Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
сьма учтиво.
Тем временем Марк поджидал у дверей Тома Пинча с сестрой, которые
поднимались по лестнице. Старик вышел им навстречу, взял обе руки молодой
девушки в свои и поцеловал ее в щеку. Все это не предвещало ничего плохого,
и мистер Тэпли благосклонно улыбнулся.
Мистер Чезлвит снова уселся в кресло в ту самую минуту, когда вошел
молодой Мартин. Почти не глядя на него, старик указал ему место как можно
дальше от себя. Это не предвещало ничего хорошего, и мистер Тэпли снова упал
духом.
Новый стук отозвал его к дверям. Он не вздрогнул, не крикнул, не
споткнулся при виде Мэри Грейм и миссис Льюпин, но только глубоко вздохнул и
посмотрел на собравшихся с таким выражением, которое говорило, что больше
его уже ничто не удивит и что он даже рад, что навсегда покончил с
удивлением.
Старик встретил Мэри не менее ласково, чем сестру Тома. С миссис Льюпин
он обменялся взглядом, полным дружеского понимания, что свидетельствовало о
существовании между ними какого-то уговора. Но это уже не вызвало изумления
в мистере Тэпли: ибо, как он заметил впоследствии, он вышел из фирмы и
продал свои акции.
Но растерялся не один только мистер Тэпли - все присутствующие так
удивились и растерялись, увидев друг друга, что никто не отваживался,
заговорить. Один мистер Чезлвит нарушил молчание.
- Отоприте дверь, Марк, - сказал он, - и сейчас же возвращайтесь.
Марк повиновался.
Теперь на лестнице раздались шаги последнего из приглашенных. Все их
узнали. Это были шаги мистера Пекснифа, и мистер Пексниф явно торопился, он
бежал вверх по лестнице с такой необычайной быстротой, что споткнулся раза
два или три.
- Где же мой почтенный друг? - возопил он на верхней площадке, после
чего влетел в комнату с распростертыми объятиями.
Старый Мартин только посмотрел на него, но мистер Пексниф отпрянул
назад, словно от разряда электрической батареи.
- Мой почтенный друг здоров? - воскликнул мистер Пексниф.
- Вполне здоров.
Это, казалось, успокоило тревогу вопрошавшего. Он молитвенно сложил
руки и, возведя очи кверху с благочестивой набожностью, без слов выразил
свою благодарность небесам; потом обвел взором собравшихся и с упреком
покачал головой - для такого человека сурово, очень сурово.
- О алчные пиявки! - возопил мистер Пексниф. - О кровопийцы! Неужели
вам мало того, что вы отравили жизнь человеку, не имеющему себе равных в
жизнеописаниях великодушных героев, неужели теперь, именно теперь, когда он
сделал свой выбор и доверился смиренному, но по крайней мере искреннему и
бескорыстному родственнику, - неужели вы хотите, кровопийцы и прихлебатели
(сожалею, что приходится употреблять такие сильные выражения, досточтимый,
но бывают времена, когда нет сил сдержать честное негодование), неужели вы
хотите теперь, приживалы и кровопийцы (не могу не повторить!),
воспользоваться его беззащитным состоянием и, слетевшись отовсюду, как волки
и коршуны и другие животные крылатой породы, собраться вокруг - не скажу
падали или трупа, ибо мистер Чезлвит есть нечто совершенно обратное, но
вокруг своей добычи, для того чтобы обирать, и грабить, и набивать свою
прожорливую утробу, и пятнать свой омерзительный клюв всем, что может
радовать плотоядных?
Остановившись, для того чтобы сделать передышку, он весьма внушительно
замахал на них руками.
- Стая противных естеству грабителей и разбойников! - продолжал он. -
Оставьте его, оставьте его, говорят вам! Уйдите! Скройтесь! Бегите прочь!
