Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
сита и щетки; а
жестяные ящички, издававшие разнообразные приятные запахи, подтверждали
слова вывески над входной дверью, оповещавшей публику, что владелец этой
лавочки имеет разрешение на торговлю чаем, кофе, перцем и табаком, как
курительным так и нюхательным.
Бросив взгляд на те из перечисленных выше предметов, которые были видны
при ярком пламени очага и не столь веселом свете двух закопченных ламп,
тускло горевших в самой лавке, словно задыхаясь от ее изобилия; а затем
взглянув на одно из лиц, обращенных к огню, Трухти тотчас узнал в
раздобревшей пожилой особе миссис Чикенстокер: она всегда была склонна к
полноте, даже в те дни, когда он знавал ее лично и за ним числился в ее
лавке небольшой должок.
Второе лицо далось ему труднее. Тяжелый подбородок с такими глубокими
складками, что в них можно засунуть целый палец; удивленные глаза, точно
пытающиеся убедить сами себя, что нельзя же так беспардонно заплывать жиром;
нос, подверженный малоприятному расстройству, в просторечии именуемом
сопеньем; короткая, толстая шея; грудь, вздымаемая одышкой, и другие
подобные прелести хоть и были рассчитаны на то, чтобы запечатлеться в
памяти, но сначала не вызвали у Трухти воспоминания ни о ком из его прежних
знакомых. А между тем ему помнилось, что где-то он их уже видел. В конце
концов в компаньоне миссис Чикенстокер по торговой линии, а также по кривой
и капризной линии жизни, Tpyхти узнал бывшего швейцара сэра Джозефа Баули,
который много лет назад прочно связался в его сознании с миссис Чикенстокер,
ибо именно он, сей апоплексический младенец, впустил его в богатый особняк,
где он покаялся в своих обязательствах перед этой леди и тем навлек па свою
горемычную голову столь тяжкий укор.
После тех перемен, на какие насмотрелся Тоби, эта перемена не особенно
его поразила; но сила ассоциации порою бывает очень велика, и он невольно
заглянул в лавку, на косяк двери, где когда-то записывали мелом долги
покупателей. Своей фамилии он не увидел. Те фамилии, что значились там, были
ему незнакомы, да и число их заметно сократилось против прежнего, из чего он
заключил, что бывший швейцар предпочитает торговать за наличные и, войдя в
дело, подтянул поводья чикенстокеровским неплательщикам.
Так грустно было Тоби, так он горевал о загубленной молодости своей
несчастной дочери, что и тут не на шутку опечалился - даже в списке
должников миссис Чикенстокер ему не нашлось места!
- Какая на дворе погода, Энн? - спросил бывший швейцар сэра Джозефа
Баули и, протянув ноги к огню, потер их, насколько позволяли его короткие
руки, словно говоря: "Если плохая - хорошо, что я дома, если хорошая - все
равно никуда не пойду".
- Ветер и слякоть, - отвечала жена. - Того и гляди снег пойдет. Темно.
И холодно очень.
- Вот и правильно, что мы поели пышек, - сказал бывший швейцар тоном
человека, успокоившего свою совесть. - Вечер нынче как раз подходящий для
пышек. А также для сладких лепешек. И для сдобных булочек.
Бывший швейцар назвал эти лакомства одно за другим, словно не спеша
подсчитывая свои добрые дела. Затем он опять потер толстые свои ноги и,
согнув их в коленях, чтобы подставить огню еще не поджарившиеся места,
рассмеялся как от щекотки.
- Вы сегодня веселы, дорогой Тагби, - заметила супруга.
Фирма именовалась "Тагби, бывш. Чикенстокер".
- Нет, - сказал Тагби. - Нет. Разве что чуточку навеселе. Очень уж
кстати пришлись пышки.
Тут он поперхнулся смехом, да так, что весь почернел, а чтобы изменить
свою окраску, стал выделывать ногами в воздухе замысловатые фигуры, причем
жирные эти ноги согласились вести себя сколько-нибудь прилично лишь после
того, как миссис Тагби изо всей мочи постукала его по спине и встряхнула,
точно большущую бутыль.
- О господи, спаси и помилуй! - в испуге восклицала миссис Тагби. - Что
же это делается с человеком!
