Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
а, ободранная,
растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В
результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал
заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку.
- Поздравляю,- сказал он. - Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок.
Кодловцы - народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой
любовь крутить.
- Что-то она не дает тебе покоя.
- Зачем было корчить недотрогу?
- А она корчила?
- Еще как.
- И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать?
- Ну да.
- Уж не ухлестывал ты сам за нею?
- За ней многие ухлестывали
- И Комендант?
Шептун оглянулся.
- А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже
вида не показывает. Вот выдержка!
Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна.
- Тебе будет трудно,- объяснил он свое предательство. - Придется каждый
день в райцентр ходить...
Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро
Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными
планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая "кодлу".
Было видно, что он разочаровался в этой организации.
- В "кодле" зайцы,- говорил он, склоняя меня на один из планов -
содрать со школьных окон замазку.- Мы бы с тобой это дело чистенько
обделали.
Замазка - вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею
очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в
руках на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею,
совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так
же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком
обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и
охранялся милиционером.
Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет
абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда.
Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам
удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При
этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком.
В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на
глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду,
так как дело серьезное, наверняка будет расследование, и надо крепко держать
язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко, и на нас, конечно,
подозрение никогда не падет.
Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие.
Хотя я заварил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел
на меня с большим сомнением.
- Это плохо кончится,- буркнул он.
- Что "это"?
- Девчонки, вот что. Самый гадкий народ.
Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь
замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную
газету
- Все равно она старая,- сказал он. - С первого мая
висит.
Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку.
- А теперь жмем на полную катушку,- сказал Виталька.
"Вторая любовь (продолжение)"
Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь.
Я узнал ее дом.
- Подожди, - сказал я Витальке. - Я на пять минут.
Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне
захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то
парнем. Они отпрянули друг от друга.
- Тебе чего, мальчик? - Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была
не она. Наверное, это была ее сестра. - Тебе чего, мальчик?
- Мне Лору...
- Лора спит.
- Мне по важному делу.
- Что это за важные дела в первом часу ночи?- спросила сестра строгим
голосом. - Иди, иди, завтра придешь.
- Завтра будет поздно.
Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: "А ты
сама..." Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше
походила на Лору, лишь чуть повыше.
- Закуришь? - спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком.
С плеча свисал пиджак.
- Некурящий.
Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень
небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки.
- Поссорились, что ли?
- Да так...
- С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял?
- Понял.
В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись.
- Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит.
- Что делают дочки, когда мама спит? - сострил парень, набрасывая на
Лорину сестру пиджак.
Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная - кому это потребовалось
поднимать ее с постели? Из-под накинутого халата белела рубашка.
- Привет,- сказал я. - Не ожидала?
- Нет...
- Ты уже спала?
- Да...
- Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду,
- Ага...
Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка.
Очень неудобно разговаривать через кадушку.
Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять
очутилась кадушка.
- Что ты несешь? - спросила она, когда молчание уже стало невыносимым.
- Замазку.
- Зачем?
- Так... окна замажу. Дать тебе?
- Мы уже замазали.
- На... возьми...
Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей
ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла.
- Я хочу спать, - сказала она. - До свидания.
В калитке показался Виталька.
- Вы скоро тут кончите любовь крутить?
- Уже кончили! - Она взялась за дверь.
- Подожди... ты почему тогда не пришла?
- Потому, что оканчивается на "у".
- Очень остроумно.
- Как умею.
- Меня чуть волки не съели.
- Жаль.
Хлопнула дверь. Виталька потянул меня за рукав
- Побежали, поздно уже.
Мы опять помчались по темным улицам. Когда райцентр остался далеко
позади, Ерманский вдруг спохватился:
- А где твоя замазка?
- Отдал, - сказал я мрачно. Мне было жалко замазки. Ни любви, ни
замазки...
Виталька остановился на полном скаку, словно конь, увидевший перед
собой стену.
- Кому? - шепотом спросил он.
- Ей...
- Идиот! - закричал Виталька. - Ты знаешь, кто она? Дочь школьного
завхоза!
"Первая любовь (продолжение)"
Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И
так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была
слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит,
например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не
продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения.
- Ты не знаешь девчонок,- сказал он. - Они ябеды от рождения. Вот
посмотришь, выдаст с потрохами.
Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из
нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел
сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом
Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и
притаились, ожидая, что же будет.
У Ерманских завхоз пробыл недолго.
Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом,
особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо
зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету.
- У-у, гад! - выругался Виталька. - Сколько на нем пацанов погорело...
Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил.
Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели
сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он
пришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил
меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся
на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью.
- Дело дрянь,- сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя
бревно. - Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывали
милицию, написали акт.
- Но ведь они нашли замазку...
- Дело не в замазке, хотя и это тоже... Дело в стенгазете.
- При чем тут стенгазета? - удивился я.
- Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив.
Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить из
школы, а меня не принять.
Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет их
отец... Остался только один выход - бежать. Бежать завтра же!
Мы долго молчали.
- Мать плачет,- сказал вдруг Виталька. - Но не в этом дело. Отец
узнает- убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку,
три дня бил.
- Мне тоже достанется.
- Есть только один выход...
- Какой?
- Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Из
школы он все равно исключен. Я покачал головой.
- Нет. Так нельзя.
- Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет.
- Все равно. Так нечестно.
- Честно... нечестно... Завтра с утра нас в школу вызывают...
Узнаешь...
Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта.
Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивал
Коменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся на
красивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: не
засматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень,
то влетит меньше, а может, и совсем не влетит- с каждым может случиться. Ты
не наказан, а камень - ему что? - лежит себе да лежит.
Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примеры
из истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество.
Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город,
а в животе садят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута.
Но и троянский конь не убедил меня. Виталька выругался, махнул рукой, и
ушел домой обиженный.
Время тянулось ужасно медленно. Вад продолжал дуться, и я один сидел
.на завалинке. Я думал про все эти беды, которые вдруг свалились на меня.
Особенно была неприятна история с замазкой.
У соседей скрипнула калитка. На улицу вышла Клара Семеновна с тазом в
руках. Увидев меня, она улыбнулась,
- Добрый вечер, Витечка.
- Здравствуйте, Клара Семеновна.
- Ты не поможешь мне донести белье? Мой лоботряс опять куда-то залился.
Я взял таз с бельем за один край, а Клара Семеновна взялась за другой.
Я оглянулся, не видит ли Вад, чем я занимаюсь, но Вада не было. Зато я
заметил в окне Витальку Ерманского... Странно...
- Как настроение? - спросила Клара Семеновна.
Я сказал, что настроение у меня отличное, но сказал, видно, не очень
убедительно, потому что Клара Семеновна вздохнула. Затем она спросила,
нравится ли мне Утиное, и я ответил, что нет. Она немного поспорила со мной,
доказывая, что здесь хороший воздух и нет шума.
- И хороший пруд, - добавила она, когда мы взошли на плотину.
- Речка лучше,- не согласился я.
- Конечно,- засмеялась она. - А море еще лучше.
Сказав про море, она немного загрустила.
- Ты был, Витечка, на море?- спросила она.
- Я видел его в кино.
Она рассмеялась и начала мне рассказывать про море. Она рассказывала
про штормы, цветущие каштаны, фиолетовые вечера, молодое вино, которое
продают в киосках, как газировку, красивых девушек, стройных моряков с
золотыми нашивками на рукавах и длинных белых кораблях. Она говорила, что
она тогда была молодой и красивой и за ней ухаживали мужчины, и она каждый
вечер каталась на машине по горам, и у нее кружилась голова, потому что
повороты были крутые. И иногда ей хотелось упасть в пропасть.
- Может быть, это было бы к лучшему. Хорошо умереть молодой и красивой
и остаться такой навсегда в памяти людей. А когда вдруг замечаешь в волосах
седину, а на лице морщины и не можешь помешать этому, не хочется жить.
Я сказал, что она еще молодая и красивая. Она улыбнулась и, мне
показалось, немного повеселела, во всяком случае больше не говорила о
смерти.
- Из тебя вырастет большой донжуан,- сказала она лукаво. - Давай
искупаемся, пока не село солнце.
Она скинула платье и оказалась в нарядном купальнике. Я сразу
догадался, что это немецкий купальник, потому что у русалки, которая вышита
сбоку, было лицо, как у женщин на трофейных открытках.
Я снял штаны и вдруг увидел на себе безобразные, длинные, черные трусы.
У всех мальчишек были такие трусы, и я как-то не задумывался, что они такие
уродливые, криво сшитые, мешковатые, как юбки. Я поспешил надеть брюки.
- Ты чего это?
- Не хочется что-то. Холодно...
- Надо закаляться.
Она осторожно вошла в воду, с тихим ойканьем присела по горло и вдруг
поплыла быстро и красиво.
- Ух, хорошо! Дай мне руку!
Я подал ей руку, и она легко вышла из воды.
- Спасибо.