Рассейтесь по лицу земли, молодые люди, как и подобает таким бродягам, не
смейте оставаться в том месте, которое освящено сединами престарелого
патриарха, чьей немощной старости я имею честь быть недостойной, но,
надеюсь, непритязательной поддержкой и опорой. А вы, мой нежный друг, -
обратился мистер Пексниф к старику тоном кроткого увещания, - как могли вы
покинуть меня, хотя бы на краткое время! Вы отлучились, не сомневаюсь, чтобы
порадовать меня каким-нибудь знаком своего расположения, благослови вас бог
за это! Но вам этого нельзя; не надо рисковать. Я бы, право, рассердился на
вас, если б мог, друг мой.
Мистер Пексниф приближался с распростертыми объятиями, собираясь пожать
старику руку. Но он не видел, что эта рука крепко стиснула увесистую палку.
Как только он, улыбаясь, подошел ближе и очутился в пределах досягаемости,
старый Мартин, весь горя негодованием, которое отразилось в каждой черточке
и морщинке его лица и вылилось в одну бурную вспышку, вскочил и ударил его,
свалив на пол.
Удар был так силен и так хорошо направлен, что мистер Пексниф повалился
грузно, словно выбитый из седла лейб-гвардеец. Был ли он ошеломлен ударом,
или только смутился от неожиданности и новизны столь теплого приема, но он
даже не пробовал встать и лежал, озираясь по сторонам с растерянным и
покорным выражением, которое было так невероятно смешно, что ни Марк Тэпли,
ни Джон Уэстлок не могли удержаться от улыбки, хотя оба они подбежали к
старику, боясь, как бы за первым ударом не последовал второй, что, судя по
его сверкавшим глазам и энергичной позе, было как нельзя более вероятно.
- Оттащите его в сторону! Уберите его подальше, - сказал Мартин, - или
я за себя не ручаюсь! Я так долго сдерживал себя, что меня чуть не хватил
паралич... Я не властен над собой, пока он так близко. Оттащите его!
Видя, что тот все не встает, мистер Тэпли, нимало не церемонясь,
буквально так и сделал - оттащил его и посадил на пол, прислонив спиной к
стене.
- Слушайте меня, негодяй! - обратился к нему мистер Чезлвит. - Я позвал
вас, чтобы вы посмотрели на вашу собственную работу. Я позвал вас, зная, что
смотреть на нее будет для вас горше полыни и желчи. Я позвал вас, зная, что
видеть каждого из присутствующих для вас все равно что кинжал в сердце, в
ваше низкое, вероломное сердце! Что? Поняли меня наконец?
Мистеру Пекснифу было отчего уставиться на него в изумлении: такое
торжество выражалось в его лице, в голосе, во всей фигуре, что на это стоило
посмотреть.
- Взгляните на него! - продолжал старик, указывая пальцем на мистера
Пекснифа и обращаясь ко всем остальным. - Взгляните на него! А затем - поди
ко мне, дорогой мой Мартин, - взгляните на нас, взгляните, взгляните! - При
каждом повторении этого слова он все крепче прижимал к себе внука.
- Возмущение, которое я чувствовал, - Мартин, - сказал он, - отчасти
вылилось в ударе, только что нанесенном мною. Зачем мы расстались? Как могли
мы расстаться? Как мог ты убежать от меня к нему?
Мартин хотел ответить, но он остановил его и продолжал:
- Я был виноват не меньше твоего. Марк сказал мне это сегодня, да я и
сам давно это понял, хотя не так давно, как следовало. Мэри, голубка моя,
подите сюда.
Она задрожала и сильно побледнела, и он усадил ее в свое кресло и стал
рядом с ней, держа ее за руку, а Мартин стоял возле него.
- Проклятием нашей семьи, - сказал старик, ласково глядя на нее, - было
себялюбие, всегда было себялюбие! Как часто я говорил это, не зная, что сам
грешу этим не меньше других.
Он взял под руку Мартина и, стоя между ним и Мэри, продолжал так: Вы
все знаете, что я воспитал эту сиротку для того, чтобы она ходила за мной.
Однако никто из вас не знает, каким путем я пришел к тому, что стал смотреть
на нее как на родную дочь: ибо она завоевала меня своей самоотверженностью,
своей любовью, своим терпением, всеми добрыми свойствами своей натуры, хотя
- бог свидетель! - я не делал ничего, чтобы поощрять их. Они расцвели без
ухода и созрели без тепла. Я не решаюсь сказать, что жалею об этом сейчас,
иначе вон тот субъект опять поднимет голову.
