я принцесса,
наутро показавшая новой родне  флаг  Японии,  исключались  начисто.  Услышав
такие вести. Ангелочек пустила слезу, а Нукзар,  запинаясь  и  пряча  глаза,
рассказал, что  проблемы  такого  рода  возникают  не  у  них  одних  и  что
специально для устранения таких проблем  в  соседней  республике  существует
одна почти легальная клиника. Недешево, зато с полной гарантией. И Ангелочек
отправилась в ереванское предместье...
     А Таня все выворачивала себе мозги набекрень,  мучительно  гадала,  как
поступить. Может, и простила бы. Подошел бы и сказал, мол, спьяну.  Нет.  Со
зла.
     Знала кошка, чью мышку съела. Такое не прощают.
     Никитину высотку нашли без труда - она одиноко торчала длинным  пальцем
в небо  на  фоне  зеленых  насаждений.  Если  со  вчерашнего  дня  планы  не
претерпели изменений, он должен быть здесь, и  один.  Согласно  сценарию,  в
начале  четвертого  за  ним  должны  заехать  Ада  с  дядей   Кокой,   чтобы
препроводить любимое чадушко прямо в ЗАГС и сдать  непосредственно  на  руки
новому его семейству. Придумка, надо сказать,  не  блестящая,  но  в  данной
ситуации оказалась очень кстати. В Танином распоряжении около часа. Хватит с
лихвой.
     Поднимаясь в лифте на одиннадцатый этаж,  она  собралась,  успокоилась,
сосредоточилась.
     - Кто? - услышала она за дверью настороженный голос  брата,  "соединила
нос с грудью" и ответила бархатистым Адиным голосом:
     - Открывай, сынуля. Я тебе сладенького привезла. ***

     Он открыл дверь - и был встречен прицельным пинком в  пах,  отбросившим
его к дальней стене прихожей. - Т-с-с, - на всякий случай предупредила  Таня
Никита  поднял  голову,  опалив  сестру  ненавидящим   взглядом,   и   начал
распрямляться. Не  дожидаясь,  когда  он  закончит  движение,  Таня  широким
балетным прыжком подлетела к нему и ударила так, как учил Джабраил  -  двумя
руками одновременно, по симметричным точкам над ушами...
     Он пришел в себя от хлестких шлепков по щекам. Прямо  над  ним,  щекоча
рыжими кудрями, нависало знакомое лицо. Он дернулся, намереваясь  оттолкнуть
от себя это страшное лицо, но не смог даже пошевельнуться - вытянутые  руки,
связанные над головой, были накрепко прикручены к массивной дверной ручке, а
раздвинутые ноги одна к батарее, другая - к нижней планке  шведской  стенки,
которую Юра установил для поддержания формы. Хотел плюнуть -  но  обнаружил,
что рот забит какой-то тряпкой и плотно заклеен пластырем.
     - Для твоей же пользы, - словно прочитав его ощущения, заметила Таня. -
А то начнешь орать, соседи милицию вызовут, придется им разъяснить  кое-что.
И не дрыгайся, только больнее будет. - Таня постепенно входила в раж.
     Она выпрямилась, взяла что-то с подоконника.
     - Вот. Не обессудь, что раньше времени распаковала. Буду знакомить тебя
с принципами действия.
     Остановиться уже не могла.
     Никита прищурил глаза и с тоской увидел в ее руках  новенький  немецкий
миксер, включенный в сеть.
     - Эта вот насадочка предназначена для взбивания крема, - деловым  тоном
продолжила она  и  нажала  на  кнопочку.  Угрожающе  заурчал  мотор.  Никита
судорожно выгнулся. - Ну-ну, не дергайся, я же еще не начала.  Расслабься  и
постарайся получить  удовольствие.  Легкий  массажик  для  разогрева.  Кровь
теплыми толчками приливает к коже...
     Она наклонилась и без нажима провела  бешено  вращающимся  венчиком  по
голой тощей груди,  оставляя  розовый  след.  Никита  застонал.  Она  нажала
посильнее. Его глаза округлились.
     - Такие вот дела, братка, - приговаривала между делом Таня. - Записку я
твою прочла - и  про  срочный  отъезд  к  любимой  невесте,  и  адрес  ЗАГСА
запомнила, и время. Про "завтра" ты, конечно, ловко ввернул - с понтом,  что
вчера отъехал, до инцидента. Красиво обставился. Одного только не учел...
     Она  взболтала  венчиком  его  уши,  немедленно  налившиеся  малиновым,
выключила миксер и поднялась.
