Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
раздумывала над тем, как
бы заработать еще что-нибудь сверх трех долларов в неделю за уборку,
одобрила идею Басса.
- Это верно, - сказала она. - Я спрошу в отеле.
Однако, когда они пришли в отель, удобный случай представился не сразу.
Только под вечер судьба им улыбнулась: старшая горничная велела вымыть пол
перед портье. Это важное должностное лицо явно к ним благоволило. Ему
пришлась по душе добрая, озабоченная мать и хорошенькая дочка. И он
благосклонно выслушал миссис Герхардт, когда она осмелилась задать ему
вопрос, который весь день не выходил у нее из головы:
- Может, кто из ваших постояльцев согласится давать мне белье в стирку?
Я была бы так благодарна...
Портье посмотрел на нее и снова прочел на этом невеселом лице
безысходную нужду.
- Посмотрим, - ответил он и тотчас подумал о сенаторе Брэндере и
генерале Гопкинсе. Оба они люди отзывчивые и охотно помогут бедной
женщине. - Подымитесь наверх к сенатору Брэндеру. В двадцать второй номер.
Вот, - портье записал номер на бумажке, - пойдите и скажите, что это я вас
прислал.
Миссис Герхардт дрожащей рукой взяла бумажку. Ее глаза были полны
благодарности, которую она не умела выразить словами.
- Ничего, ничего, - сказал портье, заметив ее волнение. - Пойдите
сейчас же. Он как раз у себя.
Осторожно и почтительно постучала миссис Герхардт в дверь двадцать
второго номера; Дженни молча стояла рядом.
Через минуту дверь открылась, и на пороге ярко освещенной комнаты
появился сенатор. Он был в изящном смокинге и выглядел моложе, чем
показалось им при первой встрече.
- Чем могу служить, сударыня? - спросил он миссис Герхардт, сразу узнав
обеих.
Мать совсем смешалась и ответила не сразу.
- Мы хотели спросить... может, вам надо постирать белье?
- Постирать? - переспросил он удивительно звучным голосом. - Постирать
белье? Ну, войдите. Сейчас посмотрим.
Он учтиво посторонился, пропуская их, и закрыл дверь.
- Сейчас посмотрим, - повторил он, выдвигая один за другим ящики
солидного шифоньера орехового дерева.
Дженни с любопытством оглядывала комнату. Никогда еще она не видела
такого множества безделушек и красивых вещиц, как здесь - на камине и на
туалетном столике. Мягкое кресло и рядом лампа под зеленым абажуром, на
полу толстый пушистый ковер, несколько маленьких ковриков, разбросанных
там и сям, - во всем такое богатство, такая роскошь!
- Присядьте, вот стулья, - любезно сказал сенатор, уходя в соседнюю
комнату.
Преисполненные пугливой почтительности, мать и дочь из вежливости
остались стоять, но сенатор, покончив с поисками, повторил приглашение.
Они смущенно и неловко сели.
- Это ваша дочь? - спросил он миссис Герхардт, улыбаясь Дженни.
- Да, сэр, - ответила мать. - Старшая.
- А муж у вас жив? - расспрашивал он далее. - Как ваша фамилия? Где вы
живете?
Миссис Герхардт покорно отвечала на все вопросы.
- Сколько у вас детей? - продолжал он.
- Шестеро, - ответила миссис Герхардт.
- Семья не маленькая, что и говорить. Вы, без сомнения, выполнили свой
долг перед страной.
- Да, сэр, - ответила миссис Герхардт, тронутая его вниманием.
- Так вы говорите, это ваша старшая дочь?
- Да, сэр.
- А чем занимается ваш муж?
- Он стеклодув. Но только он сейчас хворает.
Они беседовали, а Дженни слушала, и большие голубые глаза ее глядели
удивленно и пытливо. Всякий раз, как сенатор смотрел на нее, он встречал
такой простодушный, невинный взгляд, такую чудесную улыбку, что ему трудно
было отвести глаза.