Мистер Пексниф заложил руку за жилет и слегка качнул головой, словно
давая понять, что он по-прежнему держит ее высоко.
- Есть такого рода эгоизм, - продолжал мистер Чезлвит, - я узнал это по
собственному опыту, - который постоянно следит за проявлениями этого порока
в окружающих и, держа их на расстоянии вечными подозрениями и недоверием,
удивляется, почему они отдаляются, не откровенны с ним, и называет это
эгоизмом. Так и я подозревал всех окружавших меня - не без причины вначале,
- так я подозревал и тебя, Мартин.
- Также не без причины, - ответил Мартин.
- Слушайте, лицемер! Слушайте, сладкоречивый, раболепный, лживый
мошенник! - воскликнул мистер Чезлвит. - Слушайте, вы, ничтожество! Как!
Когда я искал его, вы уже расставили свои сети, вы уже ловили его, да? Когда
я лежал больной у этой доброй женщины и вы, кроткая душа, просили за моего
внука, вы уже завладели им, не так ли? Рассчитывая на возвращение любви,
которую, как вам было известно, я питал к нему, вы предназначали его для
одной из своих дочерей, не так ли? Или, если б это не удалось, вы, во всяком
случае, собирались нажиться на нем, ослепив меня блеском вашего милосердия,
и предъявить на меня свои права. Даже и тогда я вас понял и сказал вам это в
лицо. Разве я не сказал вам, что понял вас даже тогда?
- Я не сержусь, сэр, - мягко ответил мистер Пексниф. - Я могу вынести
от вас очень многое. Я не стану противоречить вам, мистер Чезлвит.
- Заметьте! - сказал мистер Чезлвит, обводя всех взглядом. - Я отдался
в руки этому человеку на условиях, настолько постыдных и унизительных для
него самого, насколько это можно выразить словами. Я изложил их ему при его
дочерях, слово за словом, очень прямо и грубо, и так оскорбительно и
недвусмысленно выразил свое презрение к нему, как только можно выразить
словами, не ограничиваясь выражением лица и тоном. Если бы лицо его
покраснело от гнева, я бы поколебался в своем намерении. Если бы мне удалось
уязвить его так, что он хотя бы на минуту стал человеком, я бы оставил его в
покое. Если бы он сказал хоть одно слово в защиту моего внука, которого я,
по его предположениям, собирался лишить наследства, если б он возражал хоть
для приличия против моего требования выгнать юношу из дому и оставить его в
нищете, - я, кажется, мог бы навсегда примириться с ним. Но - ни слова, ни
единого слова! В его натуре было потворствовать худшим из человеческих
страстей, и он остался верен себе!
- Я не сержусь, - заметил мистер Пексниф. - Я обижен, мистер Чезлвит,
оскорблен в лучших своих чувствах, но я не сержусь, досточтимый.
Мистер Чезлвит продолжал:
- Однажды решившись испытать его, я хотел довести испытание до конца;
но, поставив себе целью измерить глубину его двуличия, я заключил с самим
собой договор, что дам ему возможность проявить сокрытую в нем искру добра,
чести, терпимости - любой добродетели, какая еще теплится в его душе. С
начала и до конца ничего подобного не было. Ни единого раза. Он не может
сказать, что я не предоставлял ему для этого случаев. Он не может сказать,
что я его принуждал. Он не может сказать, что я не давал ему свободы
решительно во всем или что я не был послушным орудием в его руках, которым
он мог пользоваться как для доброй, так и для дурной цели. А если и скажет,
то солжет! И это также в его характере.
- Мистер Чезлвит, - прервал его Пексниф, утирая слезы, - я не сержусь,
сэр; я не могу на вас сердиться. Но разве вы, досточтимый, не выразили
желания, чтобы этот бессердечный молодой человек, который своими злобными
происками на время лишил меня вашего доброго мнения - только на время, -
чтобы ваш внук, мистер Чезлвит, был изгнан из моего дома? Вспомните сами,
мой христианнейший друг.
