-за поворота выполз трамвай. Он сыпал искрами и сотрясал землю. Серое
железное чудовище с непроницаемо-черными окнами остановилось на середине
дороги, точно напротив человека в плаще, и отворило дверь во тьму утробы.
  Незнакомец посмотрел на трамвай.
  Потом на меня.
  Я все еще давился кашлем.
  Он криво усмехнулся и шагнул прямо в лужу, что широко расползлась у
бордюра.
  Вода расступилась - я видел это.
  Она отшатнулась от него, отпрыгнула вихрем брызг.
  Он ступил на сухой асфальт.
  И пошел к трамваю.
  Сухой плащ полоскался на ветру, полы развевались, и мне показалось, что у
этого жуткого человека нет ног - одни только ступни. И нет лица - только
глаза и кривая усмешка.
  Он вспрыгнул на подножку, дверь, урча, прожевала его. Затем трамвай сыто
рыгнул и, рассыпая искры, рванул куда-то помимо рельсов.
  Через пару секунд он исчез.
  Перестала дрожать земля.
  Кашель прошел.
  Ничего не болело.
  Я был в порядке.
  И все же я решил вернуться домой, полежать, отдохнуть. Потом позвонить на
работу, сказать, что не приду, надо срочно в больницу, провериться.
  Рак?
  Быть может, возьму отпуск, уеду на несколько дней к жене, она отдыхает у
родителей в деревне. Мне давно надо отдохнуть, три года без отпусков, без
больничных, работа по двенадцать часов в сутки...
  Я забыл про страшного человека и трамвай-чудовище.
  Забыл, потому что есть вещи более страшные, чем непонятное.
  Рак.
  Но когда я уже подходил к своему дому, я встретил другого человека. В
сером плаще с поднятым воротником и в бесформенной кепке.
  - Ваш трамвай уже ушел, - зачем-то сказал я ему. Он посмотрел на меня и
усмехнулся.
  Глаз у него не было.
  Только хищная ухмылка.


  Врач, осмотрев меня, улыбнулся и сказал, что я проживу еще долго.


  Вторая моя ошибка заключалась в том, что я не смог, не захотел забыть о
них.
  Люди осени - серые и безликие, они приходили ко мне во снах. Они стояли
рядами, загораживая собой весь мир, и я не мог прорваться сквозь них. А
наяву я встречал их на улицах. Не часто - они хорошо умеют прятаться. И
все же я порой узнавал их, выделял из толпы и уже не отворачивал глаз. Они
тоже узнавали меня. Усмехались. Проходили мимо. Они никогда не смотрели на
меня, но всегда я чувствовал их холодные взгляды.


  На выходные приехала жена. Я встречал ее на вокзале, а вместе со мной ее
встречали серые. Их было двое. Быть может, больше, но я заметил лишь этих
двоих. Было многолюдно. На перронах, у касс, в зале ожидания толпились
люди, галдели, махали руками, потели. Прокладывая себе путь, надрывно
взрыкивали перегруженные жадные носильщики. Люди в форме, с кобурами на
ремне и с пищащими рациями просили предъявить документы и требовали денег.
Таксисты, словно проститутки выстроившись вдоль стен, говорили что-то
завлекательное проходящим мимо людям. Неразборчиво громко хрипел
репродуктор. В тихих уголках, устроив себе звериные гнездышки, свернувшись
клубком, безмятежно дремали завшивленные бомжи. А эти стояли в самом
центре волнующегося людского моря - две серые скалы - и никто их не
замечал. Только я.
  Жена легко спрыгнула на перрон, нырнула под мой зонт, повесила на меня
тяжелую сумку и осторожно поцеловала - я был небрит и запущен. А от нее
пахло летом - горячим сеном, пылью, цветами и рекой.
  - Ну что за погода, - сказала жена.
  - Осень, - ответил я.
  - А у мамы тепло. Солнышко светит. Бабье лето.
  - Это все они, - сказал я и осекся.
  - Кто?
  - Демократы, - сказал я и деланно засмеялся.
  Она серьезно посмотрела на меня.
  - Что-то не так?
  - Нет, все нормально. Просто я без тебя одичал.
  - Дикарь! - Она прижалась ко мне, и я невольно обернулся на серых людей.
  Их не было.
  Возможно, они испугались жены, подумал я тогда. Ее аромата. Частички
бабьего лета, что привезла она с собой в маминой сумке.
  Люди осени действительно боялись лета.
  Но кроме них были еще люди зимы...
  - Хочу домой, - сказала она.
  - Как мама? - спросил я в такси.
  - Болеет. Но чувствует себя хорошо.
  - А я здоров. Но чувствую себя... - я хмыкнул и заметил в зеркале, как
усмехнулся водитель, пряча глаза под козырьком бесформенной кепки.
  Серое такси бежало по улицам города, и вода шарахалась из-под колес.