- Да, - сказал он сочувственно, - все это очень печально. У меня тут
набралось немного белья, вы его выстирайте, пожалуйста. А на той неделе,
вероятно, будет еще.
Он сложил белье в небольшой, красиво вышитый синий мешок.
- В какой день вам его принести? - спросила миссис Герхардт.
- Все равно, - рассеянно ответил сенатор. - В любой день на той неделе.
Она скромно поблагодарила его и собралась уходить.
- Вот что, - сказал он, пройдя вперед и открывая перед ними дверь. -
Принесите в понедельник.
- Хорошо, сэр, - сказала миссис Герхардт. - Спасибо вам.
Они ушли, а сенатор вновь принялся за чтение, но почему-то им овладела
странная рассеянность.
- Печально, - сказал он, закрывая книгу. - В этих людях есть что-то
очень трогательное.
Образ Дженни, полной изумления и восторга, витал в комнате.
А миссис Герхардт с дочерью снова шли по мрачным и темным улицам.
Неожиданная удача необычайно подбодрила их.
- Какая у него прекрасная комната, правда? - прошептала Дженни.
- Да, - ответила мать. - Он замечательный человек.
- Он сенатор, да? - продолжала дочь.
- Да.
- Наверное, приятно быть знаменитым, - тихо сказала девушка.
2
Духовный облик Дженни - как его описать? Эта бедная девушка, которую
нужда заставила помогать матери, стиравшей на сенатора, брать у него
грязное белье и относить чистое, обладала чудесным мягким характером, всю
прелесть которого не выразишь словами. Бывают такие редкие, особенные
натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так
ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им
бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только
в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая. Открывая
глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе: деревья,
цветы, море звуков и море красок. Это - их драгоценнейшее наследство, их
лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами: "Это мое", -
они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать, по земле с песнью,
которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты.
Но, втиснутые в клетку реального мира, такие люди почти всегда ему
чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если
мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности.
Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем
временем спешат завладеть его имуществом. Если весь так называемый
неодушевленный мир захватит его, призывая столь нежными и чарующими
голосами, что, кажется, они не могут не быть живыми и разумными, -
мечтатель гибнет во власти стихии. Действительный мир всегда тянется к
таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь
превращает в покорных рабов.
Такой была и Дженни в этом прозаическом мире. С детства каждый ее шаг
был подсказан добротой и нежностью. Когда Себастьян падал и ушибался, это
она, преодолевая тревогу и страх за брата, помогала ему встать и приводила
к матери. Когда Джордж жаловался, что он голоден, она отдавала ему свой
кусок хлеба. Долгими часами она баюкала младших братьев и сестер, ласково
напевая и в то же время грезя о чем-то. Едва научившись ходить, она стала
верной помощницей матери. Она мыла, чистила, стряпала, бегала в лавку и
нянчила малышей. Никто никогда не слыхал от нее ни слова жалобы, хотя она
нередко задумывалась над своей горькой долей. Она знала, что многим
девочкам живется гораздо привольнее и радостнее, но и не думала им
завидовать; ей случалось в тайне грустить, и все же она пела свои песенки.
В ясные дни, когда она смотрела из окна кухни на улицу, ее тянуло на
простор, в зеленые луга. Красота природы, ее линии и краски, свет и тени
волновали девочку, как прекрасная музыка. Бывало, она уводила Джорджа и
других детей в заросли орешника, в уютный, тенистый уголок, где струился
говорливый ручей, а вдали широко раскинулись поля. Она не умела, как
делают поэты, выразить словами то, что чувствовала, но душа ее живо
откликалась на всю эту красоту и радовалась каждому звуку, каждому
дуновению.
Когда издалека доносилось негромкое, нежное воркованье лесных горлинок
- этих духов лета, - она наклоняла голову и прислушивалась, и полные
нежности звуки, словно серебряные капли, падали ей прямо в сердце.