- Я говорил это! не так ли? - сурово возразил старик. - Я не знал,
насколько ваша вкрадчивость и лицемерие обманули его, и не видел лучшего
пути открыть ему глаза, как показав вас в вашем собственном лакейском
обличье. Да, я выразил такое желание. А вы так и бросились мне навстречу и
выгнали его, в одно мгновение отвернувшись от руки, которую только что
лизали и мусолили, как только могут лизать такие негодяи. Вы поддержали и
укрепили меня в моем намерении, всячески меня оправдывая.
Мистер Пексниф отвесил поклон - покорный, чтобы не сказать раболепный и
униженный. Если б даже его восхваляли за упражнение в возвышенных
добродетелях, он не мог бы поклониться так, как теперь.
- Этот несчастный человек, которого убили, - продолжал мистер Чезлвит,
- тогда носивший фамилию...
- Тигг, - подсказал Марк.
- Да, Тигг ходил ко мне с просительными письмами от одного своего
друга, а моего недостойного родственника; найдя, что это подходящий человек
для моей цели, я нанял его собирать для меня вести о тебе, Мартин. От него я
и узнал, что ты поселился у этого господина. Это он, встретившись с тобой
однажды вечером здесь, в городе, ты помнишь где?..
- У закладчика, - сказал Мартин.
- Да, выследил тебя до твоей квартиры и дал мне возможность послать
тебе деньги.
- Я никак не думал, - сказал очень тронутый Мартин, - что эти деньги от
вас. Я никак не думал, что вы интересуетесь моей судьбой. Если б я знал...
- Если б ты знал, - печально ответил старик, - ты бы жестоко ошибся во
мне, ибо я не был тем, чем казался. Я надеялся увидеть тебя, Мартин,
раскаявшимся и покорным. Я надеялся довести тебя до отчаяния, чтобы ты
вернулся ко мне. Как я ни любил тебя, я не мог признаться в своем поражении
без того, чтобы ты не покорился первым. Вот каким образом я потерял тебя.
Если я сыграл косвенным образом какую-нибудь роль в судьбе этого
несчастного, позволив ему распоряжаться средствами, хотя бы и небольшими,
пусть бог меня простит. Я мог бы, пожалуй, знать, что деньги не пойдут ему
на пользу, что напрасно давать их ему и что, пройдя через его руки, они
посеют только раздор. Но в то время мне и к голову не приходило считать его
способным на крупное мошенничество; я думал, он просто легкомысленный,
праздный, беспутный гуляка, который больше вредит себе, чем другим, и ведет
разгульную жизнь, потакая своим дурным страстям, на погибель себе одному.
- Прошу вашего прощения, сэр, - сказал мистер Тэпли, который теперь
держал под руку миссис Льюпин, с полного ее согласия, - если я осмелюсь
заметить, что, по моему мнению, вы совершенно правы, но только с ним все это
вышло вполне естественно. Ведь сколько найдется на свете людей, сэр,
которые, пока ходят на своих на двоих и ни на что больше рассчитывать не
могут, особенного вреда никому не делают, а спускаются полегоньку под гору,
прямо в грязь. Но дайте вы любому из них карету и лошадей - и просто
удивительно, откуда у него сразу возьмется уменье править, откуда наберется
полно пассажиров, и он помчится по самой середине дороги очертя голову прямо
к черту в лапы! Господь с вами, сэр, да мимо вот этих ворот Тэмпла проходит
каждый час сколько угодно Тиггов, и каждый из них только и ждет случая
развернуться в самого махрового Монтегю.
- В вашей необразованности, как вы ее называете, Марк, - сказал мистер
Чезлвит - гораздо больше ума, чем в образованности многих других, не
исключая и меня. Вы правы, и это уже не в первый раз сегодня. А теперь
выслушайте меня, дорогие мои; выслушайте и вы, потерявший не только доброе
имя, но и состояние, если то, что мне сообщили, верно! А выслушав, оставьте
этот дом и больше не показывайтесь мне на глаза!
Мистер Пексниф приложил руку к груди и снова поклонился.