Клара Семеновна быстро и ловко вытерлась толстым, мохнатым, тоже,
видно, немецким полотенцем.
- А теперь отвернись.
Я покорно отвернулся.
За моей спиной слышалось журчание воды из выжимаемого купальника.
- Вот... А теперь можно и постирать. Ты посидишь со мной? А то одной
скучно. Все одна да одна.
Я вспомнил про то утро, когда я заглянул в окно, и мне захотелось
сострить по поводу ее одиночества - зло, едко, как я очень хорошо умею. Так
захотелось, что я даже прикусил губу, чтобы не сострить.
Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящно
изгибается ее спина,- как у кошки, когда та умывается, и думал о том, что
будь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку,
потому что я бы не смог перечить ей ни в чем...
- Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой?- спросила она вдруг
так добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можно
говорить о неприятных вещах, например о воровстве.
- Да так... Виталька рассказывал, небось...
Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а
просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит
по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни
шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что
она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она
сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения...
- Какие? - удивился я. - Он-то тут при чем?
- Ну как же... ты уже не маленький... должен понимать... он ведь...
- Он партизан.
- Разумеется, - поспешно согласилась она. - Но я слышала, ему не дали
до сих пор паспорта... Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя
так воспитал...
Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову.
- Он воевал во Франции. У него награды есть... даже благодарность
французского правительства. Я сам видел.
- Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали.
- Что же вы посоветуете?
Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды...
- Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал... - сказала она,
не оборачиваясь.
Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил,
как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого... в белой
рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня.
- Нет! - сказал я. - Это подлость!
Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она
согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии
стольких людей... В конце концов можно сделать механический подсчет: один
человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она
постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой...
Бедный Комендант... Он и не знает, что вокруг него вдруг столько
сплелось...
- И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган.
- Нет, нет... Комендант не такой...
- Ну сделай это ради меня,- сказала она совсем как девочка и заплакала.
- Сделай...
Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые
волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее...
- Ну хорошо...
Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда
"Тевирп!"
- Я видел, как ты нес таз,- сказал Вад.
-- Видел так видел.
- Это она тебя попросила'
- Да.
Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многое
хотелось сказать мне, но он сдерживал себя,
- Завтра надо бежать - сказал я.
Вад подумал.
Почему?
- Так... надо... Вдруг отец вернется раньше.
При слове "отец" Вад вздрогнул.
- Может быть, он сопьется.
- Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился.
-- Тогда, может быть, он влюбится... Видел, какая Виталькина мать
красивая. Не то что у нас.
Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль.
- Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский... Вот бы
покрутился, ложкой по лбу - р-раз!
Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже стало
смешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел к
нашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авеса
собственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза,
дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вад
посмотрел на меня.
В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него был
очень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был наш
пропавший чемодан.
- Д-з-з-з, - сказал дядя Авес.
Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов,
в которых отражались наши окна.
Дядюшка продолжал сердиться и что-то говорить, но ого челюсти издавали
лишь скрежет, как забуксовавший трактор. Пробуксовав с минуту, Авес в
сердцах плюнул и стал вытаскивать изо рта металлические челюсти. Челюсти не
вытаскивались. Дядя злился. Я догадался принести нож, и дядя Авес, осторожно
постукивая ручкой себе по зубам, освободился от челюстей. Без челюстей
дядюшка шипел как гусь, но все-таки его можно было понять.
- Тевирп! - сказал дядя сердито. - Река Хунцы. До самого Новороссийска
искал вас по всему поезду, чертовы трюфели! Жрать нечего, денег нет, в руках
чемодан с порохом. Избавиться от меня хотели? Диверсантом сделать? Где
родители? Я им все выскажу!
Узнав, что родители уехали за козой и мы тут хозяева, Авес Чивонави
сразу пришел в хорошее расположение духа.
- Ну ладно,- прошипел он.- Тащите шаматье, а там видно будет, река
Хунцы.
Во дворе, моя чугун, мы стали с Вадом совещаться. Вопрос обсуждался
старый: кто дядя Авес? Материн ли он брат или какой-то проходимец? Вад стоял
за брата, я - за проходимца.
- Все-таки ведь он приехал, - говорил Вад. - И чемодан притащил.
- В чемодане все и дело. Сначала он его спер, а потом увидел, что там
порох, и решил вернуться.
- Зачем?
- А что, ему плохо у нас было? Ел, спал, ничего не делал. Может быть,
дядя Авес - особая разновидность бандита. Так сказать, бандит на пенсии. Сил
уж нет, здоровье шалит. Вот он и удалился от дел,