Когда солнце пригревало жарче и сквозные тени и золотые узоры ложились
на траву, Дженни не могла налюбоваться ими, ее тянуло туда, где лучи
сверкали всего ярче, и, как завороженная, она уходила все дальше в мирную
чащу леса.
Она чувствовала всю прелесть красок. Чудесное сияние, что разливается
по небу в час заката, несказанно радовало и восхищало ее.
- Хорошо бы уплыть с этими облаками, - совсем по-детски сказала она
однажды.
Она нашла качели, которые сама природа сплела из лозы дикого винограда,
и теперь качалась на них с Мартой и Джорджем.
- Да, если бы была такая лодка, - сказал Джордж.
Запрокинув голову, Дженни смотрела на далекое облако - алый остров в
море серебра.
- Вот бы людям жить на таком острове, - сказала она.
Мысленно она была уже там и легко пробегала по воздушным тропам.
- Смотри, пчела, - объявил Джордж, показывая на летящего мимо шмеля.
- Да, - мечтательно отозвалась Дженни, - она спешит к себе домой.
- А разве у всех есть дом? - спросила Марта.
- Почти у всех, - ответила Дженни.
- И у птиц? - спросил Джордж.
- Да, - сказала Дженни, всем существом чувствуя поэзию этой мысли, - и
у птиц есть дом.
- И у пчел? - настаивала Марта.
- Да, и у пчел.
- И у собак? - спросил Джордж, увидев невдалеке на дороге одиноко
бредущего пса.
- Ну, конечно, - сказала Дженни. - Разве ты не знаешь, что у собак есть
дом?
- А у комаров? - приставал мальчик, заметив комариный хоровод, вьющийся
в прозрачных сумерках.
- Да, - сказала она, сама наполовину веря этому. - Слушайте!
- Ого - недоверчиво воскликнул Джордж. - Вот бы поглядеть, какие у них
дома.
- Слушайте! - настойчиво повторила Дженни и подняла руку, призывая к
молчанию.
Был тот тихий час, когда вечерний звон, как благословение, раздается
над гаснущим днем. Смягченные расстоянием звуки тихо плыли в вечернем
воздухе, и сама природа словно затихла, прислушиваясь вместе с Дженни. В
нескольких шагах от нее прыгала по траве красногрудая малиновка, Жужжала
пчела, где-то позвякивал колокольчик, подозрительное потрескивание в
ветвях выдавало крадущуюся за орехами белку. Забыв опустить руку, Дженни
слушала, пока протяжный звон не замер в воздухе, и сердце ее
переполнилось. Тогда она поднялась.
- О! - вырвалось у нее, и в порыве поэтического восторга она крепко
стиснула руки. В глазах ее стояли слезы. Чудесное море волновавшего ее
чувства захлестывало берега. Такова была душа Дженни.
3
Сенатор Джордж Сильвестр Брэндер был человек необычного склада.
Изворотливость политического дельца своеобразно сочеталась в нем с
отзывчивостью народного представителя. Уроженец южного Огайо, он там же
вырос и получил образование, если не считать двух лет, когда он изучал
право в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он знал гражданское и
уголовное право, пожалуй, не хуже любого жителя своего штата, но никогда
не занимался им с тем усердием, которое необходимо для выдающихся успехов
на адвокатском поприще. Он неплохо зарабатывал, и ему не раз
представлялась блестящая возможность заработать куда больше, если бы он
пожелал пойти на сделку с совестью, но на это он не был способен. И,
однако, при всей своей честности и неподкупности, он под час не мог
устоять перед просьбой какого-нибудь приятеля. Лишь недавно, на последних
президентских выборах, он поддержал кандидатуру человека, который -
Брэндеру это было хорошо известно - отнюдь не обладал качествами,
необходимыми для правителя.
Точно так же он был повинен в том, что несколько раз предоставлял
государственные должности людям сомнительным, а в двух или трех случаях -
явно непорядочным. Когда его начинали одолевать угрызения совести, он
успокаивал себя любимым присловьем: "Мало ли что в жизни бывает". Иной раз
он подолгу, одиноко просиживал в своем кресле, погруженный в невеселое
раздумье, и потом, поднимаясь, с виноватой улыбкой повторял эти слова.
