ало знаем друг друга... Но вы все-таки поедете со  мной  в
Скенэктеди?
   - Поеду ли!..
   - Я напишу вам об этом подробнее или позвоню. У вас есть телефон?
   Он дал ей свой номер.
   - А если что-нибудь изменится или я не смогу поехать, не обижайтесь. Мы
потом еще увидимся с вами где-нибудь, непременно!
   Она улыбнулась, и Клайд почувствовал, что задыхается от  волнения.  Как
она откровенна! Она сказала, что иногда он ей очень нравится, и этого было
достаточно, чтобы он чуть не опьянел от радости.  Подумать  только:  такая
красавица старается ввести его в свою жизнь - такая удивительная  девушка,
окруженная столькими друзьями и  поклонниками,  среди  которых  она  может
сделать выбор.



28

   Следующее утро.  Половина  седьмого.  Клайд  проспал  всего  час  после
возвращения из Гловерсвила и встал встревоженный, не зная, как ему быть  с
Робертой. Сегодня она уезжает в Бильц. Он обещал проводить ее до Фонды. Но
теперь у него нет желания  ехать.  Разумеется,  он  сочинит  что-нибудь  в
извинение. Но что?
   К счастью, за день перед этим он слышал, как Уигэм сказал  Лигету,  что
на сегодня назначается совещание начальников цехов, и Лигет  должен  после
работы явиться в кабинет Смилли. Клайда  не  приглашали,  потому  что  его
маленькое отделение было лишь частью цеха Лигета. Теперь Клайд решил,  что
он может сослаться на это совещание, и перед полуденным перерывом  положил
Роберте на стол записку. В записке стояло:

   "Дорогая, страшно огорчен, но мне только что сказали, что сегодня в три
часа я должен быть внизу, на совещании начальников  цехов.  Значит,  я  не
сумею поехать с тобой в Фонду, но забегу к тебе на несколько  минут  после
работы. У меня есть кое-что  для  тебя,  так  что  жди!  Не  огорчайся  уж
слишком, я ничего не могу поделать. В среду, когда вернешься,  обязательно
увидимся.
   Клайд".

   В первую минуту, увидев записку, которую не могла сейчас  же  прочесть,
Роберта обрадовалась: она подумала, что Клайд хочет  точнее  условиться  о
встрече. Но когда, несколько минут спустя, она вышла в гардеробную,  чтобы
украдкой прочитать эти несколько строк, лицо ее омрачилось. Вот еще  новое
огорчение  вдобавок  ко  вчерашнему  разочарованию,  когда  она   напрасно
прождала  Клайда;  к  тому  же  сегодня  он  кажется  рассеянным  и   даже
холодным...  Роберта  спрашивала  себя,  в  чем  причина  этой   внезапной
перемены. Может быть, он и в  самом  деле  не  может  не  явиться  на  это
совещание, как не мог не пойти к дяде, когда его пригласили  на  обед.  Но
если бы он любил ее по-прежнему, то накануне, предупреждая, что вечером не
придет к ней, он не мог бы оставаться таким веселым и спокойным,  несмотря
на ее отъезд. Ведь он знал, что она уезжает на три дня, знал, что  разлука
с ним для нее всегда большое огорчение.
   Ее радостные надежды сразу сменились глубокой тоской и унынием.  Всегда
у нее так получается в жизни! Через два дня рождество, ей надо ехать домой
в Бильц, где вовсе не весело и только от нее ждут  радости  и  веселья.  И
придется ехать одной, а Клайд забежит к ней только на несколько минут. Она
вернулась на свое  место,  и  лицо  ее  ясно  говорило,  что  она  глубоко
несчастна. Она ничего не видела вокруг и  двигалась,  как  автомат.  Клайд
заметил эту перемену, но, захваченный внезапным,  непобедимым  чувством  к
Сондре, не способен был раскаиваться.
   Как всегда по субботам, в час пополудни мощные  гудки  соседних  фабрик
возвестили о конце рабочего дня - и Клайд и Роберта порознь направились  к
ее дому. По дороге он обдумывал, что  сказать  Роберте.  Что  делать?  Как
притворяться нежным, когда он не чувствует нежности, когда  увлечение  его
охладело и поблекло? Как продолжать эту  связь,  которая  еще  две  недели
назад была живой  и  страстной,  а  теперь  стала  поразительно  слабой  и
бесцветной? Нельзя сказать или как-то  показать  Роберте,  что  он  к  ней
охладел, это будет слишком жестоко, и кто знает, что она на  это  ответит?