     -  А  вот  этим  ковыряльником  прокручивают  тесто,  -  сказала   она,
прилаживая в гнездо миксера неприятного вида кривую железку. - Но  мы  им  в
других  отверстиях  покрутим.   Потом   овощерезку   попробуем.   В   режиме
яйцерезки...  -  Никита  ревел.  Ей  было  мерзко,  будто  увидела   Севочку
обкаканного. Его пришпиленное тело ходило ходуном. - Не хочется? А  мне  как
хочется - не передать. Но не буду, - впервые ее голос зазвучал  с  искренней
ненавистью. - А знаешь, почему не буду? Потому что не  хочется  из-за  такой
мрази, как ты, под суд  идти,  руки  об  тебя,  клопа  вонючего,  марать  не
хочется... - Она понизила голос, слова пошли медленные, весомые:
     - Радости тебе от хозяйства твоего немного будет. Одно горе, помяни мое
слово.
     Пожалеешь еще, что я его сегодня на  фарш  не  перевела.  Она  отложила
миксер и взяла в руки большие портновские ножницы.
     - Про Самсона и Далилу помнишь? Как она ему волосы отрезала, и он сразу
силу потерял. Вот и тебе  -  модельную  стрижку  на  память.  Под  глобус...
Башкой-то не верти, порежу... Жаль, нет времени полную  красоту  навести,  я
так, начерно. - Она простригла широкую полосу от лба  до  середины  затылка,
сдула обрезанные густые светло-русые пряди  и  принялась  за  левую  сторону
головы. - Ну все, хватит с тебя, все  равно  теперь,  чтобы  заровнять,  всю
головку налысо обрить придется.
     Будь здоров, кровосмеситель, с законным тебя  браком.  Развязывать,  на
всякий случай, воздержусь, а дверь открытой оставлю. Ада придет - освободит.
Что ей Пловцу, всем прочим врать,  сам  придумаешь,  не  мне  тебя  учить...
Извини, но свадьбу посетить не смогу - дела...
     Оглянулась и залилась в хохоте. Никита валялся в собственной луже.
     До метро она доехала на троллейбусе, а оттуда позвонила Архимеду.
     - Арик, хорошо, что застала. Я приеду. Можно?.. Записываю адрес.
     Следующая неделя выдалась хлопотной. Узнав  через  Алевтину  координаты
ереванского слесаря-гинеколога, она скоренько слетала к нему на переговоры.
     Гонорары доктор  Фаджян  брал  кавказские,  основательные,  а  тут  еще
пришлось предложить доплату за внеочередность - у  доктора  все  места  были
расписаны на полгода вперед. Да и  то  он  кобенился,  не  хотел,  и  только
вскользь   упомянутые   Таней   фамилии   авторитетных   земляков   Амбруаза
Гургеновича, знакомых ей по шеровскому  ранчо,  убедили.  Потом  пришлось  в
темпе лететь в Ленинград. Из аэропорта Таня на  полчасика  заскочила  домой,
где по счастью никого еще не было, собрать  чемодан  и  тут  же  отъехать  к
Алевтине, оставив родным короткую записку. У Алевтины она прожила  несколько
дней, забрала причитающиеся ей за год работы комиссионные, смоталась к  Маше
Краузе и по-быстрому, невыгодно, реализовала почти  все  имущество,  нажитое
совместно с Генералом, включая и памятный браслетик с топазами.  Из  ремонта
она выйдет практически голяком. Но главное ее богатство останется  при  ней.
Голова. Остальное приложится.
     В  клинике  доктора  Флджяна  Таня  провела  две  с  половиной  недели,
малоприятных не столько  медицинскими  обстоятельствами,  сколько  сенсорным
голодом - облупившиеся белые стены внутри и снаружи, унылый дворик с темными
кипарисами и чахлым розовым бордюром, занудный однообразный  режим,  хриплый
телевизор, показывающий только бледные тени, соседки  -  скорбные  армянские
девы, с их покаянными придыханиями  и  толстыми  свежевыбритыми  ногами.  От
такой тоски Таня готова была волком выть и при первой же возможности убежала
в высокогорный молодежный лагерь "Звартноц". Лишь на третий  вечер,  немного
напитавшись ощущениями, она нашла в себе силы позвонить в Ленинград.
     - Куда ты пропала? - с непривычным напряжением спросила Ада.
     - Дела, - сказала Таня. - Возникли срочные дела, я же написала. Даже на
Никиткину свадьбу не смогла...
     - А свадьбы не было, - с какой-то странной интонацией сказала Ада.
     - Что так?