Совесть его отнюдь не молчала, а его сердце во всяком случае чутко
отзывалось на все.
Этот человек, трижды избиравшийся в законодательное собрание штата от
округа, в состав которого входил Колумбус, и дважды в сенат Соединенных
Штатов, никогда не был женат. В юности он серьезно влюбился, и не его
вина, что это не кончилось браком. Дама его сердца не пожелала ждать его,
а ему тогда предстояло еще долго добиваться положения, которое дало бы ему
возможность содержать семью.
Высокий, статный, широкоплечий, он внушал уважение одним своим видом.
Он пережил утраты, изведал удары судьбы, в нем было что-то, вызывающее
симпатию в людях с живым воображением. Он слыл добрым и любезным, а его
коллеги по сенату считали, что он звезд с неба не хватает, но очень милый
человек.
Тогдашнее пребывание сенатора Брэндера в Колумбусе было вызвано
необходимостью укрепить его пошатнувшийся политический престиж. На
последних выборах в конгресс его партии не повезло. Сам он располагал
достаточным количеством голосов и мог вновь быть избран, но для того,
чтобы удержать их за собой, требовалось немало политической
изворотливости. Ведь есть еще честолюбцы, кроме него. Найдется с полдюжины
возможных кандидатов, и любой из них будет рад занять его место. Он
отлично понимал, что сейчас от него требовалось. Противникам будет не
так-то просто его одолеть, но если это и произойдет, думалось ему,
президент, конечно, не откажется поручить ему какой-нибудь дипломатический
пост за границей.
Да, сенатора Брэндера вполне можно было назвать человеком
преуспевающим, но при всем том он чувствовал, что в его жизни чего-то не
хватает. Он еще не сделал всего, что хотел. Вот ему пятьдесят два года, у
него незапятнанная репутация почтенного, уважаемого и видного деятеля, но
он одинок. Невольно он все снова и снова думал о том, что рядом нет
никого, кому он был бы дорог. Собственная комната подчас казалась ему
странно пустой, и он испытывал отвращение к самому себе.
"Пятьдесят лет! - часто думал он. - И один, один, как перст..."
В этот субботний вечер, когда он сидел у себя в комнате, к нему
тихонько постучали. Он в это время размышлял о том, сколь проходящее все в
мире - и жизнь, и слава, и сколь бесплодна с этой точки зрения его
политическая деятельность.
"Сколько мы бьемся, чтобы завоевать какое-то положение, - думалось ему.
- А пройдет несколько лет, и как мало все это будет значить для меня!"
Он поднялся, распахнул дверь и увидел Дженни. Она предложила матери
отнести белье, не дожидаясь понедельника, чтобы удивить сенатора быстротой
работы.
- Заходите, - сказал Брэндер и, как и в первый раз, любезно пропустил
ее вперед.
Дженни вошла, ожидая похвалы за то, что они так быстро справились, но
сенатор этого даже не заметил.
- Ну, милая барышня, - сказал он, - как вы поживаете?
- Очень хорошо, - ответила Дженни. - Мы с мамой решили не ждать
понедельника, а принести вам белье сегодня.
- Ну, это совершенно все равно, - небрежно заметил Брэндер. - Положите
вон там, на стуле.
Дженни, не подумав о том, что ей еще не заплатили, собралась уходить,
но сенатор удержал ее.
- Как поживает ваша матушка? - приветливо спросил он.
- Хорошо, - просто ответила Дженни.
- А ваша сестренка? Ей лучше?
- Доктор говорит, что лучше, - ответила Дженни.
- Присядьте, - продолжал сенатор. - Я хочу с вами побеседовать.
Девушка опустилась на стоявший рядом стул. Слегка откашлявшись, сенатор
продолжал:
- А чем больна ваша сестра?
- У нее корь, - объяснила Дженни. - Одно время мы даже думали, что она
уже не поправится.