Мистер Тагби вытер слезы и слабым голосом повторил, что он чуточку
навеселе.
- Ну и довольно, богом вас прошу, - сказала миссис Тагби. - Я просто
умру со страху, если вы будете так лягаться и биться.
Мистер Тагби пообещал, что больше не будет; но вся его жизнь была
сплошною битвой, в которой он, если судить по усиливающейся с годами одышке
и густеющей багровости лица, терпел поражение за поражением.
- Так вы говорите, моя дорогая, что на дворе ветер и слякоть, вот-вот
пойдет снег, темно и очень холодно? - сказал мистер Тагби, глядя в огонь и
возвращаясь к первопричине своей веселости.
- Погода хуже некуда, - подтвердила его жена, качая головой.
- Да, да, - проговорил мистер Тагби. - Годы в этом смысле все равно что
люди. Одни умирают легко, другие трудно. Нынешнему году осталось совсем мало
жизни, вот он за нее и борется. Что ж, молодец! Это мне по нраву. Дорогая
моя, покупатель!
Миссис Тагби, услышав, как стукнула дверь, и сама уже встала с места.
- Ну, что угодно? - спросила она, выходя в лавку. - Ох, прошу прощенья,
сэр, никак не ожидала, что это вы.
Джентльмен в черном, к которому она обратилась с этим извинением,
кивнул в ответ, засучил рукава, небрежно сдвинул шляпу набекрень и уселся
верхом на бочку с пивом, сунув руки в карманы.
- Там у вас наверху дело плохо, - сказал джентльмен. - Он не выживет.
- Неужто чердак? - вскричал Тагби, выходя в лавку и вступая в беседу.
- Чердак, мистер Тагби, - сказал джентльмен, - быстро катится вниз и
скоро окажется ниже подвала.
Поглядывая то па мужа, то на жену, он согнутыми пальцами постучал по
бочке, чтобы выяснить, сколько в ней пива, после чего стал выстукивать на
пустой ее части какой-то мотивчик.
- Чердак, мистер Тагби, - сказал джентльмен, снова обращаясь к
онемевшему от неожиданности Тагби, - скоро отправится на тот свет.
- В таком случае, - сказал Тагби жене, - надо отправить его отсюда,
пока он еще туда не отправился.
- Трогать его с места нельзя, - сказал джентльмен, покачивая головой. -
Я по крайней мере не могу взять на себя такую ответственность. Лучше
оставьте его в покое. Он долго не протянет.
- Только из-за этого, - сказал Тагби и так ударил кулаком по чашке
весов, что она грохнула о прилавок, - только из-за этого у нас с ней и
бывали нелады, и вот, извольте видеть, что получилось! Все-таки он умирает
здесь. Умирает под этой крышей. Умирает в нашем доме!
- А где же ему было умирать, Тагби? - вскричала его жена.
- В работном доме. Для чего же и существуют работные дома!
- Не для того, - заговорила миссис Тагби горячо и убежденно. - Не для
того! И не для того я вышла за вас, Тагби. Я этого не позволю, и не
надейтесь, я этого не допущу. Скорее я готова разойтись с вами и больше вас
не видеть. Еще когда над этой дверью стояла моя вдовья фамилия - а так было
много лет, и лавка миссис Чикенстокер была известна всем в округе как
честное, порядочное заведение, - еще когда над этой дверью, Тагби, стояла
моя вдовья фамилия, я знала его, видного парня, непьющего, смелого,
самостоятельного; знала и ее, красавицу и умницу, каких поискать; знала и ее
отца (он, бедняга, залез как-то во сне на колокольню, упал и разбился
насмерть), такой работящий был старик, а сердце простое и доброе, как у
малого ребенка; и уж если я их выгоню из своего дома, пусть ангелы выгонят
меня из рая. А они и выгонят. И поделом мне будет!
При этих словах будто проглянуло ее прежнее лицо, - а оно до всех
описанных перемен каждого привлекало своими симпатичными ямочками; и когда
она утерла глаза и тряхнула головой и платком, глядя на Тагби с выражением
непреклонной твердости, Трухти сказал: "Благослови ее бог!" Потом с
замирающим сердцем стал слушать дальше, понимая пока одно - что речь идет о
Мэг.
