Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
во всех направлениях, и почти на
всех лицах - мысль о предстоящих развлечениях и встречах, а он - он один,
и, возможно, сейчас ему придется вернуться и пойти куда-то: обедать -
одному, в театр - одному, и домой он вернется один, а завтра утром опять
на работу. Клайд уже почти решил, что его постигла неудача, как вдруг
неподалеку в толпе увидел Гортензию. Она была изящно одета: в черном
бархатном жакете с красновато-коричневым воротником и обшлагами и в
большой круглой бархатной шляпе с красной кожаной пряжкой сбоку. Щеки и
губы были слегка подкрашены. Глаза блестели. И, как всегда, она была,
видимо, очень довольна собой.
- Хэлло, я опоздала, да? Но я никак не могла поспеть вовремя.
Понимаете, я забыла, что обещала увидеться с одним парнишкой - это мой
друг, тоже чудный мальчик, - и только в шесть часов вспомнила, что у меня
назначено два свидания. Вышло так неприятно. Мне надо было предупредить
кого-нибудь из вас. Я совсем уже собралась позвонить вам и уговориться на
другой вечер, да вспомнила, что вас нет на службе после шести. Том никогда
не задерживается после шести. А Чарли всегда на работе до половины
седьмого и даже позже иногда, и он очень милый мальчик - никогда не дуется
и не ворчит. Он тоже хотел сегодня повести меня в ресторан и потом в
театр. Он работает в табачном киоске в "Орфии". Ну вот, я ему позвонила.
Он был не очень-то доволен. Но я сказала, что мы встретимся в другой
вечер. Ну, что же, вы рады? Вы понимаете, что ради вас я огорчила Чарли,
такого красивого мальчика?
Она уловила тревожное, ревнивое и в то же время робкое выражение,
мелькнувшее в глазах Клайда, пока она говорила о другом своем поклоннике.
Мысль, что можно заставить его ревновать, привела Гортензию в восторг.
Итак, она окончательно покорила его! И она тряхнула головой и улыбнулась,
идя с ним в ногу.
- Еще бы, так мило с вашей стороны, что вы пришли.
Клайд заставил себя сказать это, хотя от ее слов о Чарли, "чудном
мальчике", у него перехватило горло и сердце сжалось. Ну разве сможет он
удержать такую красивую и такую своевольную девушку!
- А у вас сегодня шикарный вид, - продолжал он, заставляя себя
поддерживать разговор и сам немного удивляясь, что ему это удается. - Вам
идет эта шляпка, и жакет тоже.
Он не отрываясь смотрел на нее, и в глазах его светилось восхищение и
жадная, голодная страсть. Он хотел бы поцеловать ее прямо в губы, но не
смел здесь, на улице, да и нигде пока не осмелился бы.
- Не удивительно, что все вас приглашают. Вы такая красивая!.. Хотите
приколоть к жакету розы?
Они проходили в эту минуту мимо цветочного магазина, и у Клайда явилась
мысль поднести ей цветы. Он слышал от Хегленда, что женщины любят мужчин,
которые делают им подарки.
- Да, конечно, от роз я не откажусь, - ответила Гортензия, входя в
магазин. - Или, пожалуй, лучше букетик фиалок. Они такие милые. И они,
кажется, больше подойдут к моему жакету.
Ей понравилось, что Клайд подумал о цветах. И он говорил ей такие
приятные вещи. В то же время она была убеждена, что он очень мало знает
девушек, а может быть, и вовсе не знает. А она предпочитала мужчин и
юношей более опытных, которые не так легко покорялись бы ей, которых было
бы не так легко удержать. Однако она не могла не думать, что Клайд чем-то
лучше мужчин, к которым она привыкла, тоньше, благороднее. И потому,
несмотря на всю его неуклюжесть (с ее точки зрения), она готова была
оставить его около себя и посмотреть, как он будет вести себя дальше.
- Вот эти шикарные! - воскликнула она, выбрав довольно большой букет
фиалок и прикладывая их к жакету. - Эти мне нравятся!