Как поступит? А с другой стороны, теперь, когда  все  его  мечты  и  планы
связаны с Сондрой, не годится  успокаивать  Роберту  ласковыми  словами  и
сохранять прежние отношения. Невозможно! Кроме того,  если  появится  хоть
малейшая надежда, что Сондра  тоже  полюбит  его,  конечно  же,  он  сразу
захочет оставить Роберту. А почему бы и нет? Что может дать  ему  Роберта?
Можно ли сравнить ее по красоте и положению в обществе  с  Сондрой!  Разве
хорошо будет со стороны Роберты, если она станет требовать и ждать,  чтобы
он по-прежнему был занят только ею и отказался ради нее от всех  связей  и
возможностей, какие открывает для него близость с Сондрой. Нет, право  же,
это несправедливо!
   Так рассуждал Клайд, а  Роберта,  уже  успевшая  вернуться  домой,  тем
временем спрашивала себя, почему он вдруг стал к ней равнодушен. Почему он
нарушил свое обещание и не пришел вчера вечером, почему теперь, когда  она
уезжает на праздники домой и не увидится с ним целых три дня, он не  хочет
даже проводить ее до. Фонды? Он говорит о совещании, но правда ли это? Она
могла бы, если надо, подождать его до четырех часов, но  не  решилась  это
предложить,  потому  что   чувствовала   в   поведении   Клайда   какую-то
уклончивость, отчужденность... Что же все это значит? Ведь еще так недавно
возникла эта близость, которая с самого начала и до  сего  дня,  казалось,
так прочно их соединяла. Неужели это - опасная перемена, быть может,  даже
конец их любви, их чудесной сказки? О, боже! А она отдала ему так много...
теперь от его верности зависит все: ее будущее, ее жизнь...
   Она стояла посреди комнаты, раздумывая  над  всем  этим,  когда  явился
Клайд с рождественским подарком под мышкой и с напускной  беспечностью  на
лице, никак не отвечавшей его твердому  решению  по  возможности  изменить
свои отношения с Робертой.
   - Ох, до чего же я огорчен, Берта,  -  начал  он  оживленным  тоном,  в
котором смешивались притворная веселость, сочувствие  и  неуверенность.  -
Понимаешь, еще два часа назад я и понятия  не  имел,  что  они  собираются
устраивать это совещание. Но ты же знаешь, как это бывает. От таких  вещей
просто  невозможно  уклониться.  Ты  не  очень  огорчена,  дорогая?  -  По
выражению ее лица и в эту минуту и еще раньше, на фабрике, он  видел,  что
она в самом печальном настроении. - Хорошо еще, что мне удалось  вырваться
на минутку и принести тебе вот это, - прибавил он, протягивая ей  подарок.
- Я хотел принести вчера, но помешал этот обед. Мне ужасно жалко, что  так
вышло, правда, жалко!
   Если бы он принес  свой  подарок  вчера  вечером,  Роберта  была  бы  в
восторге, но теперь она равнодушно поставила коробку на стол; вся прелесть
подарка была для нее потеряна.
   - Ты хорошо провел вчера время, милый? - спросила она, желая узнать  во
всех подробностях, что же отняло его у нее.
   - Да, недурно, - ответил Клайд; он старался притвориться возможно более
равнодушным, говоря об этом вечере, который так много значил  для  него  и
таил столько опасности для нее. - Я думал, что меня  просто  приглашают  к
дяде на обед, я ведь так и говорил тебе. А оказалось, что нужно  проводить
Беллу и Майру на вечер в Гловерсвил.  Там  живет  богатая  семья  Стил,  -
знаешь, у которых  большая  перчаточная  фабрика.  Ну  вот,  они  устроили
танцевальный вечер, и  мне  пришлось  проводить  туда  двоюродных  сестер,
потому что Гил не мог поехать. Но там было не особенно  интересно.  Я  был
рад, когда все это кончилось.
   Он произнес имена Беллы, Майры, Гилберта так, словно это было для  него
привычным делом, - такая интимность с Грифитсами неизменно производила  на
Роберту сильное впечатление.
   - А ты не мог уйти пораньше и зайти ко мне?
   - Не мог. Мне надо было дождаться их, чтобы вернуться всем вместе. А ты
разве не хочешь взглянуть на мой подарок? - прибавил он, стараясь  отвлечь
ее от мыслей о вчерашнем: он знал как ей мучительно думать о том,  что  он
оставил ее одну.