     - Пришлось отложить. Пока Никита не поправится, - Что с ним?
     - В самый день свадьбы,  хулиганы...  изверги!  Ворвались  в  квартиру,
связали, избили, еще и волосы все состригли.
     - Господи, какой ужас! Их поймали?
     -  Какое  там!  Он  и  примет-то  никаких  назвать  не  может.  Четверо
мордоворотов с черными шарфами на рожах. Кроме него, их никто не видел.  Или
боятся говорить... А тут еще и Павел твой разбился...
     - Как ты сказала? Повтори.
     - В экспедиции. Машина в пропасть упала. Остальные погибли, а он  успел
выскочить, но сильно разбился. Сейчас в Душанбе, в больнице.
     - В какой? Погоди, я ручку достану...
     - Зачем ручку? - Адрес записать. Я вылетаю к нему.
     Ада попеняла, что Никита сестру не  заботит,  и  попросила  перезвонить
через часик, а Таня быстренько  наменяла  в  почтовом  окошке  еще  стопочку
пятиалтынных и позвонила Черновым - сначала домой, где никто не взял трубку,
потом на дачу.
     Поговорив  с  присмиревшей  от   лавины   семейных   катастроф   Лидией
Тарасовной,  она  присела  на  лавочку  рядом   с   одиноким   междугородним
таксофоном, достала пачку "Арин-Берд"  и  задумалась,  пуская  сизый  дым  в
черное южное небо...
     Что  есть  любовь?  Изысканная  приправа,  призванная  одухотворить   и
драматизировать простой, как мычание, акт спаривания человеческих  самцов  и
самок,  или  вполне  самостоятельное,  самоценное  блюдо  на   пиру   жизни?
Биологический инстинкт, культурное  условие,  привитое  средой,  или  что-то
третье? Правильно определиться Тане было  теперь  нелегко  -  как  и  вообще
думать о любви. А Павел стал таким недосягаемым. Но если и  его  потеряет  -
это будет крах.
     Отвлеченные рассуждения Таню не особенно увлекали,  но  очень  хотелось
понять саму себя... Хорошо,  что  между  столицами  союзных  республик  есть
прямое авиационное сообщение. И она, хватаясь за последнюю надежду,  как  за
соломинку, полетела навстречу тому, что быть должно.

        "IV"

     Таня зевнула, прикрыв рот ладошкой, и потянулась. Варя вздрогнула.
     - Ой, прости, пожалуйста. Ты ж с дороги не отдыхала,  а  мне  все  одно
дежурить. Я пойду.
     - Давай еще по рюмочке, - предложила Таня.  -  А  потом,  если  хочешь,
приляг прямо здесь. А я посижу еще, спать-то не хочется,  а  зеваю  так,  по
привычке.
     - Нет, ты непременно ложись. Обязательно надо выспаться. А я в кабинете
на кушеточке покемарю. Не привыкать.
     Она встала. Поднялась и Таня. Неожиданно Варя шагнула к  ней  и  крепко
обняла.
     - Ты такая хорошая. Спасибо тебе. Голос ее дрогнул.
     - Мне-то за что? - легко, сбивая пафос, спросила Таня. - Это ты  у  нас
хорошая. Большого Брата на ноги подняла...
     Такое прозвище она дала Павлу только сегодня, после того как  надоумила
его, во избежание недоразумений, представить ее Варе как свою кузину.
     Варя ткнулась ей в плечо.
     - Только... только ты ему, пожалуйста, ничего не рассказывай, что я тут
наговорила, ладно? Я сама, потом как-нибудь...
     - Я похожа на болтушку? К тому же, знаешь ли, тебе и говорить ничего не
обязательно было. И так по глазам видно, как ты его боготворишь.  Вы  с  ним
очень похожи.
     - С ним?! Да что ты? Я самая обыкновенная а он... он...
     - Во-первых, не такая уж обыкновенная, а во-вторых, я  про  то,  что  у
него тоже все по глазам видно. Все у вас будет хорошо. Он тебя любит.
     Порывистый Варин поцелуй пришелся Тане пониже уха. Таня улыбнулась.
     В миг, когда за Варей закрылась  дверь,  улыбка  бесследно  стерлась  с
лица.
     Вслед Варе полетел символический плевок, сухой, но смачный.
     Сестра Тереза траханая! И похотливая. Милосердная сестрица  долбаная...