И пока Клайд расплачивался, она вертелась перед зеркалом, пристраивая
фиалки по своему вкусу. Наконец, довольная эффектом, она обернулась к
Клайду с возгласом:
- Ну вот, я готова! - и взяла его под руку.
Клайд, немало напуганный ее развязными манерами, не знал, что сказать.
Но напрасно он тревожился - Гортензия всецело была поглощена собственной
персоной.
- Ну, скажу я вам, и неделька же у меня выдалась! Каждый вечер танцы.
Возвращалась домой в три часа. А в воскресенье танцевали почти до утра.
Да, скажу я вам, последний вечер был самый трудный. Вы были когда-нибудь у
Бэркета? Это у перевоза Гиффорда, знаете? Очень модное место,
замечательное, немного дальше "Биг-блю" на Тридцать девятой улице. Летом
дансинг, а зимой тут же каток и можно танцевать на льду. И очень милый
маленький оркестр.
Клайд любовался игрой ее губ, блеском глаз и живостью жестов, очень
мало задумываясь над тем, что именно она говорит.
- С нами был Уоллес Трон... Ну и мальчишка! Когда мы стали есть
мороженое, он пошел в кухню, вымазал лицо сажей, взял у официанта куртку и
передник и стал нам прислуживать. Смешной мальчишка! А какие фокусы он
проделывал с тарелками и ложками!
Клайд вздохнул: он отнюдь не отличался такими талантами, как этот Трон.
- А потом, в понедельник утром, мы все вернулись домой около четырех
часов, а в семь мне уже нужно вставать. Я была как вареная рыба. Меня бы
уволили, если б не славный народ в магазине и не мистер Бек. Это, знаете,
заведующий в моем отделе. По правде говоря, я его так мучаю, беднягу. В
магазине я делаю, что хочу. Раз я очень опоздала после завтрака; одна
подруга взяла мою карточку и отбила за меня время на контрольных часах,
понимаете? А тут вошел мистер Бек и увидел ее. А после, уже часа в два, он
мне говорит: "Послушайте, мисс Бригс (он всегда называет меня мисс Бригс;
я не позволяю называть себя по-другому. Он еще стал бы вольничать, если бы
я позволила), этот номер не пройдет - передавать карточку. Надо бросить
эти штучки". А я только расхохоталась. Он иногда так брюзжит на нас! Но я
все равно поставила его на место. Он, понимаете ли, немножко неравнодушен
ко мне - кто-кто, а он меня ни за что на свете не уволит. Я и говорю ему:
"Послушайте, мистер Бек, вы со мной не разговаривайте таким тоном. Я не
часто опаздываю, у меня нет такой привычки. И потом, я могу найти себе и
другую службу в Канзас-Сити. Если уж так повелось, что стоит мне в кои-то
веки опоздать, как сразу начинаются разговоры, - так, пожалуйста,
увольняйте меня, и все". Не могла же я позволить, чтобы он говорил со мной
таким тоном. Как я думала, так и вышло, - он сразу сдался. Он только
сказал: "Ну, все равно, я вас предупредил. В другой раз вас может увидеть
мистер Тирни, и тогда вы попробуете, каково служить в другом месте".
Конечно, он сказал это все ради смеха и знал, что я тоже дурачусь. Я
расхохоталась. А через две минуты он смеялся с мистером Скоттом, я видела.
Но, черт возьми, я иногда выкидываю там штучки!
Наконец они подошли к ресторану Фриссела, и Клайд, не сказавший за всю
дорогу и двух слов, вздохнул с облегчением. В первый раз в жизни он мог
гордиться тем, что угощает девушку в таком шикарном месте. Теперь он и в
самом деле кое-чего добился. У него - настоящий роман! Гортензия так
высоко ценила себя, так настойчиво подчеркивала свои приятельские
отношения с множеством девушек и молодых людей, весело проводящих время,
что Клайду казалось, будто до сих пор он вовсе и не жил. Он быстро
вспоминал, о чем она рассказывала: Бэркет, катание на коньках и танцы на
льду... Уоллес Трон... молодой продавец из табачного киоска, с которым она
должна была встретиться сегодня... мистер Бек, ее начальник в магазине,
настолько влюбленный, что не в силах ее уволить... И, глядя, как она,
совсем не думая о состоянии его кошелька, заказывает обед по своему вкусу,
Клайд любовался ее лицом, фигурой, формой кисти, по которой можно судить
об изяществе и красоте всей руки, высокой, вполне сформировавшейся грудью,
изгибом бровей, нежной округлостью щек и подбородка. Притом Клайда
волновал ее мягкий, вкрадчивый голос. Он был восхищен. Вот если бы такая
девушка принадлежала ему!