   Она стала развязывать ленту, которой  была  завязана  коробка,  но  все
время неотрывно думала о том, что еще мог таить в  себе  вчерашний  вечер.
Какие девушки, кроме Беллы и Майры, были на танцах  у  Стил?  Может  быть,
Клайд в последнее время увлекся какой-нибудь другой девушкой и  встретился
там с нею? Раньше он часто упоминал о Сондре Финчли,  Бертине  Крэнстон  и
Джил Трамбал. Может быть, и они были там вчера?
   - А кто был там, кроме твоих двоюродных сестер? - спросила она вдруг.
   - О, масса народа, ты их не знаешь. Там съехались двадцать или тридцать
человек из разных мест.
   - А из Ликурга, кроме твоих сестер, был кто-нибудь? - настаивала она.
   - Всего несколько человек. Мы захватили  с  собой  Джил  Трамбал  и  ее
сестру. Это Белла придумала. Арабелла Старк и Перли Хайнс  были  уже  там,
когда мы приехали.
   Клайд не упомянул ни о  Сондре,  ни  о  других,  кто  его  больше  всех
интересовал. Но в том, как он сказал это, в тоне его  голоса  и  в  блеске
глаз было что-то странное, и его ответ не удовлетворил Роберту. Она  очень
встревожилась, но чувствовала, что сейчас неблагоразумно надоедать  Клайду
дальнейшими расспросами. Как бы он не рассердился. В  конце  концов  в  ее
глазах он всегда был  связан  с  этим  миром.  Она  не  хотела,  чтобы  он
заподозрил, будто она старается получить  какие-то  права  на  него,  хотя
таково и было ее тайное желание.
   - А мне так хотелось вчера побыть с тобою  и  отдать  тебе  подарки,  -
сказала она, стараясь прогнать мрачные мысли и вызвать сочувствие Клайда.
   Он услышал печаль в ее голосе - прежде  это  всегда  смягчало  его,  но
теперь он не мог и не хотел поддаваться.
   - Но ты же знаешь, Берта, как было дело, - возразил он почти вызывающе.
- Я ведь объяснил тебе.
   - Да, знаю, - грустно сказала она, пытаясь скрыть овладевшее ею уныние.
   Она развернула  бумагу  и  открыла  крышку  коробки.  Увидев  туалетный
прибор, она слегка повеселела: никогда еще у нее не было таких  дорогих  и
изящных вещей.
   - Ах, как красиво! - воскликнула она с невольным интересом. - Я  ничего
подобного не ожидала! Рядом с этим мои маленькие подарки ничего не стоят.
   Она пошла достать их.  Но  Клайд  видел,  что  даже  его  замечательный
подарок не может рассеять уныние Роберты, вызванное его  равнодушием.  Его
неизменная любовь была бы для нее несравнимо дороже всех подарков.
   - Нравится? - спросил он, наперекор всему горячо надеясь,  что  подарок
отвлечет ее от грустных мыслей.
   - Конечно, милый, - ответила Роберта, с интересом рассматривая  прибор.
- Мои  подарки  куда  скромнее,  -  прибавила  она  печально,  подавленная
крушением всех своих планов, - но они пригодятся тебе, и они всегда  будут
с тобой, у твоего сердца, это для меня главное.
   Она  протянула  ему  коробочку  с  металлическим  вечным  карандашом  и
самопишущей ручкой; она выбрала их, думая, что они пригодятся Клайду в его
работе на фабрике. Будь все это две недели назад, он горячо обнял бы ее  и
постарался бы утешить в том горе, которое ей причинил. Но теперь он только
стоял и думал, как бы  успокоить  ее,  не  показавшись  при  этом  слишком
холодным, но и не  проявляя  обычной  нежности.  И  он  поспешил  выразить
бурный, но неискренний восторг по поводу ее подарка:
   - О, вот это великолепно, дорогая! Именно это мне и нужно! Ты просто не
могла придумать ничего удачнее! Я теперь всегда буду ими пользоваться.
   Он сделал вид, что с величайшим удовольствием рассматривает карандаш  и
ручку, затем укрепил их в боковом кармане. И видя,  как  она  стоит  перед
ним,  печальная  и  задумчивая,  -  воплощение   всего,   что   было   так
соблазнительно в их прежних отношениях, - он обнял  ее  и  поцеловал.  Вне
всякого сомнения, она очень мила! И когда она охватила его  шею  руками  и
горько расплакалась, он  прижал  ее  к  себе  и  сказал,  что  ей  незачем
огорчаться: в среду она вернется, и все пойдет по-старому. И в то же время
он  подумал,  что  это  неправда...  а  как  это  странно,  -  ведь  всего
какой-нибудь месяц назад  он  горячо  любил  Роберту...  Удивительно,  как
быстро захватила его другая девушка! И все же это так.  Роберта,  наверно,
думает, что он любит ее по-прежнему, но любви уже нет и никогда не  будет.