Слушая девушку, сенатор пристально всматривался в ее лицо, и оно
казалось ему необыкновенно трогательным. Она так бедно одета и так
восхищается его высоким положением. В нем шевельнулся стыд за богатство и
роскошь, в которой он жил. Что и говорить, судьба высоко вознесла его!
- Я рад, что ей лучше, - мягко сказал он. - А сколько лет вашему отцу?
- Пятьдесят семь.
- Он поправляется?
- Да, сэр, он уже встает с постели, только еще не выходит из дому.
- Кажется, ваша матушка говорила, что по профессии он стеклодув?
- Да, сэр.
Брэндер хорошо знал, что местная стекольная промышленность переживает
кризис. Это было одним из результатов последней политической кампании.
Должно быть, положение Герхардтов действительно очень тяжелое.
- Ваши младшие братья и сестры все ходят в школу?
- Д-да, сэр, - с запинкой ответила Дженни. Ей стыдно было сознаться,
что один из братьев бросил учение, потому что у него развалились башмаки.
И ее мучило, что пришлось солгать.
Сенатор на минуту задумался; потом, сообразив, что у него нет больше
предлога задерживать девушку, встал и подошел к ней. Вынув из кармана
несколько кредиток, он протянул одну Дженни.
- Вот, возьмите, - сказал он. - Передайте вашей матушке, чтобы она
распорядилась этим по своему усмотрению.
Дженни в замешательстве взяла деньги: ей не пришло в голову посмотреть,
сколько ей дали. Она терялась в обществе столь замечательного человека, в
его великолепном жилище и плохо понимала, что делает.
- Спасибо, - сказала она. - Вы назначите нам, в какой день приходить за
бельем?
- Да, да, - ответил он. - Приходите по понедельникам. В понедельник
вечером.
Она вышла, и он задумчиво притворил за нею дверь. Его интерес к этим
людям был не совсем обычен. Несомненно, бедность и красота - сочетание, к
которому трудно остаться равнодушным. Он уселся в кресло и предался
приятным мыслям, на которые навело его посещение Дженни. Почему бы ему не
помочь этой семье?
- Надо узнать, где они живут, - решил он наконец.
В последующие недели Дженни регулярно приходила за бельем. Сенатор
Брэндер все больше интересовался ею и вскоре сумел победить робость и
неловкость, овладевавшие ею в его присутствии. Помогло, в частности, то,
что он стал называть ее просто по имени. Это началось с третьего посещения
Дженни, и потом, почти бессознательно, он стал все чаще называть ее так.
Едва ли можно сказать, что это выходило у него по-отечески - такое
отношение к кому-либо было очень мало ему свойственно. Но, разговаривая с
этой девушкой, он чувствовал себя каким-то помолодевшим и нередко
спрашивал себя, неужели она не заметит и не оценит, что в нем еще столько
юношеского.
А Дженни совсем покорили блеск и пышность, окружавшие этого человека, и
- хотя она этого и не сознавала - сам Брэндер. Таких обаятельных людей она
еще никогда не встречала. Все, что принадлежало ему, было прекрасно, все,
что он делал, - благородно, значительно, достойно уважения. Неведомо
откуда, быть может, от каких-нибудь своих немецких предков, Дженни
унаследовала способность понимать и ценить все это. Жить нужно именно так,
как живет этот человек. Особенно нравилось Дженни его великодушие.
Восхищение сенатором отчасти передалось Дженни от матери, у которой
голос чувства всегда звучал громче, чем голос рассудка. Когда Дженни
принесла ей десять долларов, миссис Герхардт была вне себя от радости.
- Я только на улице увидела, что тут столько денег, - сказала Дженни. -
Он велел отдать их тебе.
Миссис Герхардт взяла бумажку и, бережно держа ее в ладонях, ясно
представила себе сенатора - его статную фигуру и любезное обхождение.
- Что за человек! - сказала она. - Какое у него доброе сердце!
В этот вечер и на другой день миссис Герхардт только