А она и здесь, как на улице, продолжала болтать о себе, и на нее,
видимо, не производило никакого впечатления, что она обедает в таком
месте, которое Клайду казалось совершенно замечательным. В те минуты,
когда Гортензия не смотрелась в зеркало, она изучала меню и выбирала, что
ей нравится: барашек в мятном желе... нет, омлет она не любит и ростбиф
тоже... Ах, вот что: филе-миньон с грибами... В конце концов она прибавила
к этому сельдерей и цветную капусту. И ей хотелось бы коктейль. Да, да,
Клайд слышал от Хегленда, что обед ничего не стоит без маленькой выпивки,
и потому нерешительно предложил коктейль. А Гортензия, выпив коктейль,
потом другой, стала еще оживленнее, веселее и болтливее, чем прежде.
Но Клайд заметил, что она продолжает держаться с ним несколько
отчужденно, безразлично. Когда он робко пытался перевести разговор на их
отношения, на свое чувство к ней, выяснить, не влюблена ли она в
кого-нибудь другого, она обрывала его, заявляя, что ей нравятся все
молодые люди: все одинаково. Они все так милы, так внимательны к ней. Да
так и должно быть! Иначе она не станет вести с ними знакомство. Тогда они
ей ни к чему! Ее живые глаза сверкали, и она вызывающе встряхивала
головой.
И Клайд был пленен всем этим. Ее жесты, позы, гримаски, все ее движения
были чувственными и многообещающими. Казалось, ей нравилось дразнить,
обещать, делать вид, что она готова сдаться, а затем отказываться от всех
обещаний, притворяясь целомудренно-сдержанной, словно у нее и в мыслях не
было того, что ей приписывали.
Клайда возбуждало и приводило в трепет уже одно то, что она была здесь,
рядом. Это была пытка, но сладкая пытка. Он был полон мучительных мыслей о
том, как было бы чудесно, если бы Гортензия позволила ему обнять ее,
поцеловать, даже укусить. Прижаться губами к ее губам! Задушить ее
поцелуями и ласками! По временам она бросала на него умышленно томный
взгляд, и он ощущал болезненную слабость, до головокружения. Он мечтал
только об одном: что когда-нибудь упорным ухаживанием или деньгами он
заставит ее полюбить себя.
Но и после того, как они побывали в театре, а затем он доставил ее
домой, Клайд не достиг сколько-нибудь заметного успеха. Так как Гортензия
мало интересовалась Клайдом, она во время представления "Корсара" в театре
Либби с искренним интересом следила за спектаклем, говорила только о
пьесах, которые видела раньше, высказывала свое мнение об актерах и
актрисах, вспоминала, кто именно из поклонников водил ее на ту или иную
пьесу. И Клайд, вместо того чтобы соперничать с ней в остроумии и
высказывать собственные суждения, был вынужден только поддакивать ей.
А она все время думала об одержанной ею новой победе. И так как она
давно уже перестала быть добродетельной и поняла, что у него есть
кое-какие деньги и он готов тратить их на нее, она решила, что будет в
меру мила с ним - ровно настолько, чтобы удержать его, не больше. В то же
время она, по своему обыкновению, будет как можно больше развлекаться с
другими, а Клайда заставит покупать ей разные вещи и занимать ее в те дни,
когда у нее не будет других достаточно интересных приглашений.