Если в гостиной Тагби вел себя веселее, чем нужно, то теперь он с
лихвой расплатился по этому счету, ибо в лавке был мрачнее мрачного; он тупо
уставился на жену и даже не пытался ей возражать, однако же, не спуская с
нее глаз, втихомолку - то ли по рассеянности, то ли из предосторожности -
перекладывал всю выручку из кассы к себе в карман.
Джентльмен, сидевший на бочке, - видимо, он был уполномочен городскими
властями оказывать врачебную помощь беднякам, - казалось, привык к мелким
стычкам между супругами, почему и в этом случае не счел нужным вмешаться. Он
сидел, тихо посвистывая и по капле выпуская пиво из крана, пока не
водворилась полная тишина, а тогда поднял голову и сказал, обращаясь к
миссис Тагби, бывшей Чикенстокер:
- Женщина и сейчас еще недурна. Как случилось, что она вышла за него
замуж?
- А это, пожалуй, и есть самое тяжелое в ее жизни, сэр, - отвечала
миссис Тагби, подсаживаясь к нему. - Дело-то было так: они с Ричардом
полюбили друг друга еще давным-давно, когда оба были молоды и хороши собой.
Вот они обо всем договорились и должны были пожениться в день Нового года.
Но Ричард послушал тех джентльменов и забрал в голову, что, мол, нечего себя
губить, что скоро он об этом пожалеет, что она ему не пара, что такому
молодцу, как он, вообще незачем жениться. А ее те джентльмены застращали,
она стала такая смутная, все боялась, что он ее бросит, и что дети ее угодят
на виселицу, и что выходить замуж грешно и бог его знает чего еще. Ну,
короче говоря, они все тянули и тянули, перестали верить друг другу и,
наконец, расстались. Но вина была его. Она-то пошла бы за него, сэр, с
радостью. Я сама сколько раз видела, как она аж в лице менялась, когда он,
бывало, гордо пройдет мимо и не взглянет на нее; и ни одна женщина так не
сокрушалась о мужчине, как она сокрушалась о Ричарде, когда он стал
сбиваться с пути.
- Ах, так он, значит, сбился с пути? - спросил джентльмен и, вытащив
втулку, заглянул в бочку с пивом.
- Да понимаете, сэр, по-моему, он сам не знал, что делает. По-моему,
когда они расстались, у него даже разум помрачился. Не будь ему совестно
перед теми джентльменами, а может и страшновато - как, мол, она его примет,
- он бы на любые муки пошел, лишь бы опять получить согласие Мэг и жениться
на ней. Это я так думаю. Сам-то он никогда этого не говорил, и очень жаль.
Он стал пить, бездельничать, водиться со всяким сбродом, - ведь ему сказали,
что это лучше, чем свой дом и семья, которую он мог бы иметь. Он потерял
красоту, здоровье, силу, доброе имя, друзей, работу - все потерял!
- Не все, миссис Тагби, - возразил джентльмен, - раз он обрел жену; мне
интересно, как он обрел ее.
- Сейчас, сэр, я к этому и веду. Так шло много лет - он опускался все
ниже, она, бедняжка, терпела такие невзгоды, что не знаю, как еще она жива
осталась. Наконец он докатился до того, что никто уж не хотел и смотреть на
него, не то что держать на работе. Куда ни придет, отовсюду его гонят. Вот
он ходил с места на место, обивал-обивал пороги, и в сотый, наверно, раз
пришел к одному джентльмену, который раньше часто давал ему работу
(работал-то он хорошо до самого конца); а этот джентльмен знал его историю,
он разобиделся, рассердился, да и скажи ему: "Думаю, что ты неисправим;
только один человек на свете мог бы тебя образумить. Пусть она попробует, а
до того не будет к тебе больше моего доверия". Словом, что-то в этом роде.
- Вот как? - сказал джентльмен. - Ну и что же?
- Ну, он и пошел к ней, бухнулся ей в ноги, сказал, что только на нее и
надеется, просил-умолял спасти его.
- А она?.. Да вы не расстраивайтесь так, миссис Тагби.