- Послушание, которое я наложил на себя, живя у него в доме, -
продолжал мистер Чезлвит, - очень часто наводило меня на такую мысль: если
бы господу было угодно наказать меня на старости лет и сделать вправду таким
немощным, каким я прикидывался, то я сам навлек бы на себя это несчастье. О
вы, чье богатство, как и мое, было постоянным источником горя, ибо оно
заставляло вас подозревать в вероломстве самых близких и дорогих друзей и
заживо хоронить себя в одиночестве, чуждаясь людей и не веря им, берегитесь,
чтобы, разогнав всех, кого вы могли привязать к себе узами любви, не стать
орудием такого же человека, как этот, и не пробудиться в ином мире, сознавая
себя виновниками такого зла, которое огорчило бы даже небеса, если бы вам и
содеянному вами был открыт туда доступ!
А затем он рассказал им, как иногда думал, еще вначале, что Мэри с
Мартином могут полюбить друг друга; как ему приятно было воображать, что он,
подметив зарождение этой любви, побранит их поодиночке, сделает вид, что
встревожен, а потом признается, что давно лелеял этот замысел в своем
сердце; сочувствуя им и щедро обеспечив их судьбу, он получит право на
привязанность и уважение, которых ничто не сможет поколебать и которые на
старости лет дадут ему радость и покой. Как при самом зарождении этого
замысла, когда устраивать счастье других было еще ново и непривычно для
него, Мартин пришел сказать ему, что уже выбрал себе невесту, зная, что дед
питает какие-то намерения на этот счет, но не зная, кого он имеет в виду.
Как он огорчился, узнав, что внук остановил свой выбор на Мэри, ибо рушился
его замысел осчастливить их, а кроме того, открыв, что она отвечает Мартину
взаимностью, он стал мучиться мыслью, что они, такие молодые, они, которых
он облагодетельствовал, похожи на весь свет, ибо добиваются своих
эгоистических и тайных целей. Как, ожесточившись под этим впечатлением и под
влиянием всего пережитого, он стал упрекать Мартина, - позабыв, что сам он
никогда не вызывал внука на откровенность и что тот еще ничем не провинился,
- настолько резко, что они поссорились и разошлись в гневе. Как он тем не
менее любил Мартина и надеялся, что внук к нему вернется. Как в ту ночь,
когда он заболел в гостинице, он тайком писал о нем с нежностью, делая его
своим наследником и позволяя ему жениться на Мэри; и как, повидавшись с
мистером Пекснифом, он опять перестал верить Мартину и сжег завещание,
терзаемый подозрениями, недоверием и сомнениями. А потом он рассказал им,
как, решившись проверить Пекснифа и испытать постоянство и преданность Мэри
(по отношению к себе и к Мартину), он задумал и выполнил этот план; и как
под влиянием ее кротости и терпения он смягчался все больше и больше,
особенно же под влиянием доброты, простодушия, благородства и мужественной
верности Тома. И, заговорив о Томе, он призвал на него благословение; и
слезы выступили у него на глазах, ибо, сказал он, Том, которого он
недолюбливал вначале и которому не доверял, подействовал на его сердце, как
летний дождь, и склонил его верить добру. И Мартин пожал Тому руку, и Мэри
тоже, и Джон, его старый друг - особенно крепко, и Марк, и миссис Льюпин, и
его сестра - маленькая Руфь. И покой, глубокий мир и покой снизошли на душу
Тома.
Затем старик рассказал, с каким благородством мистер Пексниф выполнил
свой долг перед обществом, уволив Тома; как, часто слыша из уст Пекснифа
пренебрежительные отзывы о Джоне Уэстлоке и зная, что это близкий друг Тома,
он пустился при содействии своего поверенного и стряпчего на хитрость,
заставив Тома усиленно готовиться к прибытию неизвестного лондонского друга.
И он опять обратился к мистеру Пекснифу (причем назвал его негодяем),
напомнив, что он и тут не принуждал его делать зло, что на то была его
собственная воля и желание и что он даже предостерегал его. И еще раз он
обратился к мистеру Пекснифу (назвав его мошенником) и напомнил, как Мартин,
возвратившись на родину новым человеком, просил прощения, которое давно
ожидало его, и как он, Пексниф, оттолкнул Мар