13
Так продолжалось по меньшей мере четыре месяца. После того первого
вечера Клайд значительную часть своего свободного времени посвящал
Гортензии, пытаясь заинтересовать ее в такой же мере, в какой она, видимо,
интересовалась другими молодыми людьми. А между тем он не мог бы сказать,
способна ли она по-настоящему привязаться к кому-нибудь одному, но и не
мог поверить, чтобы у нее были со всеми только невинные товарищеские
отношения. Однако она была так соблазнительна, что он с ума сходил: если
его худшие подозрения справедливы, быть может, в конце концов она окажется
благосклонной и к нему. Он был так одурманен чувственной атмосферой,
окутывавшей Гортензию, ее изменчивостью, желанием, явственно сквозившим в
ее жестах, настроениях, голосе, манере одеваться, что и подумать не мог
отказаться от нее.
Словом, он глупо бегал за ней. А она, видя это, не подпускала его
близко, порой избегала, заставляла его довольствоваться жалкими крохами
своего внимания и вместе с тем милостиво посвящала в подробности своих
увеселений в обществе других молодых людей. Он чувствовал, что не в силах
больше вот так бегать за нею, и в ярости давал себе слово прекратить эти
встречи. Право, ничего хорошего у него с нею не выйдет. Но при новом
свидании, видя то же холодное равнодушие в каждом ее слове и каждом
поступке, он терял мужество и не в силах был порвать свои оковы.
И при этом Гортензия не стеснялась говорить ему, что из вещей ей нужно
и что хотелось бы иметь; сперва это были мелочи: новая пуховка для пудры,
губная помада, коробка пудры или флакон духов. Потом она осмелела и в
разное время, под разными предлогами говорила Клайду о сумках, блузках,
туфельках, чулках, шляпе, которые она с удовольствием купила бы, будь у
нее деньги; меж тем она не шла на уступки, отделываясь уклончивыми,
мимолетными ласками, изредка с томным видом разрешая обнять себя; эта
томность много обещала, но обещанное никогда не сбывалось. И Клайд, чтобы
снискать ее расположение и доверие, покупал все эти вещи, хотя подчас
из-за того, что происходило у него в семье, эти траты были ему не под
силу. Однако к концу четвертого месяца он стал понимать, что очень мало
продвинулся вперед: благосклонность Гортензии так же далека от него
сейчас, как и в начале их знакомства. Словом, он жил в лихорадочной,
мучительной погоне за нею без сколько-нибудь определенной надежды на
награду.
А тем временем в доме Грифитсов по-прежнему царили органически присущие
всем членам этой семьи беспокойство и подавленность. С исчезновением Эсты
начался период уныния, и ему не видно было конца. Для Клайда положение
осложнялось мучительно дразнящей, больше того - раздражающей
таинственностью, ибо ни одни родители не могли бы проявить большую
щепетильность, чем Грифитсы, в тех случаях, когда в семье происходило
что-либо, связанное с вопросами пола. И особенно это относилось к тайне, с
некоторых пор окружавшей Эсту. Она сбежала. И не вернулась. И, насколько
знали Клайд и остальные дети, от нее не было никаких вестей. Однако Клайд
заметил, что после первых недель ее отсутствия, когда мать и отец
чрезвычайно тревожились, мучаясь вопросами - где она и почему не пишет,
они вдруг перестали волноваться и как будто примирились с тем, что
произошло: по крайней мере они уже не так терзались положением, которое
прежде казалось совершенно безнадежным. Он не мог этого понять. Перемена
была очень заметна, и, однако, никто не сказал ни слова в объяснение.
Немного позже Клайд заметил, что мать с кем-то переписывается, а это
бывало не часто: у нее почти не было знакомств и деловых связей, и письма
она получала или писала очень редко.
Однажды, вскоре после того, как Клайд стал работать в отеле
"Грин-Дэвидсон", он пришел домой раньше обычного и застал мать,
склонившуюся над письмом, очевидно только что полученным и очень важным
для нее. И, вероятно, в нем было что-то секретное, так как при виде Клайда
мать тотчас прекратила чтение, торопливо и нервно встала и отложила
письмо, ничего не объясняя. Но Клайд почему-то - может быть, чутьем -
понял, что это письмо от Эсты. Он не был уверен. Он стоял далеко и не мог
узнать почерка. Но как бы то ни было, мать ничего потом не сказала ему об
этом письме. Выражение ее лица говорило, что она не желает расспросов, и
столько сдержанности было в их отношениях, что Клайду и в голову не пришло
расспрашивать. Он просто удивился, а потом почти забыл об этом случае.