- Она в тот вечер пришла ко мне насчет комнаты. "Чем он был для меня
раньше, говорит, это лежит в могиле, как и то, чем я была для него. Но я
подумала, и я попробую. В надежде спасти его. В память той беззаботной
девушки (вы ее знали), что должна была выйти замуж на Новый год; и в память
ее Ричарда". И еще она сказала, что он пришел к ней от Лилиен, что Лилиен
доверяла ему, и она этого никогда не забудет. Вот они и поженились; и когда
они сюда пришли и я их увидела, у меня была одна мысль: не дай бог, чтобы
сбывались такие пророчества, как те, что разлучили их в молодости, и не
хотела бы я быть на месте этих пророков!
Джентльмен слез с бочки и потянулся.
- Наверно, он с самого начала стал дурно с ней обращаться?
- Да нет, этого, по-моему, никогда не было, - сказала миссис Тагби,
утирая слезы. - Некоторое время он держался, но отделаться от старых
привычек не мог; скоро он опять поскользнулся и очень быстро докатился бы до
прежнего, да тут его свалила болезнь. А ее он, по-моему, всегда жалел. Даже
наверно так. Я видела его во время припадков: плачет, трясется и все
старается поцеловать ей руку; я слышала, как он называл ее "Мэг" и говорил,
что ей, мол, сегодня исполнилось девятнадцать лет. А теперь он уже сколько
месяцев не встает с постели. Ей и за ним ходить и за ребенком - работать-то
она и не поспевала. А раз не поспевала, то ей и давать работу не стали. Уж
как они жили - не знаю.
- Зато я знаю, - буркнул Тагби; он с хитрым видом поглядел на кассу, на
полки с товарами, на жену и закончил: - Как кошка с собакой!
Его прервал громкий крик - горестный вопль, - донесшийся с верхнего
этажа. Джентльмен поспешно направился к двери.
- Друг мой, - сказал он, оглядываясь на ходу, - можете не спорить о
том, отправлять его куда-нибудь или нет. Кажется, он избавил вас от этой
заботы!
И джентльмен побежал наверх; миссис Тагби бросилась за ним, а мистер
Тагби стал медленно подниматься следом, ворча что-то себе под нос и больше
обычного пыхтя и отдуваясь под тяжестью выручки, в которой, как на грех,
оказалось множество медяков.
Трухти, послушный призраку девочки, вознесся по лестнице, как дуновение
ветерка.
- Следуй за ней! Следуй за ней! - звучали у него в ушах неземные голоса
колоколов. - Узнай правду от той, кто тебе всех дороже!
Все было кончено. Все кончено - и вот она, гордость и радость
отцовского сердца! Измученная, изможденная женщина плачет возле убогой
кровати, нежно прижимая к груди младенца. Такого худенького, слабенького,
чахлого младенца, такого для нее драгоценного!
- Слава богу! - воскликнул Тоби, молитвенно сложив руки. - Благодарение
богу! Она любит свое дитя!
Джентльмен, по природе отнюдь не жестокосердый и не равнодушный (просто
он видел такие сцены изо дня в день и знал, что в задачках мистера Файлера
это самые ничтожные цифры, крошечные черточки в его вычислениях), положил
руку на сердце, переставшее биться, послушал, есть ли дыхание, и сказал:
"Страдания его кончились. Так оно и лучше". Миссис Тагби пыталась утешить
вдову ласковыми словами, мистер Тагби - философскими рассуждениями.
- Ну, ну, - сказал он, держа руки в карманах, - нельзя малодушничать.
Это не дело. Надо крепиться. Хорош бы я был, если бы смалодушничал, когда в
бытность мою швейцаром у нашего крыльца как-то вечером сцепились колесами
целых шесть карет. Но я остался тверд, я так и не отпер двери!
Снова Тоби услышал голоса, говорившие: "Следуй за ней". Он повернулся к
своей призрачной спутнице, но она стала подниматься в воздух, сказала:
"Следуй за ней!" - и исчезла.
Он остался возле дочери; сидел у ее ног; заглядывал ей в лицо, ища хотя
бы бледных следов прежней красоты; вслушивался в ее голос - не прозвучит ли
в нем прежняя ласка. Он склонялся над ребенком. Хилый ребенок,
старообразный, страшный своей серьезностью, надрывающий сердце тихим,
жалобным плачем. Тоби готов был молиться на него. Он видел в нем
единственное спасение дочери, последнее уцелевшее звено ее долготерпенья.