  Третьей моей ошибкой стало то, что я все - почти все - ей рассказал.
  Я не собирался этого делать, не хотел пугать ее, да и знал, какая реакция
последует. Но бывают моменты, когда невозможно промолчать. Когда к тебе
прижимается самый родной человек, шепчет что-то совершенно ненужное, но
такое приятное, ласково касаясь губами мочки уха, и ты не можешь не
поделиться...
  - Ты сошел с ума, - сказала она и зажала себе рот.
  - Это было бы слишком просто, - ответил я.
  - Тебе надо отдохнуть, - сказала она и чуть отодвинулась. - Ты много
работаешь.
  - Я не работаю уже вторую неделю.
  - Почему?
  - Врач мне посоветовал отдохнуть. Я взял отпуск.
  - Врач? Ты был у врача?
  - Да.
  - У какого?
  - У онколога.
  Она отодвинулась еще дальше. Села на кровати, серьезно разглядывая меня.
Загорелые неприкрытые груди укоряюще качнулись, когда она помотала головой.
  - Ты меня пугаешь.
  В неярком свете ночника ее кожа выглядела совсем серой.
  - Ладно, - потянулся я к ней. - Перестань. Это все глупости. И что я несу?
Совсем тут без тебя одичал...
  У нее был вкус лета.


  Дождь стучал по зонту, требуя чтоб его впустили.
  - Я скоро приеду, - сказала она. - Через четыре дня.
  - Зачем? Не надо жертв, отдыхай.
  - Боюсь, если приеду позже, то не узнаю тебя.
  - Все нормально. Со мной все хорошо.
  - Я бы не уезжала, но мама будет ждать. Я обещала...
  - Конечно.
  - Почему ты не хочешь поехать со мной?
  - У меня дела.
  - Какие? Ты же не работаешь. Ты в отпуске.
  - Надо повидать всех старых знакомых. Я так давно у них не был.
  - У тебя появилась любовница? - она улыбнулась.
  - И не одна, - ответил я.
  - И что же будет со мной?
  Я не успел ответить. Дородная проводница, стоящая возле двери вагона,
вмешалась в разговор:
  - Пора, - у нее был грубый голос. - Отправляемся, девушка.
  - Пока, - сказала мне жена и поцеловала в щеку.
  Сегодня она пахла городом - косметикой, хлоркой и металлом...
  Поезд тронулся. Я помахал в заплаканное окно. Кто-то помахал мне в ответ.
Она ли?..
  Повернувшись, я увидел серых.
  Теперь их было пятеро. Двое стояли возле милицейской будки, двое других
застыли изваяниями у вокзальных часов. Еще один стоял в дверях вокзала,
людям приходилось огибать его, но никто не высказывал недовольства - они
не замечали серого человека, заслонившего дорогу.
  Когда я проходил мимо тех, что стояли под часами, горло мне сдавил
болезненный спазм.
  Я сплюнул им под ноги кровавую слизь.
  Они усмехнулись.
  Они откуда-то знали, что я все - почти все - рассказал жене.


  Ночью я вдруг очнулся и какое-то время лежал, напряженно таращась в
непроглядную темь и пытаясь понять, что же меня разбудило.
  Потом скрипнула половица. Кто-то - и я знал кто - стоял в двух шагах от
кровати, невидимый в темноте...
  Я убил его. Возможно это была моя последняя - четвертая, роковая - ошибка.
А быть может, это был единственно верный шаг. Я и сейчас не знаю, зачем
тогда пришел ко мне этот человек - поговорить или убить. Быть может, он и
вовсе случайно оказался в моей квартире...
  Какое-то время я лежал, затаив дыхание и слушая, как бешено колотится
сердце. А потом... Потом...
  Серое лицо появилось из тьмы, нависло надо мной - глаза и рот, больше
ничего. И я не выдержал.
  Мы катались по полу.
  Он был невообразимо силен.
  Я хрипел и плевался кровью.
  Он молчал.
  Бешено стучали снизу соседи.
  Потом я прищемил ему руку дверью и вырвался. Скользнул на кухню. Вывалил
на пол содержимое ящика стола, ощупью нашел большой нож, поранился об
острое лезвие, забился в угол.
  Серый человек просочился на кухню, словно бесформенный клок тумана, и я
подумал, что его не возьмешь никаким оружием.
  Но нож с трудом рассек плоть, и человек упал.
  Я захлебнулся собственной кровью. Теряя сознание, я продолжал отчаянно
кромсать его тело.
  Последнее, что помню - это как перерезал ему горло.


  Очнулся я в больнице.
  Разбуженные шумом соседи вызвали милицию. Прибывший наряд взломал дверь и
нашел меня на кухне - голого с ножом в руке. Все вокруг было заляпано
кровью. Моей кровью.
  Больше ничего и никого не было.
  Серые люди умеют прятаться.


  Жена приехала не через четыре дня, как обещалась, а через два. Она
сообщила о своем прибытии телеграммой, но меня не было дома. Я лежал под
капельницей в больнице.
  Она сказала маме, что я заболел, и потому она должна срочно возвращаться.
Мама пожелала мне скорого выздоровления, и заставила дочку взять огромный
арбуз.
  - Ему надо побольше витаминов, - сказала она. - А у вас в городе таких не
продают, там одна химия...
  Мою жену сбила машина. Серая "Волга" с тонированными стеклами, номеров
которой никто не заметил. Огромный арбуз, точно бомба, взорвался тысячей
алых брызг, и на дармовое угощение тут же слетелись тучи голубей и ворон.
Они сновали в грязных лужах и торопливо склевывали кровавые ошметки...


  Я узнал о ее смерти в тот же день.
  Сквозь стеклянную дверь палаты я видел милиционера, который о чем-то
говорил с врачом.
  Врач не хотел, чтобы меня беспокоили.
  И я все понял.


  Я не собирался лежать и ждать, когда они придут за мной. Я сбежал.
  На несколько дней меня приютил друг. Он ни о чем не спрашивал, а я ничего
не мог ему рассказать. Потом, окрепнув, поправившись, я ушел от него - не
хотел подвергать его оп