Через месяц или немного больше, когда он уже неплохо освоился с работой
в отеле и увлекся Гортензией Бригс, мать вдруг обратилась к нему с очень
странным вопросом. Однажды, когда он только что вернулся с работы, она
позвала его в зал миссии. Не объясняя для чего ей это нужно, и не говоря
прямо, что теперь Клайд, по ее мнению, более или менее в состоянии помочь
ей, мать сказала, пристально и с волнением глядя на него:
- Клайд, ты не знаешь, как бы мне достать сейчас сто долларов?
Клайд был так удивлен, что едва мог поверить своим ушам: всего
несколько недель назад заговорить с ним о сумме большей, чем четыре-пять
долларов, было бы совершенной нелепостью. Мать это знала. А теперь она
обращалась к нему, словно подозревая, что он может достать для нее такие
большие деньги. И правильно, ведь его одежда и весь его вид говорили, что
для него наступили лучшие дни.
Прежде всего он подумал об одном: конечно, мать заметила, как он одет и
какой образ жизни ведет, и пришла к убеждению, что он обманывает ее
относительно размеров своего заработка. И отчасти это было верно; но
поведение Клайда в последнее время так изменилось, что матери тоже
пришлось совсем изменить свое с ним обращение: она теперь сомневалась,
удастся ли ей в дальнейшем сохранить свою власть над ним. В последнее
время - с тех пор как он поступил на новое место - ей почему-то казалось,
что он стал благоразумнее, увереннее в себе, меньше поддается сомнениям и
намерен жить по-своему и сам за себя отвечать. Это ее немало тревожило,
но, с другой стороны, нравилось ей. Чувствительная и беспокойная натура
Клайда всегда была загадкой для матери, и видеть его наконец
самостоятельным - это уже кое-что; правда, замечая, каким он становится
франтом, она порою тревожилась и с недоумением спрашивала себя: в какую
компанию он попал? Но, поскольку работа в отеле отнимала у него так много
времени, а весь свой заработок он, очевидно, тратил на одежду, она
считала, что у нее нет оснований жаловаться. Еще одно опасение мелькало у
нее: не ведет ли он себя слишком эгоистично, не чересчур ли заботится о
собственном благополучии. Но, зная, как долго он был лишен всяких
удовольствий, она не могла слишком сурово порицать его теперь за желание
развлечься.
Клайд смотрел на мать, не вполне понимая, что у нее на уме.
- Но где же я достану сто долларов, мама?! - воскликнул он. Он уже
видел мысленно, как в результате таких вот неслыханных и необъяснимых
требований иссякает только что обретенный им источник богатства, и на его
лице отразилось огорчение и недоверие.
- Я и не думала, что ты можешь достать для меня всю эту сумму, -
деликатно ответила миссис Грифитс. - У меня есть план, я надеюсь сама
достать большую часть денег. Я только хочу, чтобы ты посоветовал мне, как
добыть остальное. Я не хотела бы обращаться к твоему отцу, если этого
можно избежать, а ты становишься уже достаточно взрослым, чтобы немного
помочь мне. - Она с интересом и одобрением смотрела на Клайда. - Отец не
силен в деловых вопросах, - продолжала она, - и у него без того много
забот.
Она устало провела широкой ладонью по лбу; Клайд видел, что она попала
в очень затруднительное положение, и ему стало жаль ее, хоть он и не знал,
в чем дело. Притом, помимо нежелания расстаться с деньгами, в нем
заговорило любопытство: для чего все это? Сто долларов! Вот так номер!
- Я тебе скажу, какой у меня план, - после паузы прибавила мать. - Мне
необходимы сто долларов, но я не могу сейчас сказать тебе, да и никому
другому, для чего, и ты меня не спрашивай. Вот здесь, в столе, старые
золотые часы отца и мое золотое кольцо