Все свои надежды он, отец, возложил на этого хрупкого младенца; он ловил
каждый взгляд, который бросала на него мать, и снова и снова восклицал: "Она
его любит! Благодарение богу, она его любит!"
Он видел, как добрая женщина ухаживала за ней; как опять пришла к ней
среди ночи, когда рассерженный супруг уснул и все затихло; как подбодряла
ее, плакала с ней вместе, принесла ей поесть. Он видел, как наступил день и
снова ночь, и еще день, и еще ночь. Время шло; мертвого унесли из обители
смерти, и Мэг осталась в комнате одна с ребенком. Ребенок стонал и плакал,
изводил ее, не давал ей покоя, и едва она, в полном изнеможении, забывалась
дремотой, возвращал ее к жизни и маленькими своими ручонками опять тащил на
дыбу. Но она оставалась неизменно терпеливой и ласковой. Любила его всей
душой, всем своим существом была связана с ним так же крепко, как тогда,
когда носила его под сердцем.
Все это время она терпела нужду - жестокую, безысходную нужду. С
ребенком на руках бродила по улицам в поисках работы; держа его на коленях,
поглядывая на обращенное к ней прозрачное личико, делала любую работу, за
любого плату - за сутки труда столько фартингов, сколько цифр на циферблате.
Может, она сердилась на него? Не заботилась о нем? Может, иногда глядела на
него с ненавистью? Или хоть раз сгоряча ударила? Нет. Только этим и утешался
Тоби - любовь ее ни на минуту не угасала.
Она скрывала свою крайнюю бедность ото всех и днем старалась уходить из
дому, чтобы избежать расспросов единственного своего друга: всякая помощь,
какую оказывала ей эта добрая женщина, вызывала новые ссоры между супругами;
и ей было тяжко сознавать, что она вносит раздор в жизнь людей, которым так
много обязана.
Она любила своего ребенка. Любила все сильней и сильней. Но однажды
вечером в самой ее любви что-то изменилось.
Она носила младенца по комнате, баюкая его тихим пением, как вдруг
дверь неслышно отворилась и вошел мужчина.
- В последний раз, - сказал он.
- Уильям Ферн!
- В последний раз.
Он прислушивался, точно опасаясь погони, и говорил шепотом.
- Маргарет, мне скоро конец. Но я не мог не проститься с тобой, не
поблагодарить тебя.
- Что вы сделали? - спросила она, глядя на него со страхом.
Он не отвел глаз, но промолчал.
Потом махнул рукой, будто отмахивался от ее вопроса, отметал его в
сторону, - и сказал:
- Много прошло времени, Маргарет, но тот вечер я помню как сейчас. Не
думали мы тогда, - прибавил он, окинув взглядом комнату, - что встретимся
вот так. Твой ребенок, Маргарет? Дай его мне. Дай мне подержать твоего
ребенка.
Он положил шляпу на пол и взял младенца. А сам весь дрожал.
- Девочка?
- Да.
Он заслонил крошечное личико рукой.
- Видишь, как я сдал, Маргарет, - я даже боюсь смотреть на нее. Нет.
Подожди ее брать, я ей ничего не сделаю. Много прошло времени, а все же...
Как ее зовут?
- Маргарет, - ответила она живо.
- Это хорошо, - сказал он. - Это хорошо!
Казалось, он вздохнул свободнее; и после минутного колебания он отнял
руку и заглянул малютке в лицо. Но тут же снова прикрыл его.
- Маргарет! - сказал он, отдав ей ребенка. - Это лицо Лилиен.
- Лилиен!
- То же лицо, что у девочки, которую я держал на руках, когда мать
Лилиен умерла и оставила ее сиротой.
- Когда мать Лилиен умерла и оставила ее сиротой! - воскликнула она
исступленно.
- Почему ты кричишь? Почему так на меня смотришь? Маргарет!
Она опустилась на стул и, прижав ребенка к груди, залилась слезами. То
она отстранялась и с тревогой глядела ему в лицо, то снова прижимала его к
себе. И тут-то к ее любви стало примешиваться что-то неистовое и страшное. И
тут-то у ее старика отца заныло сердце.
"Следуй за ней! - п