И Павел, простодыра, тоже хорош - на  что  запал,  спрашивается?  Из  такого
семейства, а не знает, что медичкам в таких вот привилегированных заведениях
чуть не в обязанность вменяется совмещать медицинские услуги с интимными. Но
что-то не слыхала, чтобы из-за этого кто-нибудь из чиновных клиентов на  них
женился. Не отдам! Мой! То, что на улице Михайлова в корпусах сестры  скорее
выполняли другие обязанности и по другому ведомству, Таня лишь догадывалась.
А если и так, что это меняет? Шлюха - она во всем шлюха!
     Однако  же  предаваться  гневу,  даже  наедине  с  собой,   -   роскошь
непозволительная.  Надо  спокойно  все  обдумать  и  действовать  осторожно,
грамотно.
     Дело здесь тонкое, деликатное, малейший просчет - и мимо кассы...
     В эту номенклатурную, закрытую для простого люда южную  больничку  Таня
устроилась без труда: несколько предварительных  звоночков  организационного
свойства - и ее с почетом встретили прямо на раскаленном летном поле,  мигом
домчали  сюда,  в  прохладу  предгорий,  определили  в  неплохой   номер   с
кондиционером,  окнами  на  тенистый  север.  А  главное,   без   проволочек
организовали доверительную беседу с главврачом,  лысым  степенным  таджиком.
Так что, еще не входя в палату к Павлу, она уже знала все -  про  аварию  на
Памирском  тракте,  происшедшую  в  тот  же  день,  что  и  ее  инцидент  на
подмосковной даче,  про  крайне  тяжелое  состояние,  в  котором  Павел  был
доставлен сюда, про самоотверженную борьбу,  которую  вел  за  его  жизнь  и
здоровье  коллектив  в  целом  и  медицинская  сестра   Варвара   Гречук   в
частности... И то, что после первых  радостных  минут  встречи  поведал  ей,
пряча глаза, выздоравливающий Павел про свою новую и пылкую любовь, врасплох
ее не застигло, и линию поведения в этой ситуации она определила  совершенно
правильную. Нашла в себе силы рассмеяться - впрочем, когда  увидела  на  его
лице  глуповатое,  растерянное   изумление,   смеялась   уже   искренне.   И
сымпровизировала неплохую речь, начать с того, что назвала его мальчишкой  и
дурачком.
     - Почему? - обалдело спросил он.
     - А потому, что ты вбил себе в  голову,  будто  в  чем-то  передо  мной
виноват, обманул меня, обидел. Разве ты клялся мне в вечной любви, и разве я
приняла твои клятвы? Неужели ты ожидал, что я, узнав про твою  Варю,  кинусь
царапать тебе лицо или побегу сочинять телегу в твой партком  о  недостойном
поведении   коммуниста   Чернова,   который   нижеподписавшуюся   комсомолку
Захаржевскую поматросил да и бросил? Оставим эти развлечения быдлу. Мы же  с
тобой современные, неглупые люди.
     Ты мне очень симпатичен и дорог, брат моей подруги, пусть  и  не  самой
близкой, друг моего брата и мой, надеюсь, тоже. И ты считаешь, что нам нужно
стать врагами или чужими друг другу только потому, что один из нас  встретил
любимого человека?
     Так. Ни малейшим намеком не показать истинные  свои  чувства  по  этому
поводу.
     Благородство и мудрость. Пусть теперь  мучается,  сопоставляет,  делает
окончательный выбор. Она поможет ему выбрать правильно, но об этой помощи он
догадываться не должен...
     Варя появилась только вечером -  астеническая  костлявая  блондинка  не
первой   молодости   в   нелепом   сереньком   жакете.   Не   без    этакого
провинциально-романтического шарма, но в  целом,  конечно,  крыска.  Тонкие,
нервные пальцы. Должно быть, неплоха в постели. Немногого же мужикам надо!
     Ужинали они втроем, засиделись, болтая ни о чем. От  Таниного  внимания
не укрылась игра чувств на лице Павла,  его  взгляд,  который  он  исподволь
переводил то на нее, то на Варю. Сравнивает.
     Потом она отправила Павла спать, а Варю затащила в свой номер и  начала
колоть  по  полной  программе  при  помощи  ласково-сестринских   интонаций,
швейцарского растворимого кофейку и как нельзя кстати пришедшейся  бутылочки
ирландского сливочного ликера "Бейлиз". Варенька разомлела, пошла пятнами  и
разоткровенничалась. В числе прочего Таня узнала,  что  Варе  двадцать  семь
лет, что она - вдова гражданского летчика,  умершего  страшной  и  медленной
смертью после жуткой аварии, оставив на ней двух мальчишек и старика-отца...