И поэтому он искренне жалел Роберту.
   Что-то  странное  было  в  его  поведении   в   эту   минуту.   Роберта
почувствовала это, слушая его слова и ощущая  его  ласки:  им  не  хватало
искренности. Он был слишком беспокоен, поцелуи его слишком  равнодушны,  в
голосе не слышалось подлинной нежности. Вдобавок он в следующую же  минуту
постарался высвободиться из ее объятий и, взглянув на часы, сказал:
   - Однако мне пора, дорогая. Уже без двадцати три, а совещание назначено
в три. Я бы очень хотел проводить тебя, но что делать  -  увидимся,  когда
вернешься.
   Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и на этот раз Роберта  окончательно
поняла, что его чувство к ней изменилось, охладело. Он  ласков,  добр,  но
мысли его далеко... Она постаралась собрать все  свои  силы,  призвала  на
помощь все свое самолюбие - это отчасти удалось ей -  и  сказала  довольно
холодно и решительно:
   - Ну что ж, я не хочу, чтобы ты опаздывал, Клайд. Иди скорее. Но  я  не
собираюсь задерживаться дома надолго. Как ты думаешь, если я вернусь  рано
в первый день праздника, ты сможешь прийти  ко  мне  вечером?  Я  не  хочу
опаздывать в среду на работу.
   - Разумеется, дорогая, я зайду, - сказал он  весело  и  даже  искренне,
считая, что он никуда не приглашен на тот  вечер,  и  радуясь  возможности
ускользнуть от нее сейчас. - Когда ты рассчитываешь вернуться?
   Она предполагала быть дома к восьми, и Клайд решил, что на этот раз, во
всяком случае, сможет ее навестить. Он снова вынул часы.
   - А теперь мне все-таки пора, - сказал он и направился к двери.
   Обеспокоенная, охваченная тревогой за будущее, Роберта подошла к  нему,
взяла его за отвороты пальто и, глядя ему в глаза, умоляюще  и  настойчиво
сказала:
   - Это верно, Клайд, ты придешь, как уговорились,  на  этот  раз  ты  не
отправишься еще куда-нибудь?
   - Не беспокойся, - ответил он. - Ведь ты знаешь меня. А вчера я  ничего
не мог поделать, дорогая. Но во вторник я приду наверняка.
   Он поцеловал ее и поспешил уйти, чувствуя, что, быть может, вел себя не
совсем разумно, но не представляя себе, как же  действовать  иначе.  Когда
мужчина хочет порвать с девушкой, как он теперь, думал Клайд, следует быть
тактичным и даже отчасти  дипломатом.  Он  оказался  не  слишком  искусен:
вероятно, был какой-нибудь лучший способ... Но его мысли уже  уносились  к
Сондре. Они вместе будут встречать Новый год  в  Скенэктеди,  и  тогда  он
сможет выяснить, так ли она заинтересована им, как казалось вчера.
   Когда  Клайд  вышел,  Роберта  подошла  к  окну  и  устало  и  печально
посмотрела ему вслед, думая о том, что ее ждет. Что, если он ее  разлюбит?
Она все ему отдала. От него, от его отношения к ней  зависит  ее  будущее.
Неужели она уже надоела ему и он больше не хочет ее видеть?  Ужасно,  если
так! Что тогда делать? Зачем она отдалась ему, зачем так  быстро  и  легко
уступила его настояниям?
   Она взглянула на голые, осыпанные снегом ветви деревьев и  вздохнула...
Праздники! Ехать домой в таком настроении... Притом Клайд  занимает  такое
положение в здешнем обществе... Там столько блеска, столько развлечений, а
что она может ему предложить?
   Она печально покачала головой,  взглянула  на  себя  в  зеркало,  потом
уложила свои вещи и подарки, которые везла родным, и вышла из дому.



29

   После Ликурга, после общества Клайда, Бильц и его окрестности и  фермы,
похожие на грибы, произвели на Роберту  гнетущее  впечатление:  все  здесь
слишком явственно говорило о нужде и лишениях, и потому бледнели  чувства,
естественные для человека, который вновь видит родные места.
   Сойдя с поезда подле сумрачного ветхого  здания,  служившего  вокзалом,
Роберта увидела своего отца; он был в том же  старом  зимнем  пальто,  что
служило ему уже десятки лет,  и  ожидал  ее  со  старой,  но  еще  крепкой
бричкой, в которую была запряжена лошадь, такая же костлявая и изнуренная,
как он сам. Отец всегда казался Роберте усталым  и  несчастным.  Лицо  его
просветлело, когда он увидел свою любимицу Роберту, и он весело  заговорил
с ней; она забралась в бричку, села рядом с ним, и они пустились  в  путь;
дорога, ведущая к ферме, была ухабистая, извилистая, грязная, хотя  в  это
время превосходные автомобильные шоссе везде уже стали обычным явлением.
   По пути Роберта отмечала каждый поворот, каждое дерево, каждую знакомую
примету! Но мысли ее были печальны. Все кругом наводило уныние.  Отец  был
хронически болен и не способен вести хозяйство, а младший брат Том и  мать
не умели и не могли помочь по-настоящему, и поэтому ферма, как  и  прежде,
была для семьи тяжким бременем; много лет назад ее заложили за две  тысячи
долларов, и этот долг никак  не  удавалось  выплатить.  Труба  с  северной
стороны по-прежнему нуждалась  в  починке,  ступеньки  еще  больше  осели,
стены, заборы и надворные постройки были под стать остальному, хотя теперь
все это и казалось несколько живописнее под снежным  покровом  зимы.  Даже
мебель была все та же - старый хлам с бору да с сосенки.
   Здесь ее ждали мать, младшая сестра и брат; они ничего не знали  об  ее
истинных отношениях с Клайдом (его имя для  них  -  пустой  звук),  и  все
полагали, что она от души рада вернуться домой и вновь увидеться с ними. А
она думала обо всем, что с нею  произошло,  о  странном  и  неопределенном
поведении Клайда, - и на душе у нее становилось все тяжелее.
   В сущности, несмотря на все свои видимые успехи за последнее время, она
опозорила себя и восстановить свою честь могла бы, только выйдя  замуж  за
Клайда; без этого родители никогда не поймут и не  одобрят  ее  поведения.
Вместо того, чтобы помочь родным, постепенно и скромно  достигнув  лучшего
положения, она, пожалуй, еще повредит им,  опорочит  доброе  имя  семьи...
Мысли эти давили и жгли Роберту, и она совсем приуныла.
   Еще тягостнее и мучительней  было  думать,  что  иллюзии,  связанные  с
Клайдом, не позволяют ей быть откровенной ни с кем, даже с матерью. Как бы
мать не сочла, что она в своих  мечтах  занеслась  слишком  высоко.  Кроме
того, мать может задать такие  вопросы  о  ее  отношениях  с  Клайдом,  на
которые нелегко будет ответить. Нет, если она не найдет человека, которому
можно всецело довериться,  все  ее  тревоги  и  сомнения  должны  остаться
тайной.
   Поговорив несколько минут с Томом и Эмилией, она прошла  в  кухню,  где
мать  была  занята   рождественскими   приготовлениями.   Роберта   хотела
подготовить почву, сказать несколько слов  о  ферме  и  о  своей  жизни  в
Ликурге, но, когда она вошла, мать, взглянув на нее, заговорила первая:
   - Ну как, Бобби, довольна, что вернулась?.. Наверно, теперь  в  деревне
тебе все кажется жалким по сравнению с Ликургом,  -  с  грустью  прибавила
она.
   Она окинула дочь восхищенным взглядом - и по этому взгляду, и  по  тону
матери Роберта поняла, что  мать  считает  ее  положение  в  городе  очень
завидным. Роберта быстро подошла к ней и горячо ее обняла.
   - Ах, мамочка! - воскликнула она. - Лучшее место в мире - там, где  ты!
Ты же знаешь!
   Вместо ответа мать только посмотрела на нее добрыми, ласковыми  глазами
и погладила по плечу.
   - Ну, Бобби, - сказала она мягко, - ты ведь знаешь, как я тебя люблю.
   Что-то в голосе матери напомнило Роберте долгие годы, когда  они  нежно
любили и прекрасно понимали друг друга - понимали не  только  потому,  что
горячо желали счастья друг другу, но и  потому,  что  всегда  до  сих  пор
чистосердечно  делились  всеми  своими  чувствами  и   настроениями.   Это
воспоминание растрогало Роберту чуть не до слез. В горле  застрял  кои,  и
глаза увлажнились, как ни старалась она скрыть свое волнение. Как было  бы
хорошо все  рассказать