     Стоп. Вот тут-то и проскользнуло в Варином рассказе нечто интересное...
     Нет, уже позже, после четвертой рюмочки,  когда  она  вконец  размякла,
пустила слезу и стала лепетать про то, как сама  не  верит  своему  счастью,
какого потрясающего человека она обрела в лице Павла.
     - Что, скажи мне, что он во мне нашел?! - Всей  душой  разделяя  Варино
недоумение,  Таня  тем  не  менее  ласково   покачала   головой   и   издала
соответствующий моменту воркующий звук - зря, мол,  на  себя  наговариваешь,
героическая ты моя. А Варя всхлипнула и продолжала:
     - Некрасивая, старше его, необразованная, с судимостью...
     Ну и так далее. Судимость больше не упоминалась ни разу. Видно, сгоряча
вырвалось - у таких  все  сгоряча.  Надо  надеяться,  Павлу  про  этот  факт
биографии любимой женщины ничего не известно, а у Тани, естественно, хватило
ума в разговоре эту тему не педалировать. Но узнать все основательно,  какая
судимость,  когда,  за  что.   Ошибки   буйного   отрочества,   какой-нибудь
шахер-махер с медикаментами, с бельем, продуктами... Нет, вряд  ли,  не  тот
тип, да и не держали бы ее тогда в таком-то месте. Или  скрыла?  Ага,  здесь
скроешь, и опять же типаж не тот, чтоб скрывать. Тут что-нибудь страстное, с
сильно смягчающими  обстоятельствами.  Может,  из  сострадания  мужа  своего
безнадежного порешила?
     Впрочем, что гадать, когда можно  узнать  наверняка.  Информацию  нужно
подтвердить, конкретизировать, найти ей грамотное применение...
     И злость на  Варю  моментально  прошла.  Теперь  ее,  бедняжку,  только
пожалеть остается.
     Таня не спеша шла по длинному  коридору  желтого  трехэтажного  здания,
расположенного на проспекте  Ленина,  на  площади,  как  звали  ее  местные,
Ослиных ушей, и внимательно  смотрела  на  таблички  на  внушительного  вида
дверях. Сюда, в республиканское Министерство внутренних дел,  она  проникла,
воспользовавшись одним из  удостоверений,  которыми  некоторое  время  назад
снабдил ее Шеров. Все они  имели  вид  внушительный  и  официальный,  что  и
неудивительно - почти все ксивочки оформлены на подлинных бланках и снабжены
подлинными печатями, а некоторые были настоящими во всех отношениях. Так, за
столь впечатлявшее Павла весной в театре удостоверение референта  областного
Управления  культуры  Таня  даже  ездила  расписываться  в  какой-то   синей
ведомости. Конечно, она могла бы попасть сюда и добиться  аудиенции  хоть  у
самого министра, позвонив очень ответственному работнику, которого в феврале
принимала на ранчо, но ей не хотелось  подключать  к  своему  визиту  в  МВД
тяжелую артиллерию - не ровен час, дойдет до Чернова...
     Кроме того, заметила и пиетет здешних жителей перед документами.
     К  несчастью,  вывешенные  на  дверях   фамилии   высоких   милицейских
начальников были исключительно таджикские, во всяком  случае  азиатские.  Ей
казалось, что этим мужчинам генетически свойственно восприятие  женщины  как
существа неполноценного и серьезного отношения  не  заслуживающего.  Сегодня
такое восприятие, иногда весьма выгодное,  было  бы  не  совсем  кстати.  Ее
должны принять всерьез.
     Она остановилась было у дубовой двери с  надписью  "Второе  управление.
Зам.  начальника  полковник  Новиков  И.   X.",   но   прочла   инициалы   и
призадумалась. Может быть, Иван Харитонович, а может Ильхом  Хосроевич.  Кто
их тут разберет? Зато  начальник  третьего  отдела  -  Пиндюренко  Т.  Т.  -
подобных сомнений не вызывал, и Таня решительно вошла в приемную.
     Там было довольно просторно и  солидно  -  хрустальная  люстра,  черные
кожаные диванчики с гнутыми спинками, внушительный стол секретаря - молодого
круглолицего таджика с погонами лейтенанта.  Быстрым  деловитым  шагом  Таня
подошла к самому столу, достала из кармашка сумки удостоверение и сунула его
под нос удивленно привставшему молодому человеку.
     -  Татьяна  Захаржевская,  "Известия",  -  четко  проговорила  она.   -
Небольшое интервью с товарищем полковником для очерка "Будни милиции".
     Лейтенант сглотнул, вернул удостоверение